— Мне бы хотелось выпить, а тебе?
Рейн отказалась, но последовала за ним в комнату. Она сразу увидела кучу тарелок, ножей и вилок, фарфоровой посуды. Около серебряного ведерка со льдом, где охлаждалось шампанское, лежал листок бумаги. Кайл посмотрел на записку, и улыбнулся. «Это от отца, — объяснил он, сервируя стол. — Наилучшие пожелания нам обоим… И, кажется, это первый раз, когда отец использовал данные мной ключи. Я думал, что они пригодятся ему, когда он в городе, но он всегда предпочитает возвращаться на ферму», — добавил Кайл.
Рейн уже пришла в себя и вешала пальто в ближайший шкаф.
— Что бы то ни было, но пахнет хорошо. Что у нас тут? — Она подошла к кофейному столику, чтобы поднять крышки расставленной на нем посуды. — Утка в апельсиновом соусе, — удивилась она, — желудевые кабачки, детский снежный горошек…
— И шоколадный мусс в холодильнике, как сказано в записке, — сказал Кайл. — Ну вот, все готово. Шампанского, миссис Бенедикт?
— Да, спасибо. — От этого впервые услышанного обращения ее пронзило волнение и серые глаза потемнели. Кайл вынул пробку и наполнил бокалы.
— За нас, — произнес он просто, — и за нашего будущего сына.
«Стивен», — пронеслось в мозгу Рейн. И вдруг до нее дошло, чего они старались достичь и в чем были трудности. Предстояло создать уютную и счастливую жизнь для малыша. Стать для него родителями. Но как могло что-то получиться, пока она и Кайл вели себя как противники? Стивен слишком раним и внимателен к любой мелочи. Он сразу же почувствует, если у них с Кайлом будет что-то не так. А ведь «не так» уже бывало постоянно, и вина, в большинстве случаев, падала на нее, причем, если честно относиться к себе, то заслуженно. Вечно она была то слишком подавлена, то слишком испугана, то слишком щепетильна, чтобы полностью отдаться нормальным интимным взаимоотношениям. Это была отрезвляющая мысль, которая, видимо, что-то изменила в выражении ее лица. Во всяком случае Кайл, посмотрев на нее, поставил свой бокал, чтобы сказать, что он очень устал.
— Кайл… — сказала она, чувствуя, что сейчас ей нужно что-то сделать, чтобы удержать в себе пришедшее к ней озарение. Было тяжело, но надо было пройти этот путь. Ее глаза уставились на него. Трясущейся рукой она поставила стакан на низкий столик. Потом подошла к нему, положила руку на его мускулистую руку, чтобы почувствовать ее тепло своей ладонью. Она уловила его мужской запах, и сердце сильно забилось.
— Да? — Своей ободряющей интонацией он, казалось, помогал ей, а быстрый блеск в его глазах придавал ей смелости. И она продолжала:
— Я хочу, чтобы этот брак не был пустой формальностью.
— Ради Стивена?
— Конечно, ради Стивена, — согласилась она. — Но и ради меня и тебя.
Его глаза стали вновь очаровательно синими, и ее охватило внезапное удивление, что этот очень привлекательный мужчина был теперь ее мужем. Он обнял ее, лицо его стало строгим, но это было не похоже на недовольство, которое бывало прежде.
— Я попросил тебя стать моей женой, Рейн. Я думаю, это что-то для тебя значит. Если тебе нужны мои заверения…
— Они мне, возможно, понадобятся, — согласилась она, взглянув на него тревожно. — Я провела всю жизнь, стараясь избегать серьезных связей такого рода. Мне казалось, что это было самое мудрое решение. Самое надежное, как я полагала.
— Потому ты с первого дня наших взаимоотношений всецело переключилась на Стивена.
— Это совсем другое дело. Стивен был таким невинным, беззащитным. И покинутым. — Она пожала плечами. — Я ведь была такой сама, помнишь?
— Я помню. — Кайл притянул ее к себе и стал гладить. От его дыхания шевелилась прядка волос. — Расскажи мне о твоем отце.
— О нет, Кайл, — застонала она, не желая разрушать атмосферу лирической задушевности и погружаться в тяжелые воспоминания. Вздохнув, она закрыла глаза, но спустя мгновение поняла, что было слишком поздно уклоняться от вопросов.
— Если я сказала тебе, что он был бесчувственный человек, — начала она медленно, — то я была неправа. Он был добрый, обходительный, вежливый. Теперь я понимаю, что сделала с ним смерть матери, как тяжело было самому растить ребенка. Он пил и, должно быть, не всегда имел работу, потому что я помню, что он бывал дома бо´льшую часть дня. Обычно когда ему удавалось найти работу, за мной присматривал наш сосед. Иногда я была голодной. — Она почувствовала, как Кайл обнял ее. — Нечасто, но иногда. Я думаю, моя болезнь была для него благословением, возможностью успокоиться и знать, что за мной ухаживают, меня кормят, снимая бремя с его плеч. Поэтому, сдав меня в больницу, он и не вернулся за мной. Я ждала его три года…
— А потом? — спросил Кайл, все еще лаская ее.
— Потом я была вынуждена примириться со своей судьбой. Но горечь обиды так и осталась со мной. Мне казалось, что уже одно мое существование было достаточной причиной, чтобы заставить отца бороться с обстоятельствами. Но, оказалось, что это не так. Впечатление было такое, что я не значила для него ничего.
— Может быть, ты больше всего для него значила, — возразил Кайл. — Предположим, он пришел к выводу, что любая жизнь была бы для тебя лучше, чем та, которую он мог тебе предложить? Тогда это было самопожертвование, а не оставление на произвол судьбы.
Она подумала над его словами, но размышления Кайла так отличались от того, во что она привыкла верить, что она не могла с ними согласиться. Видимо, угадав это, он сменил тему разговора.
— Рейн. — Кайл приласкал ее, он видел ее лицо. — Ты понимаешь, как я себя чувствовал, когда ты влетела в хирургическую с этой историей… а я ничего не мог сделать? А потом, помнишь, я был в ярости, когда ты отказалась отвечать на мои звонки.
— Ты имел право быть в ярости, — согласилась Рейн.
— Вот видишь, сколько было всяких глупостей. Теперь я хочу заботиться о тебе. Защищать тебя. — На глазах у нее показались слезы.
— Никто мне так раньше не говорил.
— Ты маленькая дурочка! — Кайл засмеялся, целуя ее. — Что еще я говорил тебе все эти недели?
— Что ты хочешь меня?
Ее нежная интонация мгновенно стерла улыбку с его лица. Голосом, в котором чувствовалось горячее импульсивное желание, он подтвердил:
— И это тоже.
Его поцелуй был обжигающим, кожа ее горела. Рейн отвечала, охваченная стремлением отдать себя всю, прильнув к жесткому телу Кайла. Это была вспышка, неожиданное озарение, которое, казалось, превосходило страсть: теперь сердце Рейн отдано ему — на всю жизнь, до самой смерти.
Когда Кайл почувствовал, что у нее больше не осталось сил выносить это напряжение, он сгреб ее в охапку, понес ее наверх, поставил около своей большой кровати и стал расстегивать пуговицы ее платья. Она успела еще подумать, что голубой шелк идет к глазам Кайла, но потом волнение переполнило ее, тело ее открывалось ему. Он поцеловал место между грудями, не оставляя сомнений в том, что это его сильно взволновало.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
