По утверждению правительства, много внимания будет уделено групповым преступлениям, совершаемым в пригородах крупных городов Франции. Пытаясь оправдать сбор данных о 13–летних детях, министр внутренних дел Мишель Альо–Мари заявила: «Мы отметили рост правонарушений, совершаемых несовершеннолетними». Альо–Мари получила сомнительную известность в качестве лауреата ю–й ежегодной Премии Большого Брата. Жюри отметило вклад Альо- Мари в нарушение неприкосновенности частной жизни, а также ее «безудержную склонность к учету французских граждан» и пристрастие к видеонаблюдению. У правительства есть еще один инструмент, носящий обманчиво ласковое название ELSA (Engins legers de surveillance aerienne). Это беспилотные летательные аппараты, которые смогут круглосуточно следить с небес за потенциальной преступностью и антисоциальным поведением. Многие местные чиновники утверждали, что проще, эффективнее и менее навязчиво было бы увеличить число полицейских на земле.
Итак, в том, что касается безопасности, подход Саркози ближе к подходам Тони Блэра и Гордона Брауна. В отношении же к СМИ он больше всего напоминает Берлускони. Еще до того, как Саркози стал президентом, во время его пребывания на посту министра внутренних дел, «проблемных» редакторов вынуждали подчиниться либо увольняли. Главный частный телеканал ТФ–i избавился от Патрика Пуавра Д'Арвора, самого узнаваемого ведущего новостей в прайм–тайм. Это произошло после того, как он отозвался о «Сарко» на саммите Большой восьмерки как о «маленьком мальчике в компании больших». Собственник ТФ–i — давний друг Саркози. Еще одним журналистом, чья карьера оборвалась, стал Ален Женестар, главный редактор «Пари- Матч». В 2005 году этот глянцевый журнал опубликовал фотографии Сесиль Саркози в Нью–Йорке с мужчиной, которому предстояло стать ее следующим мужем. Саркози позвонил Женестару и отчитал его, а позднее хвастался журналистам, что уволил редактора. Двумя годами позднее газета «Журналь дю диманш» в последний момент сняла материал о том, что Сесиль отказалась голосовать на президентских выборах. Когда Саркози услышал об этом, он позаботился о том, чтобы статью убрали, а редактору устроили разнос. После этого репортаж стал достаточно мягким, с изображениями лидера и его новой жены, Карлы Бруни, и вышел под заголовком «Звездная пара». Две трети французских газет и журналов принадлежат компаниям «Дассо» и «Лагардер», ведущим производителям вооружений, поддерживающим тесные связи с Елисейским дворцом.
Как и Берлускони, Саркози признал важность телевидения. Он ответственен за слияние французской политики с деловыми интересами, освещением событий в СМИ и культом знаменитостей. В январе 2009 года парламент принял закон, усиливший правительственный контроль над общественными телеканалами. Согласно этому закону, показ коммерческой рекламы должен быть прекращен, а возникшую вследствие этого нехватку денег должно восполнить государство. Таким образом, эти каналы становятся зависимыми от доброй воли президента. Чтобы закрепить это положение, главу «Франс телевизьон» будет назначать не Высший совет по аудиовизуальным СМИ, а президент страны, который сможет в любой момент разорвать контракт. Саркози снискал прозвище «телепрезидента» за то, что «дирижировал» политикой так, как если бы это было реалити–шоу. «Франция сформировала новую модель управления СМИ, которая находится где‑то между моделями Берлускони и Путина, — комментирует «Лe Монд», газета, которая остается за пределами президентской досягаемости. — Саркози не нужно подражать Берлускони и приобретать СМИ: его друзья сделают это вместо него».
Студия Паоло Флореса Д'Арке заполнена акварелями и картинами маслом. Д'Арке — художник, философ, журналист и литератор — один из наиболее известных критиков режима Берлускони. В 2002 году он был одним из зачинателей джиротонди, демонстраций–хороводов. Д'Арке выглядит несколько уставшим, когда здоровается со мной в своей элегантной римской квартире. Он немедленно увлекает меня к окну и указывает на оживленный уличный рынок с обилием мяса, рыбы, фруктов и овощей. Эта типичная сцена итальянского буржуазного довольства поражает меня. Хозяин объясняет мне суть дела. В начале каждого торгового дня сюда приезжает один и тот же инспектор. Он кивает владельцам палаток, с серьезным видом осматривает товар и сообщает, что надо проверить его соответствие санитарным нормам. За несколько минут его фургон чудесным образом наполняется подношениями, и инспектор уезжает. Все довольны. Все, что нужно, заявляет Д'Арке, — это решительное неприятие любых форм преступного поведения, снизу доверху. Но с чего начинать, когда столь многие извлекают выгоду из сложившегося положения?
Вечером накануне нашей встречи Д'Арке обратился примерно к 50 тысячам человек на Пьяцца Навона. Число манифестантов резко упало: на один из прошлых митингов пришло около миллиона человек. Реакция утренних газет оказалась в основном пренебрежительной: они сообщили, например, что большинство выступавших потратило большую часть времени на препирательства друг с другом. Д'Арке пессимистично оценивает состояние оппозиции. По его словам, у итальянских левых не было ни значимой цели, ни идеологии, и они почти не интересовались демократией: «Было ли когда‑либо в Италии высоконравственное, храброе левоцентристское правительство?» Он смеется и сам отвечает: нет. Кракси не был отклонением от нормы. Социалисты потворствовали нападкам Берлускони на СМИ: «Это поколение левых выросло со сталинистским взглядом на мир. Либеральные власти, свободная журналистика и независимость работников прокуратуры не вписываются в их мировоззрение. Они систематически помогали Берлускони». Д'Арке напоминает о конституционных реформах конца 90–х годов, проведенных социалистическим правительством и нацеленных на формирование более сильного и стабильного правительства: «В тот момент Берлускони был в безнадежной ситуации — и в политическом отношении, и в финансовом, и в смысле отношений с правосудием. Эти реформы вызволили его из беды. Все эти политики — в одной упряжке».
Удерживая мертвой хваткой СМИ, Берлускони переключился на судебную власть или, по крайней мере, на ту ее часть, которая еще оказывала некоторое сопротивление. Он принялся урезать полномочия судей, чтобы они оставили его в покое. Д'Арке приводит поразительную статистику: Берлускони избежал осуждения по 12 крупным делам. Он вообще никогда не был осужден. Берлускони привлекали к суду шесть раз — по обвинению в растрате, нарушении налогового законодательства, подделке бухгалтерской отчетности и попытке подкупа судьи. В нескольких случаях он был оправдан. В других его признали виновным, но приговор был отменен апелляционной инстанцией. В остальных истек срок давности привлечения к ответственности.
Те, кого все это должно было бы возмущать, например деятели политической оппозиции, кажутся поразительно спокойными. Д'Арке вспоминает частный обед в 1996 году с Массимо Д'Алема, ведущей фигурой у левых. Это произошло как раз в то время, когда первый срок Берлускони приближался к концу. Д'Алема изображал человека, желающего порвать с прошлым, чтобы помочь оздоровлению общественной жизни, однако, по словам Д'Арке, скоро выяснилось, что Д'Алема движут те же инстинкты: «Он был зол на судей. Я понял, что для левых независимость судебной системы было тем, с чем они решительно не могли бы смириться». Два года спустя, в 1998–м, Д'Алема стал премьер–министром. Новая конституция Второй республики сформировала новый тип политической ротации, но старые устремления политического класса, защищающего свои привилегии независимо от идеологии, остались.
Ощущение обреченности или отчаяния характерно для тех нескольких членов судебной системы, которые добивались изменений. В качестве главного прокурора Милана Герардо Коломбо был одной из ключевых фигур в операции «Чистые руки», преследовавшей чиновников за коррупцию. Он вышел в отставку в 2007 году. Сейчас он проводит время в поездках по стране, рассказывая о принципе верховенства закона везде — от университетов до начальных школ. Он говорит мне, что «в каждом итальянском суде есть табличка, напоминающая, что все равны перед законом. Сейчас они пытаются утвердить тот принцип, что Берлускони — помазанник божий, что он неприкосновенен». Он уверяет, что радикальная реформа судебной системы запаздывает, но добавляет, что проблема лежит глубже, в основе общественных приоритетов: «У нас настоящая проблема с правосудием. Люди считают его неэффективным». В 70–х годах сотни людей погибли в период террора «Красных бригад». Большинство дел осталось нераскрытыми — из‑за страха, взяточничества или полнейшей некомпетентности: «После этого многие итальянцы потеряли доверие к судебной системе».
Свое наступление на судебную систему Берлускони представлял как часть необходимого комплекса «реформ» отжившей системы. Он не был неправ, хотя, очевидно, имел гораздо более узкий мотив. Судебный процесс длится в среднем 12 лет. Процесс о банкротстве небольшой фирмы на юге начался в 1962 году и длился 46 лет. Чем дольше идет процесс, тем больше у защиты оснований утверждать, что время ослабило обвинения. Срок давности заканчивался для 20% дел, и главную выгоду из этого извлекали политические и деловые круги. Как в Индии и в других условно демократических странах, правовая система Италии благоволит богатым и влиятельным. Подавляющее большинство обвиняемых в «беловоротничковых» преступлениях оправдывают. Тех, кто получает наказание, редко отправляют в тюрьму больше, чем на символический срок в несколько дней или недель. В противоположность этому, бедняки–албанцы или африканцы, пойманные за магазинные или карманные кражи, имеют шанс почувствовать на себе всю строгость закона.
