и уверен, что если бы не деятельное сочувствие квакеров этого города, то многие представители черной расы, ныне дышащие воздухом свободы, стонали бы ныне в цепях плантаторов» (182).
Эквиано признавал даже, что узаконенное рабство психологически могло быть предпочтительнее, чем ненадежная свобода в рабовладельческом обществе:
Эти случаи заронили во мне новые страхи, ранее неведомые. Прежде я одно только рабское состояние полагал ужасным, теперь же и положение свободных негров казалось не лучше, а в некотором отношении даже хуже, поскольку им приходилось жить в постоянном страхе за свою свободу, остававшейся чисто номинальной, так как они постоянно подвергались оскорблениям и обману без малейшей возможности восстановить справедливость, ибо так уж устроены законы в Вест-Индии, что никакое свидетельство свободного негра не принимается судом во внимание.
Дивно ли при таком положении вещей, что если с рабами обращаются умеренно,™ такой издевательской свободе они предпочитают жалкое рабство? (183)
Несмотря на все, что он знал о препонах, чинимых свободным чернокожим, надежда одержала верх над опытом, и Эквиано с необычным для себя велеречием описывает, как воспринял весть о свободе: «Небеса! Кто бы понял чувства, которые я испытывал в ту минуту? Ни герой-победитель в час триумфа; ни нежная мать, обретшая давно потерянное дитя; ни измученный, изголодавшийся моряк при виде долгожданной гостеприимной гавани; ни любовник, вновь обнимающий возлюбленную после того, каким ее надолго вырвали из его рук! – Настоящая буря бушевала в моей смятенной душе». Ощущая себя «таким же свободным, как был некогда в Африке», он встречал «поздравления и благословения, звучавшие от множества людей темной расы, особенно пожилых, к которым я всегда относился с почтением». Все белые и «все черные на острове стали называть меня по-новому – самым желанным для меня именем на свете, то есть “свободным”». Чтоб отпраздновать событие, он устроил танцы, куда надел «синий костюм высшего качества, привезенный из Джорджии» и «не оставшийся незамеченным», как он не преминул заметить об одеянии из первосортного материала, приобретенного в предвкушении освобождения. Сочетание нового статуса, сногсшибательного вида и щедрости произвело желаемый эффект: «Некоторые из чернокожих девушек, прежде сторонившихся, теперь смягчились и стали менее неприступными» (201).
Однако Эквиано удалось устоять перед искушением, ведь у него, как вскоре узнали Кинг с Фармером, были иные планы – он твердо вознамерился вернуться в Англию. Впрочем, выяснилось, что он неспособен ответить «Нет» «славному капитану с его хозяином, недавним господином» на просьбу продолжить службу на кораблях Кинга: «Признательность заставила уступить, и любой благородный ум поймет мои чувства, разрывавшиеся между стремлением и долгом». Победил долг, ведь Кинг сдержал обещание. Должно быть, переход от отношений хозяин – раб к договорным отношениям между работодателем и служащим обоим давался с трудом. Как некогда и Паскаль, в обращении с Эквиано-рабом Кинг и Фармер нередко сменяли доброту на бездушие, вплоть до угрозы взять назад обещание свободы. Мог ли Эквиано быть уверенным, что теперь они станут относиться к нему наравне с другими служащими, над которыми никогда не имели абсолютной власти? Оказался бы Фармер, в ком Эквиано уже начинал видеть нового отца, в состоянии принять его как независимого взрослого человека? Он согласился служить своим «благодетелям», но теперь уже не рабом, а «полноправным моряком с жалованьем тридцать шесть шиллингов в месяц, не считая того, что заработаю на свой счет». Он «намеревался совершить одно или два плавания лишь для того, чтобы удовольствовать моих благородных покровителей», а затем вновь пересечь Атлантический океан. Став в 1766 году «полноправным моряком», он достиг в торговом флоте того же статуса «рядового матроса», который присвоил ему в 1762 году Паскаль.
Возможно, Эквиано тоже заметил это сходство, потому что в июле 1766 года мысли о Паскале и восстановлении своего статуса сильно занимали его ум. Как брошенный ребенок стремится вернуть любовь родителя, так и Эквиано питал большие надежды на возвращение в Англию, «твердо решив, что в следующем году, ежели на то будет воля Божья, снова увижу Старую Англию и удивлю старого хозяина, капитана Паскаля, о котором ни на час не забывал, потому что продолжал любить его несмотря на то, как он обошелся со мною. Я представлял, что он скажет, увидев, что в столь короткое время сотворил для меня Господь, вместо того чтобы ввергнуть в жестокое ярмо плантатора, как он, возможно, полагал.
Такими мечтами я тешил себя, коротая время до возвращения…» (204).
Суровая реальность, с которой свободный черный сталкивался в рабовладельческих сообществах Вест-Индии и Джорджии, быстро пробудила его от мечтаний. Спустя месяц после освобождения, в августе 1766 года, в «безмятежном настроении» он отправился на борту Nancy по «спокойному морю» при «тихой погоде» за товаром на остров Святого Евстафия и затем в Саванну (204). Аллигаторы, досаждавшие при доставке сельскохозяйственных товаров с верховьев реки к Nancy, оказались наименьшей из тамошних опасностей. Как-то вечером раб, принадлежавший местному купцу Риду, принялся беспричинно оскорблять Эквиано. Зная, что «свободный негр не найдет здесь справедливости», он попытался спокойно разрядить ситуацию, но тем лишь раззадорил раба. Он до того разошелся, что даже ударил Эквиано, и тогда «терпение оставило меня, я бросился на него и изрядно поколотил». Утром, опасаясь серьезных последствий, он рассказал капитану Фармеру о происшествии и попросил сходить с ним к мистеру Риду, чтобы объясниться. Фармер решил, что Эквиано преувеличивает значимость стычки, заверив, что в случае чего сумеет успокоить мистера Рида. Позднее тем же утром Эквиано убедился, что у него действительно были причины для тревоги. Рид явился на пристань и велел ему сойти на берег, «чтобы провести по всему городу и высечь, за то, что я побил его негра-раба». Эквиано пытался объяснить, что всего лишь защищался, но Рид, не обращая внимания на доводы, потребовал, чтобы Фармер выдал его. Реакция капитана изумила всю команду: «тот ответил, что знать ничего не знает и что я свободный человек». «Удивленный и напуганный» заявлением Фармера, Эквиано понял, что в некотором смысле свободный чернокожий был рабом без хозяина, более уязвимым для произвола, чем обычный раб, которого хозяин защищал и берег как свое имущество. Ответ Фармера напомнил Эквиано, что в рабовладельческом обществе «сила часто превозмогает право», если только его не охраняет закон или частный интерес.
Рассудив, что в его случае главное достоинство храбрости – благоразумие[179], он отказался покидать корабль, дабы не подвергнуться порке «без суда и следствия». Кипя гневом, Рид поклялся, что вернется со всеми городскими констеблями, чтобы вытащить его с судна. Эквиано повидал слишком много случаев притеснения свободных чернокожих, чтобы усомниться в решимости Рида. Так, знакомого ему плотника бросили в тюрьму лишь
