Резкий звук завибрировавшего мобильника подбросил Хазе. Опрокинутый стакан покатился по полу, теряя карандаши. Вырвавшись на простор, они, перебирая гранями, разбежались, прячась под мебелью. Зеленая трубка утонула, высвобождая запертый звук. Звонил давнишний приятель Санька Ивлев, с которым художник раньше учился в институте. В отличие от Хазе, он сразу понял, что больших денег в искусстве не заработаешь, поэтому подался в рекламное агентство. Начав с простого менеджера, Ивлев через пару лет стал заместителем главного. Пользуясь положением и памятуя о друге, он подбрасывал ему работенку. Хазе, скрепя сердце, вынужден был браться за нее, ведь жить на что-то надо.
После привычного: «Как дела? Нормально. Нормально», Ивлев поведал суть заказа. Открывающемуся мебельному магазину требовался рекламный буклет.
– К концу недели набросаешь эскизы? – спросил Санька.
– Постараюсь. Слушай, тебя еще не тошнит от всех этих салонов?
– Не то слово! Блевать хочется! Но не могу же я, как ты: все бросить, отовсюду поувольняться и заниматься, чем душа пожелает.
– Почему?
– Потому! Ты же сам сказал как-то: либо деньги, либо свобода. Третьего не дано. Я выбрал деньги, надеясь разбогатеть, а потом спокойно заняться искусством в свое удовольствие. Теперь соскакивать поздно. Ладно, каждому свое, как ты любишь говорить. Да и не телефонный это разговор. Давай я к тебе в конце недели заеду, коньячку выпьем, поболтаем, вспомним годы молодые. Давно уже не виделись.
– Ну, давай – заглядывай. Буду ждать… До связи.
Трубка замолчала и улеглась на пол. Диван, подпирая спину, терпеливо ждал, когда ему позволят расправить затекшие пружины сиденья. Взгляд блуждал по комнате, скользя по предметам и не видя их. Край глаз уловил неясную тень, метнувшуюся из-под стола за шкаф. Хазе вздрогнул и уставился на него. Почудилось… Вздохнув, он стал искать рассыпавшиеся карандаши. Один из них далеко закатился под шкаф, и художник, сопя, долго пытался до него дотянуться. Когда беглец был уже почти схвачен, в палец словно вонзили иголку, и Хазе, заорав, выдернул руку. Капля крови выступила на указательном пальце. Взбесившись, Хазе схватил швабру и выгреб наружу карандаш, а заодно и кучу мусора, среди которой оказались несколько канцелярских кнопок. Как они там оказались, он не помнил.
Не теряя времени, Хазе принялся за работу над рекламным буклетом. Пока набрасывал эскизы, ему все время мерещилось, что по комнате, от предмета к предмету, бесшумно и стремительно перемещается какое-то существо и разглядывает его. Похожее чувство Хазе испытывал в далеком детстве, ночуя в деревне у бабушки. Наслушавшись страшных историй про крыс, отгрызающих людям уши и носы, он долго боялся уснуть, вздрагивая от шорохов. Мальчику казалось, что из темноты за ним наблюдают голодные противные пищащие животные и ждут, когда он задремлет, чтобы сразу же наброситься. Мимо дома, притулившегося возле дороги, проезжали редкие машины, на краткий миг озаряя комнату светом фар. Приподнимаясь на локте, подросток старался разглядеть кровожадных врагов, готовящихся к нападению. Никаких крыс не было, хотя Хазе точно знал: они есть и просто притаились.
– Надо бы кошку принести, – подумалось Хазе. – Может, мыши завелись?
Делая вид, что полностью погрузился работу и ничего не замечает вокруг, он исподлобья наблюдал за комнатой, напрягая все свои чувства. Нечто похожее на тень выползло из-под холодильника и тут же очутилось за тумбой с телевизором. Побыв там некоторое время, оно, полагая, что за ним не наблюдают, неспешно просочилось под стол и замерло. Стараясь не шуметь, Хазе приподнялся не дыша, резко бросился вперед и опешил. В сумраке чернело нечто, одновременно напоминающее бездонную воронку и око без зрачка. Миг – и оно исчезло в никуда.
Художник медленно вылез наружу, растерянно озираясь вокруг и потирая озябшие пальцы. Нервная дрожь колотила по мембранам души. В лабиринтах мозга аукали заблудившиеся обрывки мыслей. Настигаемые и пожираемые минотавром сознания, они вопили и метались в поисках выхода. Уцелевшие, вырвавшись на свободу, слились в группы «что это было?» и «почудилось?».
– Видел бы меня кто со стороны. Наверняка, решил бы, что я рехнулся. Может, так оно и есть? – мелькнуло в голове у Хазе, но он тут же забыл об этом. Все его мысли обратились к увиденному или привидевшемуся. Что из них являлось правдой, он так и не решил, оставив выяснение на потом. Да это было уже и не столь важно. Возник грандиозный замысел – перенести Ничто на холст. Еще ни одному художнику в мире не удавалось написать Истинную Пустоту. Отныне это станет главным делом всей его жизни. А все нарисованное им прежде – совершенная чепуха, место которой на помойке. Быстрее, быстрее, быстрее…Судорожно схватив карандаш, Хазе, старясь не расплескать чашу вдохновения, коснулся им листа. И едва это произошло, как он вдруг остановился, непонимающе глядя перед собой. Ничего. Совсем ничего. Словно в короткий миг пылесосом выкачали мысли, желания, эмоции и самое ценное – то ясное осознание задуманного, которое еще совсем недавно будто стояло перед глазами. Опустошение, и ничего более.
Хазе беспомощно опустился на диван, погружаясь всем своим существом в небытие. Щелкнул выключатель, впуская в квартиру ночную тьму. Перед глазами плясали все те же белесые, вперемешку с черными, точки, живущие по собственным законам. Перемещаясь с места на место, они сливались в линии и образовывали всевозможные, бешено вращающиеся, непонятные фигуры. Замерев на мгновение, они вытянулись в круг линзы, уходящей и теряющейся где-то в вышине тубы микроскопа. Лежа на препаратном стеклышке дивана, Хазе тщетно всматривался в нее. Ничего не чувствуя и не в силах пошевелиться, он знал, что огромный скальпель расчленяет его плоть, копошась во внутренностях.
– И совсем не больно, – подумал он, и его тело стремительно закрутилось, всасываемое в кромешную тьму трубы микроскопа. Прошла вечность, прежде чем в непостижимом далеко засветилось расширяющееся белое пятно. Приближаясь к нему, Хазе закрылся рукой, чтобы не ослепнуть в круговороте обступающего со всех сторон яркого света. Попривыкнув, веки обнажили зрачки. Из окна било нестерпимой белизной. Тело хрустнуло, разминая затекшие суставы. Воспоминания истончались и блекли, оставляя в памяти едва заметные следы. Но вот и они занесены стучащими в окно хлопьями яви. Снег. Первый снег преобразил застекольное пространство, прикрыв уродливую агонию природы новым чистым холстом, по которому еще только предстояло пройтись кистью событий.
Как же разительно отличается утреннее, наполненное внезапным лучезарным светом чувство от того щемящего и угрюмого, казавшегося таким безнадежным, Вчера! Ни малейшей нотки заунывной мелодии, сводившей с ума, ни тени сомнений призрачных картин прошлого, ни трагического предрешения финала романа жизни! Ничего. Жизнь будто начинается заново с чистого листа. И хочется веселиться неизвестно чему, совершать, пусть глупые, но оттого не менее важные поступки, шуметь, суетиться, не оглядываясь назад, и не задумываться, к чему это приведет и чем все закончится.
Хазе выскочил во двор. Чистый морозный воздух наполнил легкие, заставляя дышать глубоко и спокойно. Хлопья снега, падавшие неведомо с каких высот на подставленные ладони, таяли, орошая засохшие русла судьбы, собирались каплями озер. Синицы звонко звали Зин, прыгая и заглядывая в окна. Старушки-сараи помолодели, приодевшись в оренбургские платки и разгладив морщины снежным кремом. Хорошо! Но холодно. Хазе поежился.
– Надо одеться и пойти прогуляться, – решил он, вернувшись в квартиру.
Наскоро позавтракав, он вновь вышел на улицу, едва не прищемив дверью увязавшуюся за ним тень.
5
Усыпанный лепестками снежных роз, скатывающихся и скрипевших под ногами, Хазе торжественно отмерял пространство. Растрепанные вороны со всех сторон орали поздравления. Машины хлопали шампанским, брызгая пеной с сизым дымком. Останавливаясь, вильнул задом поскользнувшийся на мокром асфальте упитанный троллейбус. Дернулись электровожжи, и он нехотя тронулся в путь, увозя Хазе. Бросившаяся было за ним остановка быстро отстала, печально блестя вслед.
За окном мелькали привычные здания с бродившими возле них незнакомыми людьми. Бездомные собаки носились и игрались, радуясь свежевыпавшему снегу.
– Что-то многовато их нынче, – зевнул Хазе. – Проголодались, наверное. Вышли поохотиться.
Троллейбус встал, втягивая новую порцию пассажиров. Черная псина, сидящая на остановке, пристально глянула на Хазе и приветливо кивнула хвостом. Подошла кондукторша, и Хазе отвлекся, отсчитывая мелочь. Покрутив в руках билет, художник задумался и, очнувшись минут через десять, посмотрел в окно. На остановке сидела собака, весьма похожая на предыдущую. Хазе удивился, но не придал этому значения, полагая, что это разные животные. Когда троллейбус вновь притормозил, его уже опять встречала черная псина. Оторопевший художник проводил ее взглядом и принялся ждать следующей остановки. Еще издалека он увидел знакомый черный силуэт.
