Крыжановский встревожено глянул на наручные часы - рассвет еще не скоро, но лучше продолжить путь, а записи Христофора Кона можно и потом почитать, при дневном свете…
Подхватив книгу, Герман двинулся дальше.
«Пять узлов, только пять из восьми удалось пройти, а кажется, что прошло много дней. Неудивительно, что Кон проиграл - как можно было соваться сюда без точной схемы прохождения узлов, прописанной в трактате «Путь к Шамбале»? Стоп! А насколько она точна, эта схема? Что, если кто-нибудь из монахов ошибся при проведении ритуала? Одна единственная ошибка - и все!!!»
Профессор замер от ужаса, потребовалось большое усилие воли, чтобы сдвинуться с места, но он сделал это - вначале нетвердо, а затем все увереннее зашагал дальше.
Рвущийся вперед Сахарок пританцовывал, будто молодой конь, которому хозяин до времени не позволяет показать, на что тот способен.
- Что, брат, не терпится? - спросил профессор, ни на толику не ускоряя шага. - Эрнсту вот тоже не терпится, и англичанам тоже. Потому они все остались там, снаружи, а мы с тобой тут, и не имеем права дать маху. Эх, ты, живая душа! Что бы я без тебя делал один в этом каменном мешке!
Коридор сделал резкий поворот и вывел к предпоследней, седьмой развилке, но для профессора Христофора Кона она оказалась последней - на полу лежали высохшие кости.
Свет неожиданно померк перед глазами, хорошо Сахарок ободряюще ткнулся холодным носом в руку, что не позволило Герману впасть в панику.
- Тьфу ты, пропасть, батарейки кончились! - выдохнул он, нервно нашаривая в кармане рюкзака запасные аккумуляторы.
Когда электрический свет вернулся в мрачные чертоги пирамиды, Герман осмотрел останки. Похоже, Кон не стал дожидаться голодной смерти, а перерезал себе вены. На такую мысль наталкивал лежащий рядом нож с заржавленным лезвием. Не удержавшись, Герман снова открыл дневник профессора. Оказалось, фразой про вечность записи в нем не кончаются. На последних страницах имелся плохо различимый текст - видно, что писали уже впотьмах:
«Рыжая собака снова здесь, из темноты на меня смотрят ее горящие желтым огнем глаза. Она пришла за мной и ждет. Неужели не может подождать за гранью мира живых? Она торопит…»
Профессор посмотрел на Сахарка и совершенно серьезно спросил:
- Не чувствуешь запаха рыжей собаки? Кажется, такая здесь бегала. Я вот, например, знаю одну рыжую суку по кличке Лилька - всю жизнь за мной бегает, не удивлюсь, если и сюда притащится.
С приближением к восьмому узлу Германом все больше и больше овладевало прежнее беспокойство:
«Одна ошибка, всего одна ошибка! И не важно, кто допустил ее - монах ли при проведении ритуала, или я сам, выбрав не тот коридор - конец один. Бритва при мне, убить себя духу хватит… Хуже то, что прежде придется лишить жизни еще и этого славного пса!»
- Зачем ты за мной увязался, мальчик?! Ладно, я дурак, гоняющийся за химерой, но ты-то! А еще говорят - собаки умные!
Пес в ответ вильнул хвостом.
Оставив позади последний узел, Крыжановский свернул за угол и остановился. Сердце колотило в набат.
«Что самое страшное в лабиринте?! Не мертвые кости, не встреча с призрачной рыжей собакой и даже не эта, давящая со всех сторон, каменная громада. Самое страшное - это в конце пути обнаружить начертанную собственной рукой букву, с которой начинается твое имя. И с которой, также, может начаться хождение по кругу».
Он с шумом выпустил воздух и на нетвердых ногах двинулся дальше.
К великой радости, буквы впереди не оказалось - коридор просто оканчивался тупиком - стеной.
«Без паники, дорогой товарищ! - скомандовал себе Герман. - Времени еще вагон, вполне хватит на обратный путь. Но вначале нужно попробовать разобраться с этой милой стенкой. Интересно, почему в трактате ничего не сказано про стенки, в которые приходится упираться лбом?!»
Герман внимательно начал изучать каменную поверхность. Внимание его привлек орнамент. В общем-то, подобные узоры встречались в лабиринте повсюду, но этот ведь находятся в особом месте - в конце пути. Рисунки показались профессору смутно знакомыми…
Сахарок явно не желал мириться с бездействием и всячески мешал - скулил, тявкал и скреб лапой штанину хозяина. Профессору это надоело, и он грозно рявкнул:
- Умри!
Умный пес немедленно подчинился, упал на спину, раскинул в сторону лапы и вывалил язык!
И тут Германа осенило:
«Смерть! Ну, конечно! То, что ждет в конце всех путей! А вот и знак смерти - цветок лотоса. И остальные символы ясны… Бардо Тодол - тибетская книга мертвых, в которой самым подробным образом расписан процесс перехода в иной мир через преодоление… стены! Спокойно, нужно вспомнить правильный порядок… Начнем с рождения - это и есть первое бардо»
Герман резко надавил на выпуклое изображение колоса злака - каменный рисунок поддался нажиму и ушел в стену.
«Второе бардо - это наши сновидения, вот так…»
Изображение летящей пчелы повторило участь предыдущего символа.
«Третье, - профессор облизнул пересохшие губы. - Третье - это бодрствование, которое мы называем жизнью».
Ладонь касается вырезанного в камне древесного листа.
«Медитацию изображают в виде открытой ладони. Затем на очереди смерть».
Остался последний символ. Герман смотрит на него в недоумении: за смертью должна следовать дхармата, посмертное существование, во время которого человек познает Вселенную, но знак дхарматы - глаз, а здесь изображена черепаха.
«Вот незадача! - Крыжановский прикасается к черепахе, но сразу надавить решимости не хватает. - А, была-ни-была, где наша не пропадала, попытка - не пытка, понадеемся на авось, и как там еще принято говорить в таких случаях…»
Рука, дрогнув, утапливает рисунок. Последствия не заставляют себя долго ждать - вся стена медленно уходит в сторону, открывая постамент, на котором, как и предрекал Эрнст Шеффер, лежит один единственный предмет.
Крыжановский отчасти лукавил, заявляя Шефферу, будто не знает, что именно хранит лабиринт. В расшифрованном трактате значилось ясно - там находится Вселенная. Герман взял ее в руки. Обычная мандала - испещренный рисунками металлический диск, размером с суповую тарелку. Мир на ладони, смешно право!
- Все, Сахарок, пошли - я снова хочу увидеть настоящий - живой - мир, а не этот, игрушечный!
Буквы «Г», ставшие теперь желанными путеводными знаками, исправно вывели Германа на свет божий. И мир сразу явил множество цветов и контрастов.
Стоило высунуть наружу нос, как стало ясно: Лили Беллоу выполнила обещание - англичане настигли экспедицию Эрнста Шеффера, но самое интересное Герман пропустил. Основной бой, по всей видимости, кипел по ту сторону пирамиды, здесь же он уже подходит к концу. Никто не стреляет, стороны сражаются врукопашную. Стальные штыки британских солдат против деревянных палок-гьянбу бонских монахов. Дерево явно берет верх над сталью: вокруг валяется с десяток трупов в форме цвета хаки, и всего один - в сером монашеском облачении. Шеффер с Унгефухом отбиваются плечом к плечу, но Герману пока не до них, он ищет глазами свою любимую, а когда находит, из горла вырывается звериный рык. Ева в беде! Лили Беллоу схватилась с ней не на жизнь, а на смерть, и в руке рыжей суки стилет, который вот-вот пронзит белокурую красавицу!
Не помня себя от ярости, Крыжановский выхватывает пистолет и открывает стрельбу. Тщетно - ни одна из восьми пуль даже не задевает Лили. Страшно крича, он срывается с места, но сразу понимает, что уже не успеть… Стилет занесен для последнего удара, но что это, откуда не возьмись, появляется белая молния и, ударив в английскую шпионку, сбивает ее с ног. Верный Сахарок оказался эффективнее пуль. С визгом и рычанием белый кобель и рыжая сука скатываются по склону, а Ева, живая и невредимая, стоит на коленях, хватая ртом воздух - похоже, еще не скоро прижет в себя после схватки. Облегченно вздохнув, Герман идет к ней, но на пути вырастает Эрнст Шеффер.
- Предмет в обмен на женщину - таков, помнится, был уговор!
Герман без сожалений расстается с рюкзаком, но добраться до Евы не суждено - путь снова преграждают: гауптшарфюрер Сигрид Унгефух направил на Германа пистолет и тоненько хихикнул.
- Кажется, вы выпустили все пули, профессор? Заметьте, лавина так и не сошла, хотя все заходило ходуном. Дуракам везет.
- С дороги! - мрачно потребовал Крыжановский.
- Увы, ваша дорога кончается здесь. На этот счет мне даны совершенно определенные инструкции.
Удар был подлым! Уклониться не вышло - кулак Унгефуха впечатался ровно под ребра - профессор согнулся пополам и ничего не смог поделать, когда небо и земля, обнявшись, завертелись вокруг. Скатившись на дно пропасти, он упал в глубокий снег. Здесь тоже лежали убитые, в одном из них Герман тотчас признал своего калькуттского знакомца - мистера Голда, чьи широко распахнутые глаза смотрели издевательски приветливо.
