в лихорадке посередине этажа между ними и агхори.
Звенели москиты, их ненасытные хоботки без устали тянули кровь. Ночи не имели конца, как до начала времён. Первобытная женщина вжималась в первобытного мужчину сильнее, чтобы согреться. Если бы могла, она забралась бы в него, жила бы под его кожей.
Мак агхори
После смерти птиц
В голове звучат их голоса.
После полного уничтожения
В воздухе висят родные тени.
ДЕЛИП ЧИТРЕ, «ДОМ МОЕГО ДЕТСТВА»
Мария иногда пыталась сосчитать, сколько дней прошло с тех пор, как её самолёт приземлился в бомбейском аэропорту Чхатрапати Шиваджи, и потом тем же вечером они с Амиром сели в поезд до Асансола. Она старалась, но не могла. В голове гудел океан, мысли ослепляли полуденные лучи. Календарь и дни недели, которые прежде имели смысл и значение, стали ничем. Время обратилось волнами и песком, которые были и будут всегда, как бы ни называли их люди.
Волосы Марии выросли до лодыжек, она была очень худой, сухой от жары. Руки смотрелись длинными и тянулись, как ветви уставших деревьев. Амир как-то уменьшился и сжался.
Если бы не Мария, он бы убил себя. Надежда подло разбилась, чёрный яд злодеяния отравил его душу, сердце, капилляры. Ядовитая кровь омывала органы, мозг. Сотни раз в каждый час каждого дня он хотел пойти в полицию и всё рассказать, а потом сгнить в тюрьме, как надлежит убийце. Только Мария, её мученический и светлый образ, останавливала его. Сдаться означало совершить ещё одно убийство.
Те, кто бывал в тех потайных уголках, где остались наши изгнанники, знают, что полиция там появляется редко, если только случилось что-то истинно кошмарное. Люди живут подобно умным муравьям в заложенных природой и историей правилах. За ними не нужно следить, они сами знают, куда и когда им идти, что делать и говорить. Мария и Амир понимали, что отныне должны до конца дней скрываться в муравьиных кельях, пахнущих землёй и сырым деревом.
Однажды Амир не пришёл в шейк петь. Туристы просидели на берегу и разошлись. Мария с Раджем вдвоём перетаскали лежаки и накрыли их брезентом. Радж отвёз её на байке в посёлок. Она прошла тайной тропинкой между кустов к недостроенной вилле. Отсветы огня метались по бетонным стенам, лестнице и потолку словно по сводам пещеры. Амир лежал в углу у агхори, сонный. Она позвала его тихим голосом, не приближаясь к части аскетов:
– Амир, Амир.
Амир сказал сиплым голосом одного из бродяг:
– Женщина, я ничего не хочу и ни к чему не стремлюсь больше.
Агхори считали деньги. Мария заплакала – он отдал заработок нескольких дней. Ночью она тряслась от холода и тоски. Амир на другой стороне этажа беседовал с бродягами в сладком полусне.
– В газетах писали, что Фархан Хасан был бедным актёром, ютился десять лет с друзьями в комнатушках на окраинах Бомбея, – говорил Амир медленно с долгими паузами после каждого слова, – но никто не написал о ширине его рисовых плантаций. Никто не поведал народу, что его дядя политикан в Совете штатов. Король боевых искусств Пареш Каур учился в Таиланде на деньги отца, а нам пишут, будто его учили подворотни Бахадура[49]. Всюду обман. Единственный шанс для простых людей я упустил, братья.
– Оставь это, – удивительно ясно отвечали агхори одновременно. – Бывает, что всё переворачивается наоборот. В своих странствиях мы видали королев Болливуда, которые спились и просят подаяние в священном Варанаси. Видели моделей, бывших красавиц, которые продают людям куски мыла в туалетах на трассах, и их жажда – доза героина. Мы встречали певцов, которым подпевала страна, они работали сторожами в парках и госпиталях, и это ещё милостивая судьба. Владельцы автомобилей и вилл подыхают в трущобах. Оставь эти размышления, брат, смерть, так или иначе, сожрёт нас всех.
– Чтобы выйти на свет, нужно попасть в полную тьму, – звучал чей-то четвёртый незнакомый голос.
Утром, когда Амир очнулся и вернулся к Марии, испачканный пеплом и постаревший, она отхлестала его мокрым платьем, выстиранным кое-как в ручье. Он сидел на корточках на полу, не сопротивлялся ударам. Слёзы брызнули из её глаз, ей стало так жалко Амира, его мёртвые мечты о кино, брошенный маленький театр.
Они были виноваты друг перед другом за чувство, обратившее их жизнь в руины. Каждый был виноват перед другим за то, что жил, и эта вина ещё сильней скрепляла их, как подельников, которые идут во мрак грабить дома.
Они обнялись в пыли бетонного пола.
– Зря я тогда заговорил с тобой в храмах Элефанта. Не надо было мне этого делать, – улыбнулся Амир, погладил её по волосам.
– Тогда бы мы прожили свою жизнь, как мертвецы.
Стёклышко
Так ничтожно ты ожидала,
Что незнакомец будет
Заботиться о тебе, если ты плачешь —
Что за глупость!
МИНА КАНДАСАМИ, «ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ, УСТУПАЕТЕ ИЛИ СОПРОТИВЛЯЕТЕСЬ»
На другой день после визита к акушеру Мукта, опухшая от слёз, пришла на съёмку. Она была разбита и несла к людям свои осколки, кое-как прилепленные друг к другу. Оказалось, что для сцены расставания с сыном это то, что нужно.
– У тебя получается, – сказал режиссёр.
Работа спасала её от чёрного ливня в душе, который шёл не прекращаясь. От него смоляными становились даже её следы, когда она шла куда-нибудь одна. Ей везло, предлагали новые роли в сериалах и в театре. Она вела курсы драмы в частном институте.
Через время её добрый папа, страдающий за своё дитя, нашёл благородного человека из сикхов. Папа отыскал его через знакомых, чередой междугородних звонков из Дели, бесконечным щебетом бабушки и мамы с далёкой роднёй. Он был инженером в большой компании, они с Муктой поладили. В первую встречу она ожидала кого-то в тюрбане, а увидела опрятного современного мужчину с короткой стрижкой и в галстуке, улыбчивого, вежливого. Его по-детски восхищало странное занятие Мукты. После свадьбы они никак не могли завести детей и через несколько лет взяли близнецов из ченнайского приюта.
Гоувинд потерял всякое влечение к сложным любовным историям. Начал зарабатывать сценариями дневных шоу на малобюджетных каналах, сниматься в массовках передач для домохозяек. Он жил один во Дворце Ашриты, гости к нему ходили редко. Им там было скучно. Азиф перебрался в дом у пляжа Джуу и скоро пропал, растворился в вечеринках
