– Не дай вам Бог оказаться в такой ситуации, – искренне пожелал Алекс.
– Желаю вам удачи! – профессор протянул руку.
– Спасибо! Она нам понадобится.
Хенц устало опустился в кресло. Он встречался со смертью довольно часто, но так и не смог к ней привыкнуть, каждый раз болезненно переживая чей-то уход и каждый раз радуясь чьму-то возвращению. Он любил свою работу. Он ненавидел свою работу. «Еще одна смерть, а может, и не одна, – он с горечью в сердце проводил взглядом сгорбленную от горя фигуру Алекса. – Как они будут жить? Ведь нет тяжелее наказания для родителей, чем пережить собственного ребенка!»
1717 г. Франция. Париж
Филипп, не желая никого будить в столь поздний час, вошел в свой дом через черный ход.
– Все шляешься? – позади него, прикрывая свечу, стоял Джо.
– А ты, старина, почему не спишь?
– Заснешь тут! Где ты был два дня? – шипел он, боясь сорваться на крик.
– Молодость, молодость, старина, – Филипп обнял старого верного друга, отца и учителя.
– Мадам извелась, – выговаривал Джо. – Маркизу опять было плохо.
– Что случилось? – лицо Филиппа сразу стало серьезным.
– А ты появляйся пореже, так, может, вообще на наши похороны попадешь, – старик отвесил ему подзатыльник. – Я-то ладно, бог со мной! Но мадам!
– Джо, не набрасывайся на мальчика, – на лестнице возникла хрупкая фигура мадам Обинье, укутанная в легкую шаль.
– Вот так всегда, – уже громко проворчал старик. – Всыпать бы ему.
– Матушка, в чем дело? Почему вы еще не спите? – Филипп поцеловал мадам в щечку и встревоженно посмотрел в глаза. – Как маркиз? Доктор был?
– Мэтр Марье приезжал.
– И что?
– Пойдем, – она взяла его под руку и провела в гостиную.
– Матушка, не пугайте меня. Что с отцом?
– Старость, мой мальчик. Старость, – грустно вздохнула мадам Обинье, присев на диван.
– Почему вы до сих пор не спите? У вас круги под глазами, нужно лечь в постель. Пойдемте, я провожу вас.
– Присядь рядом, – мягко попросила мадам. – Я давно хотела поговорить с тобой.
– В такой час? – удивился он, но все равно послушно сел.
– Я тебя практически не вижу, ты все время где-то пропадаешь. Ну да ладно, ты прав, это молодость, – она с любовью провела по его волосам. – Мне вот тоже кажется, что еще вчера я беспечно бегала по родительскому дому, играла в куклы, пряталась от отца, чтобы не ложиться рано в постель. А сегодня уже тяжело подниматься по лестнице, и буквы в книгах непослушно расплываются, и руки не слушаются…
– Матушка, вы чудесно выглядите, и вы еще так молоды! – Филипп поцеловал ей руку.
– Главное, как я себя чувствую. – В ее взгляде сквозила неприкрытая грусть, которую она, впрочем, тут же попыталась сменить на спокойствие. – Но я не жаловаться тебя позвала. Молодость пролетает слишком быстро, и все еще кажется, что будет – Завтра, но внезапно ты осознаешь, что все уже – Вчера. – Она нежно взяла его за руку. – Ты уже вырос, ты красив, умен и к тому же богат.
– Матушка, к чему эти комплименты посреди ночи?
– К тому, что ты завидный жених, но мне почему-то кажется, что ты не торопишься создать семью.
– Милая моя матушка, – рассмеялся Филипп. – Неужели вам не терпится поскорее от меня избавиться? Ну, представьте себе, в вашем доме появиться какая-то дама и будет вас же учить, как вам жить.
– Зато я наконец-то услышу детские голоса, а ради этого я готова терпеть все.
– Вам, конечно, знаком господин Мереваль?
– Знаком, я так понимаю, пока ты не расскажешь мне все парижские новости, не успокоишься?
– Наберитесь терпения, матушка, все это имеет непосредственное касательство к затеянному вами разговору, и раз уж вам все равно не спится, позвольте мне тщательно обосновать мой ответ, – настоятельно попросил Филипп. – Так вот, известный вам господин Мереваль, застав свою жену с молодым офицером, между прочим, в собственном доме, спокойно попенял: «Как вы не осторожны, сударыня», – и так же спокойно удалился, а его жена, не уступая ему в выдержке и хладнокровии, несмотря на беспокойство любовника, продолжила свои игры.
– Извини, но я все же не понимаю, какое отношение имеют все эти пошлости к нашему с тобой разговору, – строго посмотрев на сына, потребовала ответ мадам Обинье.
– Матушка, эти истории спокойно пересказываются друг другу со смехом. Неверность, измена теперь называются хорошим вкусом и срывают бурные аплодисменты. Неужели вы хотите, чтобы и я стал героем подобных курьезов? – Филипп посмотрел маркизе прямо в глаза. – Когда я встречу женщину, которая будет обладать хотя бы половиной ваших достоинств, то я немедленно попрошу у вас благословения.
– Льстец, маленький хитрый льстец, – она поцеловала его в лоб. – Ты умеешь разговаривать с женщинами. Ну, хорошо, пойдем спать.
1995 г. Россия. Москва
– Папулька пришел! Папочка! – дочь уже в прихожей повисла у Федора на шее. – Я так соскучилась! А где ролики? – она разочарованно посмотрела на папины руки, в которых ничего не было.
– Машуля, я куплю их обязательно, до лета ведь еще далеко, – виновато оправдывался Федор.
– Ну и что? Ты обещал! – она обиженно надула губы.
– Прости, прости, завтра обязательно куплю, – он обнял дочь за плечи.
– Значит, признаешь, что виноват? – Маша хитро прищурилась.
– Признаю, – он был бессилен перед теми, кого любил.
– Тогда купи мне еще сумку.
– Маленькая вымогательница! – засмеялся Федор. – А как в школе дела? – он присел на диван, и дочь прыгнула ему на колени.
– Добрый вечер, Феденька, – в комнату вошла Катя и, нерешительно обняв мужа, поцеловала его в щечку. – Кушать будешь?
– Нет, я уже поел, – сухо бросил он и опять обратился к дочери: – Так как в школе дела?
– Все нормально, – девочка засмущалась.
– Все нормально, – подтвердила Катя. – Если не считать того, что меня вызывали к директору.
– Вот как? – Федор перевел взгляд на дочь, требуя объяснений, но та упорно молчала.
– Хулиганка, гадости на стенках пишет, – пришла ей на помощь мать.
Федор громко рассмеялся, но тут же взял себя в руки.
– Я даже не знаю, что сказать, – еле сдерживая улыбку, он строго посмотрел на дочь. – Как ты могла?
– Когда нечего сказать, говорят, что думают, – не осталась в долгу Маша.
– Ну вот! – всплеснула руками Катя. – С ней невозможно разговаривать.
– Мам, пап! Ну все, хватит! Сказала же, что больше не буду, вы лучше загадку отгадайте: без рук, без ног, на бабушку скок.
– Маша, прекрати немедленно! – повысила голос Катя. – Нет, ну так же нельзя, – она посмотрела на Федора, ища поддержку.
– Мамочка, когда нельзя, но очень хочется, то нужно обязательно! Ну что, сдаетесь?
– Сдаемся, – выдохнул Федор, боясь услышать разгадку из уст семилетнего ребенка.
– Коромысло!!! А вы что подумали?
Время было непростое, танки ушли с московских улиц, но страх остался, гигантские предприятия стояли закрытыми, научные сотрудники торговали у метро, фильмы почти не снимали, в театрах пустовали залы. До всех, даже до самых «образованных» стало доходить, что деньги, накопленные тяжким трудом в советское время на сберкнижках, без суда и следствия конфискованы. Федора спасло только то, что он совершенно случайно перед самой реформой задумал обменять квартиру и поэтому снял с книжки все свои сбережения. В стране царил хаос, анархия, гиперинфляция, и на фоне всего этого зазвучали три загадочные буквы, как три загадочные карты, знавшие ответ к процветанию.
В мае друзья уговорили Федора поехать на дачу в Березовку. Жен, естественно, никто с собой не взял, зато было много водки и красивых, готовых на все девочек. Эта развеселая кампания напомнила ему школьные годы, дедовскую дачу и, конечно, Машу…
Сразу захотелось одиночества, и Федор медленно пошел в сторону реки, замысловато пробегающей рядом. Размеренный, тихий поток неширокой речушки успокаивал нервы, даря спокойствие. Федор и сам не заметил, как оказался за дачным поселком. Нужно было возвращаться назад, но его внимание привлекла недостроенная церквушка, возвышающаяся на небольшом пригорке. Ноги словно сами понесли его к храму.
Небольшое деревянное строение с незаконченным куполом стояло в строительных лесах, но строителей, несмотря на то, что рабочий день был в самом разгаре, не наблюдалось.
Федор нерешительно дернул дверь.
– Закрыто, церковь еще не достроена. Служба проводится только по субботам и воскресеньям, – объяснил молодой человек, с открытым лицом, добродушными голубыми глазами, одетый в клетчатую рубашку с коротким рукавом и старенькие джинсы. Он подошел поближе к Федору и, медленно всматриваясь в незваного гостя, строго произнес: – Да от вас за версту несет, нельзя в таком виде приходить в храм божий.
