не урядит, а тут такое владение пропадает! Главное, чуть ли не со стен только что выстроенной луврской крепости видны башни замков нормандских гордецов, а братцу Иоанну из-за моря ехать надо. А Филипп хоть и одним глазом смотрит, да в корень зрит, вот и прирастает год за годом королевский домен новыми землями.
С одной стороны, это все хорошо, да только неизвестно, на чью сторону встал де Брилль и, соответственно, непонятно, как Филипп посмотрит на возвращение лиходея.
Что он, Анслен, брата прирезал — это, в конце концов, дело семейное, да вот кто королю вернет полсотни добрых всадников? Да и сиротка Иоанн, который как раз в возраст вошел, может потребовать сатисфакции за сестру и папашу.
Одним словом, де Шатуан решил не рисковать и отправился в Рим к папе Иннокентию — грехи замаливать. Три года Анслен, прикинувшись паинькой, усердно досаждал Господу своими просьбами о прощении, и тот, очевидно, не найдя иного средства отвязаться от не в меру набожного своего раба, в конце концов одарил его абсолюцией через подобающих делу посредников (благо серебро еще позвякивало в Ансленовом кошельке). Сыграло свою роль и то, что безобразничал барон во владениях Плантагенетов, с коими у папы много лет уже длилась бесконечная распря.
Вообще-то любому, кто взял крест, полагалось прощение, но рыцарь, изведавший все прелести тюремного заключения и ожидания казни в Константинополе, понимал, что без ручательства римского первосвященника соваться на родину не следует. Так или иначе, когда деньги (а Божье прощение стоило недешево) у де Шатуана кончились, ему стало совсем грустно. Не отправляться же ко Гробу Господню с пустыми руками? Как раз в год печально известного Детского крестового похода рыцарь покинул папские владения и двинулся на север, где в итоге и поступил на службу к маркизу Монферратскому.
Сначала все шло вроде неплохо, но утомленный трехлетним смирением и молитвами и не слишком утруждавший себя вниканием в противоречия между гвельфами и гибеллинами, Анслен заскучал. Даже призывы папы к новому походу не трогали душу рыцаря. Кончились, одним словом, веселые денечки…
Тут, на беду, оказалась в поле зрения бесстрашного и доблестного воина симпатичная мордашка придворной дамы Агнессы — жены славного рыцаря Джованни Бонавичини. Неизвестно, чем уж так увековечил свое имя вышеупомянутый Джованни, но вошел в историю он явно не благодаря своему мечу. Виной тому была быстрота лукавых глаз его супруги.
«О женщины! Приходит время о них сказать нам пару строк. О том, какое это бремя, для всех народов всех веков. Где смерть, там женщина витает, где заговор, и там она. Миры, союзы разрушает все та же в юбке сатана», — сказал один поэт семьсот с лишним лет спустя после кончины барона Анслена де Шатуана, но и в те далекие годы слова эти прозвучали бы вполне актуально.
Одним словом, надо полагать, что муж застал Агнессу с ее кавалером в самый неподходящий момент. Впрочем, в подобных ситуациях моменты редко оказываются подходящими. Оскорбленный Джованни выхватил меч, Анслену не оставалось ничего другого, как последовать примеру итальянца. Противниками они оказались приблизительно равными, схватка затянулась надолго и потребовала большого пространства. Финал поединка, начавшегося в спальне супругов Бонавичини, разыгрался, очевидно, в каком-то другом месте, где было полно оружия.
Де Шатуан выбил меч из рук противника, но тот успел схватить алебарду, приобретая тем самым преимущество над своим обидчиком. Анслен тоже успел перевооружиться и теперь сжимал в руках секиру, которую несколько минут благополучно вогнал в грудь несчастному Джованни. Анслен вырвал еще бьющееся сердце своей жертвы и, бросив его на пол, растоптал ногами, чем привел в ужас наблюдавших из потаенных уголков залы за схваткой (любопытство сильнее страха!) слуг.
Главная неприятность для Анслена заключалась в том, что так безжалостно зарезаный им Джованни состоял, хотя и дальнем, но в родстве с Монферратским семейством. Впрочем, одного адюльтера с женой благородного человека могло по тем временам оказаться достаточно, чтобы получить крупные неприятности. Пришлось не мешкая покидать пределы Италии и горько и беспрестанно рыдавшую Агнессу, враз лишившуюся и мужа, и любовника.
Де Шатуан уже достиг владений дожа, когда прослышал, что король Филипп Август собирается дать наконец решительный бой своему английскому собрату, и поспешил на север. Он успел как раз вовремя: королевская армия выступила к Бувину, где прощенный королем Анслен скрестил меч с англичанами и их союзниками — германцами и фламандцами. Победа была полной. Среди пестрых одежд победителей Анслен де Шатуан узрел герб своего заклятого врага Иоанна де Брилля, в свите которого находился и одиннадцатилетний Анри, сын Клотильды и… Жильбера де Шатуана. Тут смутился даже и Анслен, понявший чьего в действительности ребенка видит перед собой.
Ситуация сложилась довольно щекотливая. В братоубийце вдруг вспыхнули отцовские чувства, что, естественно, вызвало негодование дяди Анри по материнской линии. Назревал крупный конфликт, разгореться которому не дал вовремя вмешавшийся король Филипп, оказав Иоанну де Бриллю честь, взяв его племянника с собой в Париж. Туда же отправился и другой «дядя» мальчика, не без оснований опасавшийся, что в родовом гнезде ему запросто смогут воткнуть в спину нож присные его старого врага.
За девять лет, которые Анри провел в обществе отца, мальчик, превратившийся в мужчину, успел полюбить Анслена. Последний не спешил возвращаться в Романию, хотя в Византии уже давно почил в бозе не в меру строгий император Генрих, а после короткого правления Пьера Куртене, скончавшегося в плену у эпиротов, и смутных лет регентства Иоланты, трон занял император Роберт. Однако после кончины достославного короля Филиппа, то ли не пожелав служить Людовику, то ли решив, что сыну, который уже давно привык звать Анслена отцом, пора посмотреть мир, а может быть, просто заскучав в Париже, барон де Шатуан собрался в путь.
Об отце Габриэль де Шатуан писал довольно мало, видимо тот, не совершивший столь достославных подвигов, как Анслен, не слишком разжигал воображение автора манускрипта, перевод которого лежал сейчас на кухонном столе климовской квартиры.
Едва достигнув пределов Афинского герцогства, не юный уже и мучимый многими старыми ранами, в особенности той, что двадцать с лишним лет назад нанес ему Жильбер, доблестный Анслен скончался. Так его сын Анри оказался в Пирее на службе у Афинского герцога, где и женился на местной уроженке, добродетельной Изабелле, в последний год царствования в Константинополе императора Роберта. На следующий год появился на свет и сам будущий автор манускрипта.
Анри был, надо полагать, человеком скромным. Он, как и все дворяне в то время, участвовал в сражениях и мелких междоусобных войнах, которые
