— Зачем нужно было врать мне все эти годы, я так и не поняла, — девушка покачала головой. — Уберечь от боли? Глупость полнейшая. Я все те годы его ненавидела. За то, что бросил и даже не справляется, как его дочь. За отчима. За... одиночество. А оказалось, что ненависть была надуманная. Незаслуженная.
— Раз его убили, ненависть получила настоящую цель? — предположил я.
И совсем не удивился, когда Арктика кивнула.
— На отца я тоже злюсь, — тихий вздох смешался с порывом ветра. — До сих пор. Мораль, нравственность, духовные ценности... Он умер за бутылку водки, представь себе. Отказал алкашу из соседнего дома в подачке на опохмел. Потому как у того дома жена беременная, и ему не стоит так себя вести. И пока он этому отбросу втирал, как надо правильно жить, тот пырнул его в бок, задел печень. Забрал бумажник, столкнул еще живого отца в канаву и ушел бухать.
У меня просто челюсть отвисла. Бытовуха, суровая, бессмысленная и беспощадная — ничем не лучше разборок в мире Ночи.
— Отец был уверен, что люди отличаются от животных, — невеселая усмешка. — Так-то и не поспоришь. Некоторые индивидуумы куда хуже зверья.
— Согласен.
— Это, как ты догадываешься, еще не вся история, — снова вздохнула Таша. — Дальше начался форменный цирк с конями. Помнишь, чем обосновал отказ дать денег отец? Скорым будущим отцовством алканавта. И тем же руководствовался его брат, который взял вину на себя. Все всё знали, Пушкин — маленький городок. И все смолчали. Был суд, был приговор. Присел на тринадцать лет подставной братик. А этот огрызок человека вроде как взялся за ум. Родил дочь — жена его родила.
— А потом ты узнала правду, — заполнил я паузу в откровениях. — Годы спустя.
— Верно, — кивнула Арктика. — И захотела познакомиться поближе с тем, кто оставил меня без отца. А после вышел сухим из воды.
— Я бы тоже не простил, — сказал, думая о собственном родителе. — И тоже бы решил... познакомиться.
— Конечно. Ты такой же, как я, — она запрокинула голову, и налетевший ветер взметнул ее светлые волосы. — Есть свои, есть чужие. Тронувший кого-то из своих — враг. Я не могла себе позволить действовать необдуманно: на мне уже осталась Настя. Учеба, работа... Полгода я только подбиралась к гаду. По знакомству достала оружие. Это было нетрудно, в нашем местном казино большая часть контингента была из криминала.
Новый порыв ветра разыгрался с прядями распущенных волос.
Залюбовался: миниатюрная валькирия, меча с доспехами не хватает.
— Они жили на первом этаже соседней пятиэтажки. Жили бедно, на окнах вместо штор висели тряпки, что, впрочем, помогало мне с осмотром их нищенского жилья. Отброс работал сантехником, пропивал почти все заработанное. Жена была уборщицей в школе, и тоже пила. Он бил ее, она терпела.
Таша помолчала с минуту.
— Он должен был жить и дальше своей убогой жизнью. Я для того и выискивала момент, когда он будет дома один. Приставить ствол к башке, заставить молить о прощении. Чтобы прочувствовал, что такое страх и близость смерти. Сама смерть ничему не учит, а вот близость ее — пронимает.
— Он бы тебя сдал, — с сомнением высказал.
Уже догадался, что личное знакомство с убийцей прошло не совсем по задуманному Ташей сценарию.
— В Пушкине? — она фыркнула. — В участок сразу же завалилась бы компашка из тех, кого менты не трогают — жизнь дороже. Хором бы пропели, как весь вечер готовили и ели со мной шашлыки на природе в ста километрах от места происшествия.
Я не стал уточнять, насколько тесными были те знакомства. Не мое дело, собственно.
— Я подгадала со временем в его выходной, он работал по сменам, — продолжила Бартош. — Думала, что подгадала. Жена моет школьные коридоры, дочь в танцевальном кружке, гад с пузырем на диване. Но девочка вернулась раньше, не знаю, почему.
Таша сжала кулаки.
— Люди хуже животных, Андрей, — проникновенно выговорила Арктика. — Те не бьют своих детенышей. Не заваливают, не задирают юбок, не стягивают белье. Не насилуют, зажимая ладонью рот жертве.
— Мразь, — я сделал шаг назад, потому как задымился — меня всего жаром обдало от омерзения.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я не вмешалась, — Таша повернула голову ко мне; во взгляде — стылый лед. — Должна была. Но я обмерла, как парализованная. Да, он был мразь, он заколол отца ни за что. Но я и помыслить не могла, что он мразь — настолько. Тогда я его приговорила.
От меня к ней метнулся алый всполох. И я, и огонь разделяли ее решение.
— План изменился. Я привлекла ребят, рассказала им о том, что увидела. Урода вывезли в лес, привязали к сосне. Я вытрясла из него все подробности, и про отца, и про бедную девочку. Не то, чтобы они, эти подробности, мне были нужны, но так у него теплилась надежда, что он выговорится, и его отпустят. О, он раскаялся. Он скулил, лил пот, мочу, слова и слезы. Страх смерти и ствол у виска отлично стимулировали.
Таша брезгливо покривилась.
— Он назвал девочку ублюдком, жену наблудившей сукой, а ему де кормить их теперь. Предложил обеих вместо себя мне отдать, и жену, и дочь. «Это все из-за них», — цитата. Я прострелила ему оба колена. Затем пах. И только потом голову.
В ало-рыжем отсвете моего огня, в играх ночного ветра светлое облако волос будто горело.
— Конец истории, — шумно выдохнула Бартош. — Где-то в том лесу его и закопали.
— И муравейник ему могилкой, — подытожил. — Мразью меньше — мир чище. Забудь и не вспоминай, он того не стоит.
Чтобы отвлечь, я всколыхнул для нее небо. Полотна зеленого, лилового и бледно-красного затрепетали на небосклоне. Свет разгоняет тьму, прошлое блекнет в забвении. Как-то так оно было задумано.
— Красиво, — выдохнула Таша.
Я подумал, что привлечение небесного огня сработало, отогнало мрачные мысли. Встретился взглядом с лютой стужей.
— Скажи, ты что-то знаешь о разгроме кладбища в Пушкине? — переключилась на другую тему Арктика. — Когда мы сидели со Шпалой и затронули разоренную могилу отца, ты странно отреагировал. Как будто знал уже. И даже с облегчением. Почему?
«Глазастая», — я про себя ругнулся. Не в адрес Таши, а на себя за то, что не потрудился тогда скрыть эмоции.
— До меня доходили слухи о том происшествии.
— Подробнее? — требовательный взгляд.
— В новостях было, и в газетах писали, — развел руками.
— Андрей, я же не дура, — с укоризной сказала она. — Не темни. Ты что-то знаешь. И знаешь, что для меня значит этот разгром.
— Именно поэтому не хочу, чтобы ты лезла в это дело, — признался. — Оно опасно. И огнестрел в данном случае послужит слабой защитой.
Таша затарабанила пальцами по перилам.
— Вот как. Выходит, сила мне нужна еще больше, чем я предполагала.
Она не отступится. Полгода готовиться к наказанию отморозка — о многом говорит. Но и тянуть ее в мир Ночи, который нынче лихорадит, в коем резвятся «шахматисты», сбрасывая с доски одну фигуру за другой, вариант хуже не придумаешь.
Не прав я, придумаешь: если она сама туда влезет, двумя ногами в самый жир. А потом ее этими же ногами вперед и вынесут.
И так плохо, и эдак погано.
Не хочу, чтобы эта белая кожа стала еще белее, а после пошла трупными пятнами. Привязался я к Арктике.
— Ты в деревню со мной хочешь? — спросил на выдохе.
Бартош кивнула, прожигая меня внимательным и требовательным взглядом.
— Тогда сейчас мы закрываем тему, — поднял руку ладонью вперед. — И никаких возражений. Сама сказала: тебе нужна сила. А пока ее у тебя кот наплакал, нервы лишним знанием трепать незачем.
— Не бывает лишних знаний, — мотнула головой Таша, явно пропустив часть моей речи про возражения.
— Зато бывают несвоевременные, — грозно сдвинул брови. — Таш, я не твоя родительница, чтобы годами скрывать от тебя правду из неясных побуждений. Утро вечера мудренее, в нашем случае утро наступит тогда, когда мы оба — и ты, и я — станем сильнее. Отпуск в нормальном режиме, потом разговор про кладбище. Договорились?
