Безумие, спасительное безумие не было даровано мне небесами!
Но надо что-то делать.
Я пошел по краю леса, отмахиваясь от насекомых. Вместо моего дома появился берег реки, на том берегу высились строения совершенно чуждой для меня архитектуры.
По берегу в мою сторону направлялись два живых существа, происхождение которых не вызвало никаких сомнений в том, что это и есть соотечественники моего недавнего оппонента.
Они победили!
Я трагически опоздал.
Жуткий, жестокий эксперимент, поставленный несколько сотен или миллионов лет назад, удался.
Мой славный мир погиб.
Его не существует.
Нет моей жены, нет моих детей, моих друзей и моей библиотеки!
Два существа подошли ближе.
Одеты они были иначе, чем тот давешний пришелец, но те же жестокие глаза, те же странные кисти конечностей...
Мне от них не убежать. Да и стоит ли бежать?
Я не стал убегать. Куда убежишь в чужом мире?
Один из них был пониже ростом и весьма толст, другой — худой, с густой неопрятной растительностью на голове. Словно множество тонких червячков расплодились над его лбом.
При виде меня эти существа заговорили между собой. Их ротовые отверстия, окруженные отвратительного вида алыми полосками кожи, активно шевелились, но ни единого слова я не разобрал.
Ноги мои подкосились, и я устало рухнул на траву.
Мой путь завершен.
Ну почему я не догнал и не задушил того пришельца? Впрочем, сколько их там было? Сколько надо душить? Десять, сто?
* * *
— Что же будем делать? — спросил Корнелий Удалов, опуская на траву корзинку с опятами. — Судя по внешнему виду — инопланетный пришелец. От своих отбился, оголодал. Помрет, пожалуй.
— Не дай бог, Корнелий! — воскликнул Саша Грубин. — Разве можно так говорить о гостях из космоса?
Он склонился к пришельцу — маленькому, худенькому — соломинкой перешибешь, в длинных трусах и свободной рубахе, и произнес:
— Товарищ... Господин хороший, мы вам постараемся помочь. Следуйте за нами.
— Нет, не понимает, — сказал Удалов. — Давай я ему медленно скажу на космолингве, не зря ее учил. Дорогой наш брат по разуму, вы находитесь на Земле, в Вологодской области, в городе Великий Гусляр. Вы среди друзей. Мы вас вылечим и отправим обратно.
— Наверное, была катастрофа, — сказал Грубин. — И он выпал из своей тарелочки. Это бывает. Не жилец...
— Плохо одному в чужом мире, — согласился Удалов. — Надо будет его ко Льву Христофоровичу отвести. Пускай сделает ему анализы и накормит. А то еще отравим невзначай.
— Ты прав, Саша, — согласился Удалов. — Отдых ему требуется и диетическое питание. А пока он у нас приходит в себя, мы ему покажем наш город, а если нужно, то и в Москву свозим. Ему, наверное, интересно.
Они подошли к пришельцу и склонились над ним.
* * *
Они подошли ко мне вплотную.
Они подхватили меня под локти и потащили в плен.
Вернее всего, у них есть приказание уничтожать без следа любого истинного хозяина этой планеты, прежде чем он их разоблачит.
Но мне все равно.
Я последний.
Я покорно иду к своей гибели...
ЗВЕЗДЫ ЗОВУТ!
На закате, сверкнув в косых лучах солнца, во дворе дома № 16 приземлился антрацитовый вертолет с золотым двуглавым орлом на борту — знак президентской связи.
Детишки, что играли во дворе, разбежались, испугавшись, по углам, но двухметровый фельдъегерь в форме с галунами заметил их и, улыбнувшись, негромко спросил:
— А ну, кто скажет мне, где проживает профессор Лев Христофорович Минц?
Он вынул из верхнего кармана шоколадную конфетку и показал ее детям. Дети наперебой закричали:
— Во второй квартире!
Фельдъегерь кивком поблагодарил детей, спрятал конфету в карман, раскрыл рыжую, давно не крашенную дверь и вошел в дом. На лестнице было темно, потому что опять перегорела лампочка, но фельдъегерь был готов к нестандартным ситуациям и включил фонарик, вмонтированный в козырек фуражки. При ярком свете он отыскал квартиру № 2.
Фельдъегерь позвонил в дверь. Никакого ответа. Он постучал в дверь кулаком, обутым в стальную перчатку. Наконец дверь распахнулась.
В проеме двери стоял пожилой, тугой телом мужчина, настолько лысый, что об его макушку можно было бы наводить опасную бритву. Взгляд мужчины был гневен.
— Сколько можно повторять, — воскликнул он, — что до шестнадцати часов я ежедневно думаю!
С этими словами он попытался закрыть дверь, но фельдъегерь успел вставить обшитый титановым сплавом острый носок сапога в щель, и профессор был вынужден сдаться и отступить.
Комната профессора поразила фельдъегеря неуютом и бедностью.
В комнате умещались кушетка, окруженная бастионами книг, и большой стол, уставленный приборами, заваленный научными журналами и грязной посудой. В комнате не было ни одного предмета настоящей профессорской обстановки. А так как фельдъегерь книг не любил и печатное слово признавал только запечатанным в специальном конверте, то у него возникли сомнения, туда ли он попал.
— Имя! — приказал он. — Фамилия! Отчество!
— А вам кто нужен? — нагло спросил толстяк. — Не бойтесь, говорите, я не кусаюсь.
Фельдъегерь растерялся. Его давно никто не упрекал в трусости. Поэтому он сразу признался:
— У меня конверт для профессора Минца Льва Христофоровича.
— Давайте конверт. — Минц уже уселся за стол, подвинул к себе тарелку с холодной яичницей и принялся пилить ее ножом.
Фельдъегерь все еще колебался. Тогда профессор спросил:
— Расписываться где?
Вопрос убедил фельдъегеря, и он протянул профессору пакет и потом дал расписаться в специальной книжке.
Профессор неуважительно бросил письмо на кипу журналов, но фельдъегерям не положено давать советы адресатам.
Как только дверь за фельдъегерем закрылась, профессор протянул руку за конвертом, ибо не был лишен любопытства, но тут перед его носом в воздухе столкнулись две осы, и Минц занялся подсчетами вероятности такого столкновения. Так что когда через полчаса к Минцу заглянул его сосед Корнелий Иванович Удалов, он застал профессора углубленным в подсчеты, для чего у него был старенький арифмометр «Феникс», которому он доверял больше, чем всем компьютерам Земли.
— Уже шестнадцать двадцать, — сказал Удалов. — Мы с тобой собирались сходить на выставку цветов в парке. Забыл, что ли?
— Я ничего не забываю, — ответил профессор. — Через три минуты я завершу работу над новой теорией столкновений свободно летающих тел, и сам буду свободен, как это самое тело.
— Зачем к тебе фельдъегерь заходил? — спросил Удалов. — От Президента, что ли?
Иному может показаться странным спокойствие, с которым обитатели дома № 16 относились к мировой славе профессора Минца. Но в этом не было притворства — Удалов, например, и сам славой не обойден, да и весь Великий Гусляр занимает не последнее место в мировых новостях.
— Давай вскрывай конверт, — сказал Минц, — может, что срочное?
Удалов сломал печать и вытащил лист бумаги.
«Глубокоуважаемый Лев Христофорович! — писал Президент Минцу. — Не откажите в любезности посетить меня в среду, часика в четыре. Заодно и пообедаем, моя жена чудесно готовит котлеты с картошкой. Если соберетесь, возьмите с собой Корнелия Ивановича. Ваш Президент».
— Надо съездить, — сказал Минц, когда Удалов кончил читать письмо. — Не отстанут ведь...
* * *
Президент был не один. В кабинете сидели несколько авиационных генералов и академиков. Удалов оробел. Хоть ему приходилось в жизни попадать в разные ситуации, но стесняться он не перестал — в отличие от Минца, который давно уже ничему не удивлялся. Он пожал руку Президенту, поздоровался с академиками и генералами.
Некоторые академики радовались встрече с Минцем, давно исчезнувшим из их поля зрения, а другие завидовали ему и не скрывали неприязни. У нас редко любят гениев.
— Садитесь, — попросил Президент и сам уселся во главе длинного стола. — Разговор предстоит серьезный. Надо поговорить о дальнейших, понимаешь, космических исследованиях.
В кабинете воцарилась тишина.
— Есть у нас, понимаешь, трудности, — продолжал Президент. — Поломки, неполадки, раздается зарубежная критика, кое-кто ставит под сомнение тот факт, что мы, понимаешь, великая держава.
Эти слова вызвали возмущение среди генералов и академиков. Они принялись высказывать возмущение открыто, чтобы Президент их услышал. Президент поднял руку и произнес:
— Не выступайте, все я слышу, все понимаю. И думаю, что мы найдем способы. Не оскудела наша земля талантами. Есть у нас камни за пазухой.
