В какой-то момент Ленин сумел даже побывать в Кремле. Когда однажды Ленин вышел и сел в машину, сказав: вон-вон, охрана и санитары сказали: Ильич хочет в Москву! Надежда Константиновна в плач: Володенька… а он твердит «вон-вон!», и машина поехала. Чекисты беспрекословно выполняли службу вождю революции. За ней на других машинах полетели вдогонку — куда и зачем Ленин едет?
Теперь по новым материалам выяснилось, как он — немой! — к этому хитро готовился. За день или два велел себя постричь и следил в зеркале, чтобы стригли аккуратно, чем никогда в жизни не интересовался. Шел к цели последовательно, никому не говоря, что делает. Принял ванну. Выбрал момент, когда его чекисты были рядом и машина тут была. И подготовленный к поездке, поехал — прямо в Кремль, в свою квартиру.
По официальной версии, он был там только день, по воспоминаниям — два. Когда Ленин приехал, у него был момент улучшения, а после Кремля настало ухудшение — возможно, из-за поездки. Говорят, Ленин стал открывать ящики письменного стола, увидел, что бумаги не в порядке, и ужасно разволновался, устроил скандал. Была даже версия, что Сталин какие-то документы из его ящика взял.
На самом деле все проще — Ленин пробыл в Кремле два дня. Заговоров никаких не было. Сталин, конечно, следил за тем, что происходит, понимая, что, если больной оживет, его политической карьере конец. Но повлиять на ход событий тогда он не мог.
Кажется, Ленин хотел поехать на сельскохозяйственную выставку, хотя как он мог понимать? С другой стороны, у него бывали просветы, когда он даже мог читать, но после все терялось.
Показания медиков часто не сходятся. Когда у Ленина началось улучшение, медики уже были им отстранены. Оттого и нет непосредственных медицинских наблюдений — он их просто не подпускал к себе. Попов как-то застал Ленина, который, стоя один, читал фельетон Троцкого в газете. Троцкий там высмеивал людей, придумывающих революционные имена. Ленин стоял и смеялся. Когда Попов подошел, Ленин ему показал это место и сказал — смешно. Однако непонятно, что он узнавал в тексте. Он знал по газетному стандарту, где передовая, и показывал места: читать здесь.
Каждый день Ленин требовал себе газеты, и когда ему раз дали старую, устроил страшную сцену и повыгонял всех. У него вообще были страшные приступы ярости, гнева.
Интересно, кто к Ленину приходил, а кто нет. Преображенский приходил, Воронский, сидели и с ним говорили. А Бухарин и другие «вожди», приходя, глядели на Ленина в щелочку. Когда им предложили с ним встретиться, испугались и сбежали. Между ним и ими уже прошла такая трещина, что они не знали, чем кончится встреча. Я думаю, в них был страх, что Ленин их всех прогонит. Они знали, как он приходит в ярость, а в ярости он был страшен. Но безумно любил студентов-медиков в Горках, которые все записывали за ним и сохранили блокноты. Теперь все опять заперто на семьдесят пять лет.
В Горках был свой мир взаимоотношений между людьми, окружавшими Ленина. Интересно, как человек, утратив речь, ограниченный нечленораздельными звуками и жестами, выстроил себе мир, который полностью был ему подчинен. Но что дальше делать с этим миром — не знал. То есть Ленин в сжатом виде повторил историю всей своей жизни!
У Ленина было много старых друзей, из тех, кто не занимал высокого положения. Они иногда заходили к нему на чай и раньше, когда он был здоров. Товарищей по политбюро Ленин никогда в гости не звал.
Был друг его Преображенский — не троцкист, а другой Преображенский, чудак-утопист. Он создал коммуну, но все из нее разбежались, и он жил в одном из флигельков в Горках, на правах старого друга семьи. Вот однажды Ленин на прогулке. Его на каталке катали, а доктор Ферстер заново учил ходить — еще шаг, либер президент, еще шаг, либер президент… И Крупская во время прогулки ему рассказывает: помнишь Преображенского, Володя, с его коммуной? Разбежались люди от него, а помнишь, ты ему говорил, что все разбегутся? Ленин: да, да-да, да-да! — Он теперь у нас тут живет, в южном флигельке. Проходит время, никакой особой реакции — как вдруг Ленин возгласами «вон-вон» требует везти его к флигельку Преображенского.
Подвезли, говорят — дальше нельзя, Владимир Ильич, лестница крутая, коляска не пройдет. Вдруг он себя вышвырнул силой из коляски и на четвереньках пополз вверх по крутой лестнице. Санитары и охранники за ним, подняли его — и наверху, в этом флигеле, он обнял своего друга. Показывает на фото людей, которые были в коммуне, старых знакомых, и Преображенский, следуя за ним, — да, Владимир Ильич, это такой-то, он уже умер, а вот этот — он в эмиграции. Потом оба долго стояли обнявшись и плакали.
Как это изобразить, если не на уровне большого искусства? Выглядит убожеством: безумный вождь ползет по ступенькам.
Это есть в записных книжках, раскопанных Борисом Равдиным. В записях видно, как дрожала рука: то в машинах записывали, то где-то на ходу. Эти ребята медики вели маленькие записные книжки. Они сохранились, и это самый ценный источник. Все они в большинстве стали врачами, один погиб в 1937 году. Сами записки трогательны, их пишут молодые мальчики, преданные больному старику. «Ни один честный человек не прочтет эти заметки без моего согласия, — написал один из них, — 17 мая 1923 года, Горки, 12 часов дня. Сегодня пошел 53-й день моего пребывания возле Владимира Ильича». Ни один честный человек не прочтет без согласия!
В Горках этот немой боролся уже только со своим внутренним миром. Так сложно умирает мозг. И когда ничего уже не осталось, на маленьком клочке ума продолжается жизнь, со всей его сложностью.
Из коляски он однажды увидел гриб. Его сестра Марья Ильинична, большая дура, велела насобирать грибов и натыкать в земле вдоль дорожки. Расставили, вывезли Ленина. Завидя грибы, Ленин развеселился, наклонился, взял гриб — и видит, что основание отрезано ножом. «Вон-вон», в дом обратно. Помрачнел и не стал ни с кем больше разговаривать.
Когда он умирал, все вышли из закрытого домика. Изгнал всех врачей, отказался принимать лекарства. Теперь это выяснено: он всех изгнал и заставил охранников возить его по всем помещениям, чтобы удостовериться — врачей нет, их и след простыл. Даже на Ферстера чуть не набросился с кулаками, чтоб тот поскорее уехал. Это была его личная реакция на беспомощность. С ним остались только охранники и студенты-медики — санитары, которым он абсолютно доверял.
Что-то он понимал, что-то он очень понимал. Невероятно сложная внутренняя жизнь, в которой он один, немой выстроил мир, который его удовлетворял. У меня есть предположение, что особенно его мучила память, которая удерживает неосуществленные замыслы. Память сильней удерживает не то, что было, а то, что не состоялось. Ленин был во власти какой-то своей последней утопии. Возможно — что еще сумеет произвести переворот в верхах. Химера, конечно…
Впрочем, я не исключаю — если б Ленин вдруг вернулся к относительно нормальной жизни, положив на чашу весов весь свой авторитет, и дал бой Сталину, он и овладел бы положением в политбюро. Исключать этого нельзя. Однако настоящий вопрос, скрытый в «если бы»: смог бы Ленин политически справиться с обнаруженными интеллектуально диспропорциями замысла? С той асимметрией, которая завладела его последним образом Мира? С его «волновой» идеей увязки разнопорядковых миров Евразии единым движением, которое было бы цивилизаторским и революционным одновременно? Коммунистическим и леводемократическим — сохраняя контуры и сущность революционного процесса, как цивилизующего мироединства? От этого зависело многое, почти все.
— Так как — смог бы или нет?
— Прежде у меня была конструкция Ленина в изоляции, но конструкция историка сталкивается с жизнью прошлого как таковой. Изоляция выдумка, Ульянов выстраивал нечто сам. Своей невероятной волей, по отношению к которой один из профессоров говорил: «Загадочный пациент! Трудно понять, что он может!»
98. Раб Ульянов освобождается
— Тривиально до банального — чем больше власти человека над другими людьми, тем исчезающе меньше в нем самом человека.
Человек — это существо, которое изобретает прошлое. Отсюда выросла отрасль знания, где эта творческая игра приобретает форму реконструкции прошлого. Ленин — наихудшая из фигур для реконструкции. Человек, облепленный мифами и апокрифами, нарезан на цитаты для транспарантов и лишен из-за этого всякого человеческого интереса.
— Итак, мы тут с тобой гадаем о Ленине-вещи в себе?
— Нет, мы обсуждаем, как человек, у которого осталось шагреневой кожи мозга всего на квадратный сантиметр, сумел в этом кубике воссоздать свой мир жизни, в соответствии со своим архетипом. На этом ничтожном клочке человек Ульянов, осознав необратимость случившегося, отстраивает работу ума. Вместе с тем совершается, возможно, бессознательная, но что можно знать теперь о его сознании? — ревизия им своего прежнего, «рахметовского» архетипа. Поразительна способность Ленина на жалком кубике еще живого мозга регенерировать всю жизнь ума. А он там еще и ведет внутри собственную ревизию, пересматривает архетип.
