на левой. Бумажный нос его постоянно отваливался, и Боря ходил по сцене сразу с двумя носами. Поверх пакли на голову был нахлобучен дырявый картуз. Таких злодеев даже на картинках в страшных книжках не встретишь.
Раскрыли занавес. Боря надвинул картуз еще ниже и прилепил бумажный нос на законное место, а у Глеба чуть было не сполз с головы рыжий парик, когда он схватил себя за волосы.
Притихший зал напряженно следил за разбойничьими происками Бори Саблина и Глеба Горошина. Влас, высунув нос из будки, читал текст пьесы, и бандиты громовыми голосами повторяли шепоток суфлера.
На сцену выбежала Света Оленина с группой пионеров. Сейчас начнется самое интересное. Зрители замерли в ожидании.
Света посмотрела на бандитов, ожидая, что ей подскажет Маковкин.
Взъерошенная голова высунулась из-под колпака перед сценой и тут же юркнула обратно, ничего не сказав.
— Да читай же дальше! — прошипела, приблизившись вплотную к будке, Света Оленина.
Влас в ответ строил какие-то непонятные гримасы, пожимал плечами, тыкал пальцем в пьесу перед собой.
Света ничего не могла понять. Тогда Маковкин наполовину высунулся из будки — так, что его сразу увидел весь зал, и, потрясая бумажкой, объяснил:
— Последняя страничка куда-то задевалась. Никак не найду. Должно быть, в пальто забыл…
У Светы от переживаний задергались губы и даже выступили слезы на глазах. Она подбежала к Жене Карпову, дежурному по сцене, и пролепетала:
— Занавес… Закрывай… Не можем же мы целый час стоять с раскрытыми ртами…
Зрители ничего не могли понять, изо всех сил топали ногами и свистели.
Побледневшего Власа Маковкина «бандиты» вытянули из будки и пинками вышвырнули за кулисы. Он стремглав бросился в гардеробную, обшарил карманы своего пальто. Увы! Конец пьесы как в воду канул. Тогда он обследовал за кулисами все темные углы, переворошил до дна мусорный ящик, заглянул в артистическую уборную — безрезультатно!
Возмущение зрителей не знало предела. Кто-то бросил на сцену огрызок яблока, кто-то выкрикнул: «Долой артистов погорелого театра!»
Желая уберечь артистов от страшного позора, суфлер Влас Маковкин выскочил на сцену, встал перед занавесом и сказал:
— Не тушуйтесь, уважаемые зрители! Листочек от пьесы потерялся. Мы ищем…
Не дав ему договорить, зал зароптал с новой силой.
— Раз не хотите сидеть смирно, то мы вам покажем веселую клоунаду — про Тика и Така…
Махнув рукой на улюлюкающих зрителей, Влас подбежал к Глебу Горошину:
— Срочно перестраивайся на Тика!
— А что Тику надо говорить?
— Говори, что в голову взбредет. А главное — громче смейся. Прыгай на одной ноге и хохочи что есть мочи. Я тоже буду хохотать. Мы весь зал обхохочем…
Влас содрал паклю с головы Бори Саблина и натянул ее на себя. Потом приказал дежурному Жене Карпову:
— Занавес! Немедленно!
Завидев на сцене двух клоунов, зал немного успокоился.
— Ха-ха! Здравствуй, Тик! — засмеялся Влас и запрыгал на одной ноге.
— Ха-ха! — засмеялся Глеб и тоже запрыгал. — Здравствуй, Так!
— Ха-ха! Скажи, кто из нас главный дурак?
— Ты, Так, и есть главный дурак.
— А ты, Тик, озорник! — показал ему язык Влас Маковкин и стал делать свой коронный номер — стойку на руках. — Твой друг Так в школу ходит так…
Под аплодисменты зала он прошелся вокруг Тика и затем, осторожно переставляя ладони, приблизился к краю сцены, где возвышался колпак суфлерской. И тут тело его, утратив равновесие, качнулось, руки дрогнули, и Влас с головой ухнулся в темноту будки…
Зал засмеялся, захлопал, восторженно закричал:
— Вот это трюк!
— Настоящий циркач!
Влас, прислушиваясь к радостному гулу, сидел на дне суфлерской ни живой ни мертвый. Ощупывал сам себя. Ноги целы. Руки целы. Голова цела. Лоб тоже цел, даже без шишки.
Влас приподнялся и вдруг увидел под собой бумажку.
На дне суфлерской лежал злополучный листок из пьесы «Не все то золото, что блестит»…
Влас выпрыгнул из будки и, хохоча, замахал листком над головой:
— Ха-ха! Вот он, конец нашей трагедии! Нашелся! Я больше не Так, а Тик не Тик. Он бандит с большой дороги… Действующие лица, по местам! Представление продолжается!
И, наделав в зале много шума, полез обратно в свою будку.
Крышка суфлерской, которую он второпях задел локтем, покачнулась и с грохотом полетела под ноги зрителям.
Над сценой торчала, вызывая смех всего зала, лохматая голова суфлера. Голова дергалась и водила красными ушами в разные стороны.
Представление продолжалось…
Влас спешит на свидание
Диктор телевидения объявил:
— Фильм, который мы сейчас покажем, детям до шестнадцати лет смотреть не рекомендуется.
«Раз дразнят шестнадцатилетних, будет что-то интересное», — Влас Маковкин придвинулся ближе к экрану.
Показали сразу два фильма. И оба про любовь!
Первый — балет под названием «Ромео и Джульетта» — изображал любовь танцевальную. Артисты носили друг дружку на руках и прыгали от избытка чувств.
Второй показывал любовь сидячую — со вздохами на скамейке. Чернобровый красавчик без умолку бренчал на гитаре и пронзал блондинку жгучими глазами: «Ах как я люблю вас! Жить без вас не могу… Ах как я счастлив! Уж теперь никто нас не разлучит!»
Он стонал до того жалобно, что у Власа засосало под сердцем: «Эх, вот это вздохи! А что у меня? Скоро пойду в пятый класс, а живу без любви…»
В понедельник Влас, сидя в классе, вертел головой во все стороны. Выбирал, в кого бы ему влюбиться.
А что, если в Катю Праздникову? У нее красивый почерк. Бантик на макушке и веснушки на носу. Девчонка на все сто! С мальчишками в футбол играет. На прошлой неделе забила головой гол. Мяч влетел в ворота вместе с бантиком. Влас представил, как они с Катей под ручку идут по улице и нежно говорят о футболе. Влас ей: «Ах как здорово ты играешь головой! Я люблю тебя, Катя!» А она ему… Вряд ли насмешница Праздникова будет говорить что-нибудь приятное. Засмеется только. «Ты что, — спросит, — белены объелся?» Это ее любимое выражение. Нет, с бесчувственной Катькой лучше не связываться.
Вот Соня Углова — иное дело! Она давно считает, что всех мальчишек в классе покорила своей красотой и прической. Красота у нее действительно есть, и прическа хоть куда, как у той артистки, которая целовалась с гитаристом: не поймешь, где у волос конец,
