— Да, я должен был сказать, — шепчу я. — Сразу. Прости, я не смог. А тебе хватило бы духу признаться, что ты — дайвер?
Вика молчит. В её глазах слёзы, которых на самом деле нет. Между нами стена — отныне и навсегда.
— Нет, — говорит она тихо. — Я тоже не смогла. Я… боялась тебя потерять.
Кажется, я сошёл с ума.
Только что с того, если я обнимаю Вику, и между нами нет стены…
— Моя работа… из-за неё. Противно, когда всё по настоящему. Я не знаю, почему так получилось… было слишком мерзко… я испугалась, и выпала из глубины…
— Мы говорим — вынырнуть…
— Вынырнула…
Неудачник смотрит на горы. Он молодец, он готов простоять так целый день.
— Я всегда выныриваю. Потому и беру себе самых уродов, что мне всё равно…
У меня на губах вопрос, который я никогда не задам. Но Вика отвечает сама:
— Там, у реки, я не выходила. Первый раз в жизни. Правда.
Я верю ей, как верят все мужчины от начала времён.
В этом мире лишь наша вера становится правдой.
111
Вика готовит кофе, и даже Неудачник оживляется. Мы садимся за стол, свежие сливки налиты в маленький кувшинчик, в сахарнице горка белого песка, полная бутылка «Ахтамара» ждёт свой очереди. Впрочем, коньяк Вика разливает по бокалам сразу.
— За твой успех, Лёня, — говорит она.
— Такие успехи недорого стоят, — отвечаю я.
— Почему?
— Общесетевой розыск.
— И что с того?
— Мне придётся уйти. Этот образ засвечен, а Стрелка здесь видели.
— Кто? — Вика словно не понимает всей сложности положения. — Мои девочки?
— Хотя бы.
— Они никому не скажут. Или ты думаешь, что виртуальные проститутки сочувствуют сильным мира сего? Знаешь, мы всех их видели без штанов… директоров корпораций и президентов фирм. Люди, которым нравится стегать женщину плетью перед тем, как лечь в постель, сочувствия не вызывают.
— Ты говоришь так, словно они все извращенцы.
— Нет, конечно, — Вика улыбается. — Но запоминаются именно такие гости. Ни одна из наших девчонок не настучит на Стрелка. Тем более, что ты не устраивал оргий и не брезговал сидеть с нами рядом.
— Точно?
— Лёня, весь наш персонал из России, Украины, Белоруссии, Казахстана. Как ты думаешь, в этих странах развита любовь к правительству и крупному бизнесу?
— Таких извращений не замечал.
— О том и речь. За твой успех.
Мы пьём коньяк, Неудачник тоже присоединяется к нам. Его лицо невозмутимо, словно он пригубил чая.
— А Кепочка? — вспоминаю я. — Уж он-то меня запомнил!
— Не та порода. Ярко выраженный асоциал… стучать на тебя он не станет.
— Мне он показался способным на многое.
Вика барабанит пальцами по столу.
— Лёня… Кепочка всегда берёт красный альбом. Это особая группа, в которой разрешено всё. Не просто цепи, плети и мелкие радости садистов, а любые зверства. Убийства, расчленение тела… можно не продолжать?
— Сделай милость.
— Так вот, Кепочка этим не занимается. Он приходит к нам общаться… разговаривать.
— И этим достал всех сотрудниц?
— Лёня, когда солидный дяденька заказывает красный альбом, приводит девушку в подземелье, и с криком «Я — вампир!» кусает её в горло, это противно, гнусно, но понятно. Это просто болезнь. Когда ничем не примечательный юноша садится перед девчонкой и начинает говорить с ней по душам… когда он тратит деньги на то, чтобы за час-другой доказать ей, что она сволочь и грязная тварь, недостойная жить на Земле… Это страшнее, поверь.
— Почему? — неожиданно вступает в разговор Неудачник.
— Потому, что это проклятье. Право судить и право властвовать. Право на истину. Легко разобраться с дураком или зверем. Гораздо труднее с тем, кто считает себя сверхчеловеком. Умным, чистым и непорочным. Генералы, борющиеся за мир, правители, громящие коррупцию, извращенцы, осуждающие порнографию — господи, мало ли их мы видели? Может, проклятие такое висит над людьми? Когда обещают порядок, жди хаоса, когда защищают жизнь, приходит смерть, когда защищают мораль — люди превращаются в зверей. Стоит только сказать — я выше, я чище, я лучше, и приходит расплата. Только те, кто не обещают чудес и не становятся на пьедестал, приносят в мир добро.
Я чувствую, что они сцепились всерьёз. Торопливо встреваю:
— Стоп! Вика, давай без диспутов о добре и зле! Так можно объявить праведниками убийц и воров!
— Ты и сам вор, — замечает Вика.
— Я помогаю распространять информацию.
— А карманник учит людей бдительности. Только нужен ли этот урок многодетной мамаше, у которой спёрли кошелёк с зарплатой?
У меня есть миллион возражений. Я могу объяснить, что в работе дайвера кража чужих файлов не основное. Хакер, не входя в виртуальность, сможет сделать это с большим успехом. И есть разница между кражей и копированием информации — я не оставляю за собой пустых компьютеров. Какая разница для человечества, кто первым выпустит новый сорт шампуня или лекарства от простуды?
Но я не хочу спорить с Викой.
— Извини, — она касается моей руки. — Я не права.
— Почему же. Всыпала по заслугам…
— Извини… Понимаешь, Неудачник, мы упали в мир чистой информации. Мир вседозволенности. Можно воевать, распутничать, хулиганить. Не готовы законы, а самое главное — не готова человеческая психика. Наказаний в глубине практически нет — даже если тебя экскоммуницируют из сети, ты вправе войти под другим именем. Можно нарваться на неприятности, воруя информацию, но и здесь сдерживающие нормы мизерны. Попробуй, докажи двенадцати присяжным, что именно мистер Джон Смит спёр новую игрушку с сервера «Микропроза», передал её Ване Петрову, а тот с помощью Ван Хо пиратски выпустил её в продажу. Мир недоказуемых преступлений и ненастоящих смертей. Только боль в душе остаётся настоящей — но кто измерит эту боль, что скользнула по проводам и сжала твоё сердце? У нас не осталось ничего, кроме морали. Смешной, ветхой морали. И оказалось, что быть негодяем или праведником куда удобнее, чем человеком… просто человеком, настоящим человеком.
— А что такое — человек? — говорит Неудачник. — Просто человек, настоящий человек?
— Я бы тебе объяснил, — отвечаю я. — Если бы был Богом. Кончайте, а?
— Но мне действительно интересно, — Неудачник по-прежнему говорит спокойным, даже равнодушным голосом, но в глазах его огонёк азарта.
— Ты — человек.
— Почему?
Действительно, почему? Ведь я был готов считать его лишь хитрой программой. Я теряюсь, но Вика тоже смотрит на меня, ждёт ответа, и я говорю:
— Не знаю. Ты не стрелял по людям в «Лабиринте», спасал несуществующего ребёнка. Но ведь это самая абсолютная глупость… Ты цитируешь Кэрролла в подлиннике, но ведь человек — это не вызубренный запас знаний… Ты третьи сутки в глубине, и ничего, держишься…
Вика удивлённо смотрит на Неудачника.
— И как ты вошёл в виртуальность, непонятно… только ведь это не показатель человека, а совсем наоборот…
Он терпеливо ждёт.
— Знаешь, это, наверное — в нас, — говорю я неожиданно для самого себя. — Для меня ты человек… потому что я хотел бы быть твоим другом.
Кажется, Неудачник растерялся.
— Здесь, в глубине, мы все в масках. Может быть, это и лучше, правдивее. Не знаю. Когда ты выйдешь в реальный мир, то можешь оказаться очень неприятным типом. Но здесь и сейчас я считаю тебя человеком. Этого никак не объяснишь.
— Может быть, тогда и лучше, что я не могу выйти в реальность? — спрашивает Неудачник. Смотрит на Вику, смущённо улыбается. — Ведь я не человек.
Приплыли.
Безумие, часть вторая.
Вика улыбается, разглядывая Неудачника, а у меня холодеет в груди.
— Вика… он не врёт. Он никогда не врёт, — говорю я, вставая. — Если не хочет отвечать, тогда просто отмалчивается… — Беру её за руку, оттаскиваю от стола. Неудачник наблюдает за нами, печально и спокойно.
— Ты пошутил? — Вика вопросительно кивает Неудачнику.
— Нет.
— Он шутить не умеет, — подтверждаю я. — Ты не можешь выйти из глубины?
— Нет.
— Ты человек?
— Нет.
— Кто ты?
Молчание.
— Видишь? — почти кричу я. — Он не отвечает!
— Минуту назад ты назвал меня человеком, — говорит Неудачник. — Даже добавил, что хотел бы быть моим другом. Это была правда?
Моя очередь отмалчиваться.
— Ты говорил, что истина — здесь и сейчас, — продолжает он. — В глубине каждый может быть самим собой, без грима. Только душа… если верить в душу.
— Да, — говорю я. — Да. Я не врал!
— Тогда чем ты напуган? Моим признанием?
Киваю. Вика прижимается ко мне, и я чувствую, как вздрагивает её тело.
Не ожидал, что она так испугается.
— Почему ты не сказал раньше? — кричу я.
