На какое-то время В. забыл и о Мистере, и о голоде, и о жажде.
«Почему, почему я такой? - думал он. - Да, да… я ослаблен и раздражен отсутствием воды и пищи, но разве в этом действительная причина? Посмотрим правде в глаза, эти обстоятельства – всего лишь катализатор. Даже когда я был сыт и доволен, и тогда я мог вскипеть по любому поводу. Да, я прекрасно их помню, эти ужасные уродливые вспышки, мелкие и никчемные. Буря в стакане воды – это про меня. Или слоны из мух – тоже про меня. И все, что сказано про мелочных гневливых самодуров, тоже про меня.
Я понимаю, что в гневе я последний дурак, но почему я всегда спотыкаюсь на одном и том же месте, почему снова падаю в ту яму, в которой уже сто раз ломал себе ноги? Ведь я знаю прекрасно, что этот спектакль ничего не изменит. Все, что я сделал, так это еще раз показал, какой я никчемный идиот и больше ничего. Даже я сам на месте Мистера только бы отмахнулся от такого придурка, как я. Чего уж там… и это все, на что я оказался способен! Хоть бы речь сочинил более изысканную или подушки рвал на лоскуты как-нибудь фигурно. И печка эта… Мда, устроил я феерическое шоу…»
В. вспомнил, как сыпалась штукатурка, и даже слегка покраснел. Вот оно как бывает! Безумный осел! олух! остолоп! В. ругал себя и вдруг замер на полуслове. Он хлопнул себя ладонью по лбу. Ха! Остолоп, олух говоришь? Не такой уж ты и дурень! Вот как все сложилось: думал, думал, ничего путного не придумал, но стоило верх взять примитивной агрессивной стороне – и решение найдено! И как только ему раньше не пришло это в голову! Может быть, В. и не силен во всех этих магических штучках, но в руках-то у него еще силенка осталась!
В. медленно встал и спокойным четким шагом направился на кухню. Теперь ему на все наплевать. Он не будет больше ждать милости или снисхождения, не будет ждать спасения. Он пойдет и разгромит эту стену в пыль, разберет ее по кирпичику. Вот оно, торжество грубой физической силы! Полная победа материализма!
В. чувствовал себя уверенным и полным сил, как никогда за все дни своего заключения. Он впервые поверил, что способен выбраться из этой передряги живым и невредимым. Вдруг его посетила другая занимательная мысль: а почему, собственно говоря, на кухне оказалась эта никчемная чугунная печка ни на что не годная, но при этом тяжеленная? Может быть, это действительно испытание, но только испытание иного рода, чем думал В. вначале? Задание на сообразительность. Возможно, Джадж сотворил здесь это стенобитное орудие для того только, чтобы В. догадался использовать его по назначению?
Но когда В. добрался до кухни, его ожидало новое разочарование, сравнимое с полным крахом. Печка была на месте, и стена тоже, но никакой выбоины в стене не было! Ничего! Ни трещинки, ни царапинки! Нет даже пыли. Это окончательно доконало В. У него даже не было сил соображать, что случилось. Он попробовал сдвинуть печку с места и обнаружил, что не может даже пошатнуть ее. Какая-то безумная катавасия творилась здесь, и В. больше не мог всего этого выносить.
Что с ним происходит? Пусть вокруг происходит что-то странное, но он-то сам почему ополоумел? Только недавно он был зол, как черт, через каких-то несколько минут он стал испытывать стыд и раскаяние, потом настал черед надежды и уверенности, и вот все завершилось отчаянием и безысходностью. Что происходит? Неужели он действительно обезумел? Человек не может так молниеносно переходить от одного чувства к другому. Что происходит? Может быть, В. отравился гнилыми объедками и теперь валяется рядом с мусорным баком, переживая разнообразные галлюцинации? Что это? Кто они? И кто он сам? В. чувствовал, что стоит у той границы разумности, перешагнув через которую, ему уже не возвратиться.
И В. нашел единственный путь к спасению своего уязвленного разума: он перестал думать вообще. Он прошел к дивану, стряхнул с него обрывки ткани и перья из разодранных подушек, лег и уставился в потолок, не думая ни о чем. Вернее, он предался мыслям каким угодно, только не мыслям о Мистере, дверях и тому подобному. На размышления обо всем, что было связано с ситуацией, в которой он оказался, В. наложил запрет. Он и сам не знал, как это у него получилось, наверное, сработал некий предохранительный механизм, но так или иначе, он постарался забыть обо всем. Возможно, это ему и удалось бы, но как только душа его ненадолго успокоилась, опять дало о себе знать тело.
Глава 21. Потревожу я соседа, хорошо, если к обеду
В. почти не сомкнул глаз в эту ночь. Он не мечтал о еде, но жажда стала такой нестерпимой, что он не мог сосредоточиться ни на чем, кроме образов водоемов, текущих ручьев, сочных фруктов и тому подобного. Стоило закрыть глаза, и мерещились прохладные чистые пруды, сияющие на солнце реки или просто прозрачные неглубокие лужицы, какие бывают на асфальте после теплого летнего дождя. В. даже не мог сказать, что утром четвертого дня он «проснулся». Он всего лишь перестал пытаться заснуть.
Сказать, что он был разбит и слаб – значило не сказать ничего. Словно все его тело кто-то выкручивал всю ночь, как постиранное белье. В. ощущал себя никчемной рваной тряпкой. Он не мог встать, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, не мог чувствовать ничего, кроме непреходящей слабости, не мог даже думать. Он был не в силах злиться на Мистера, или жалеть себя, или мечтать о спасении. Ни надежд, ни жалоб, ни упреков. Никаких чувств. От него не осталось ничего, словно его взрезали, как просоленную селедку и выпотрошили все нутро, извлекли все, что составляло самую его сущность как личности и как человека.
В. попытался подняться только потому, что от долгого лежания нестерпимо саднила спина. Кое-как он смог принять вертикальное положение, но при этом ему показалось, что это простое движение было самым трудным действием в его жизни. Он сидел сгорбившись и укутавшись в одеяло. «Какое жалкое зрелище», - подумал В., представив, как он выглядит со стороны, но не испытал по этому поводу никаких эмоций. Ему было наплевать на то, что может о нем подумать кто бы то ни было.
Этим утром он даже уже не хотел пить или есть, не хотел ничего, как будто жажда и голод, пережив последнюю агонию этой ночью, благополучно скончались. Его уже не страшили физические мучения, но только одно еще заставляло его холодеть от ужаса: он чувствовал, как из него в буквальном смысле истекает его душа. Капля по капле, медленно, но неотвратимо он терял самого себя.
Именно поэтому на четвертый день В. начал молиться. Подобное с ним случалось последний раз в раннем детстве. «Боженька, Боже, как страшно», - молился В. Или вернее не молился, а жаловался Всеведущему Ничто или Всемогущему Господу, кому именно, В. не знал, но он не мог не исповедоваться этой безличной силе. «Боженька, Боже, Отец, - причитал В. - Господи, Господи, помоги, помоги мне, спаси меня, спаси и сохрани», - В. повторял неустанно одни и те же слова, в которых он находил хоть малое, но утешение.
И так В. «молился» бесконечно долго, но потом слова «молитвы», если это можно было так назвать, изменились: «За что, Господи наказал ты меня, за что отдал на поругание, за что, Господи? Никого я не обидел, не убил, не ограбил, так за что же, Господи Боже, Отец, отдал ты меня в руки врагов моих, за что, Господи, за что?» - так вопрошал В., снова и снова, без всякой надежды услышать ответ. И потом опять: «Господи, сохрани, спаси и сохрани, защити…»
Слезы лились ручьями из глаз В., но он даже не утирал их, не замечая. «Господи, ни о чем не прошу, ничего не требую, ни о чем не сожалею, прости меня, Господи, прости мне все грехи вольные или невольные, Господи, об одном только молю: хоть лучик надежды даруй мне, Господи, в последний раз помоги, знаю, что я не достоин, но спаси меня, Отец, спаси и сохрани, защити, хоть капельку, хоть крошку надежды даруй мне, Господи, Боженька, Отец, помилуй, не оставь меня, спаси и сохрани…» И так В. молился, пока у него не осталось сил даже на то, чтобы произносить слова, и тогда он просто сидел, застыв в неудобной скрюченной позе, смотря в одну точку перед собой.
В. закрыл глаза. Ему так хотелось никогда, никогда больше не открывать их. Но все же он открыл… и не смог сдержать испуганного вскрика. Странное видение возникло перед ним, прямо посреди комнаты. В. увидел дюжего парнищу, метров двух ростом. Лицом он был бел и румян. Его физиономия не могла не вызывать у В. аппетита, потому что его губы, щеки и особенно уши поразительно напоминали мясистые вареники.
Костюм в узкую черно-белую полоску парень напялил прямо на голое тело, что позволяло обозревать густую растительность на его груди и руках. Сиреневая ромашка болталась в петлице его пиджака, а довершала живописный облик незваного гостя небольшая шляпа на курчавой шевелюре.
- Удачно приземлиться – все равно что вовремя родиться! - изрекло видение, сняло шляпу, и раскланявшись, добавило: - Я дико извиняюсь за беспокойство, промахнулся я чуток.
