Но поскольку, рассказывал Лебедь, ему самому этот вопрос был неясен, то он объяснил уклончиво:
— От кого охраняет пост часовой? От любого лица или группы лиц, посягнувшего или посягнувших на целостность поста и личность часового.
Ельцину этот ответ понравился, и он представил комдива
большой группе лиц из своего аппарата «как генерала, перешедшего на сторону восставшего народа».
После этого в завалах возле БД было проделано несколько проходов и боевые машины десанта из состава батальона, приведенного Лебедем, встали у стен Белого дома.
Когда мой сослуживец полковник Лукашеня спросил у командира одной из боевых машин, какая задача ему поставлена, капитан чистосердечно ответил, что не знает…
Когда с балкона один из активистов ельцинского штаба сообщил по мегафону многотысячной толпе о переходе десантников генерала Лебедя на сторону президента России, гигантский вулканический гул ликующего людского сборища взорвал округу.
Несколько крепких мужиков, сооружавших баррикады, попытались поднять Лебедя на руки и качать. Но он ловко вырвался из их объятий и растворился в толпе.
— Странный человек, — сказал кто-то. — Бежит от собственной славы.
Я и сейчас не могу представить в той ситуации на месте Лебедя другого генерала, который бы в столь звездный час устоял перед соблазном породниться со славой. Тогда он не пошел за ней. И признался позже, что была она непонятной ему пробы.
В сентябре 1991 года, говоря о своей роли в августовских событиях, генерал сделал шокирующее Кремль заявление:
— Я не считал себя защитником Белого дома. Опасался потеряться в героической толпе защитников демократии.
Тогда он ушел от славы. Позже она сама пришла к нему. Узнав о том, что командир Тульской дивизии «переметнулся» на сторону защитников БД, маршал Язов сделал строгую выволочку командующему ВДВ генералу Павлу Грачеву. Утром 20 августа Грачев, в свою очередь, обвинил Лебедя в том, что тот неправильно выполнил его приказ, хотя сам признавался, что задача была именно такая — взять под охрану стратегические объекты столицы.
Грачев приказал Лебедю увести боевые машины пехоты от стен Белого дома. Приказ был выполнен. Тогда по кабинетам и коридорам МО и ГШ пошла гулять весть, что командир Тульской дивизии якобы повел двойную игру. Лебедь был срочно вызван к министру обороны, который встретил его словами:
— А мне доложили, что ты уже застрелился…
Язов иногда умел шутить так, что трудно было понять — неудачная ли это подколка или многозначительный намек.
МЯЧИКИ
…После митинга у Белого дома я получил задание «особой важности» — отвезти новые теннисные мячи одному из замов начальника Генштаба, отдыхавшему на даче в Баковке.
Жизнь шла своим чередом. Одни вершили «путчи», другие — «демократические революции», третьи играли в теннис.
На Краснопресненской набережной «защитники БД» продолжали возводить баррикады. Все это очень напоминало мне филиал бутафорского цеха «Мосфильма». Не хватало только бочек с алой краской…
На проселочной дороге на моей «Волге» пробилось колесо. Водитель встал на обочине и полез в багажник за домкратом. Недалеко по вытоптанной траве шло коровье стадо, которое погонял мужичок в выгоревшей на солнце солдатской плащ-палатке. Он шел за коровами, изредка позевывая и почесывая задницу от укусов наседающих слепней. Подойдя ближе к нашей машине, поинтересовался:
— Чтой-то там за шум у Москве?..
— ГКЧП! — ответил я ему.
— Какое еще такое ЧП?
— Порядок решили наводить, танки на улицах — вот что!
— Давно пора! Энтот, как его… Ельцин, молодец. Дай ему Бог здоровья!
И пастух яростно зачесал задницу, матеря проклятого слепня.
Детишки начальника радостно завизжали, получив новые теннисные мячики. Я сидел рядом с кортом на скамейке и следил, как туда-сюда летал упругий мячик. Его били — он летел. Мячик метался то на одну, то на другую сторону сетки…
Я смотрел на мяч, а думал об армии.
Зам НГШ отвел меня в сторону и заговорщицки сказал:
— Значит, так. Ты меня не видел. Передашь помощнику, что я у матери в Питере. У меня отпуск до первого сентября. Сегодня вечером уезжаю.
Я возвратился в свой кабинет на Арбате. Везде было тихо. Лишь где-то там, на площади у Белого дома, все еще кипела революция. В дверь кто-то постучал. Затем она открылась. И вдруг показалась нога в туфле и без носка. Нога весело шевелилась. За ней появился полковник Ильин. У него был вид сытого и довольного жизнью человека. Полковник упал в кресло и закурил, жмуря плутоватые глаза. Он стал рассказывать, какой волшебный половой бой с женой прогрессирующего импотента пришлось ему провести только что в комнате отдыха своего шефа, пока тот мотается где-то по войскам.
Полковник занимался любовью на листовках с воззваниями ГКЧП к военнослужащим. Листовок было много; сложенные в аккуратный четырехугольник, они представляли собой неплохой «ипподром» в не приспособленной для любовных утех ком-натухе.
Я думал о высоких материях демократической революции, о том, почему зам НГШ пытается скрыться от нее, а полковник все больше отвлекал меня своим рассказом о том, что одна из листовок якобы даже приклеилась к сказочно красивой попке его партнерши. На попку бы я еще посмотрел. От листовок тошнило.
Я достал из сейфа недопитую бутылку водки и недогрызенную пачку печенья. Выпили. Друг все больше распалялся увлекательными рассказами о любви. Я начинал выглядеть невинным пацаненком в сравнении с опытным половым разбойником. И тоже стал что-то вспоминать. Хмель разжигал приятные воспоминания и явные фантазии. Но на листовках я еще ни разу не упражнялся, и полковник с гордым превосходством выслушивал меня. Но, видать, я что-то перегнул. Он недоверчиво посмотрел на меня хмельными глазами и сказал на прощание:
— Ты еще расскажи, что на люстру с ней лазил!
Зашел дежурный офицер и передал приказание шефа срочно уничтожить все бумаги, которые хоть в какой-то степени могут скомпрометировать наше славное ведомство перед лицом демократии…
СВЕТ МАРШАЛЬСКОЙ ЗВЕЗДЫ
…23 августа 1991 года в кабинете министра обороны Советского Союза маршала Дмитрия Тимофеевича Язова проводился обыск. В присутствии нескольких генералов и полковников, приглашенных в качестве свидетелей, следователь Генеральной прокуратуры по особо важным делам вскрыл сейф арестованного министра. Сейф был пуст. И только в полумрачной глубине его что-то сверкало ярко и многоцветно. Следователь увидел Маршальскую звезду. Когда он взял ее, рука его задрожала. На своем пинкертоновском веку следователь видел и не такие драгоценности. Но никогда еще он не волновался так, как в тот момент.
