В 1894-м уже более расчетливо, чем огромную статью о работе Постникова, я начинал книгу «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?». Книги пишутся по-разному, в одном случае возникает внутренний импульс и работаешь, полагаясь целиком на него и на собственный гнев, на несогласие, в другом рождается чувство необходимости, часто гражданской нужности: если не я, то кто же? В третьем — появляется веселое боевое название и страницы сами летят, освещенные добротным заголовком. Заголовок иногда половина удачи. Так я работал над многими вещами, например, над брошюрой «Удержат ли большевики государственную власть?». Или в 1917-м над книжкой «Государство и революция».
Я в подполье, власти требуют моей выдачи, кругом шныряют шпики, интенсивно действуют все министерства, а я где-то на хуторе, в шалаше, с поражающим и меня самого воодушевлением работаю над новой книгой. Парадоксальная довольно ситуация. Самое любопытное, что книга вышла в свет уже после революции, когда дело было сделано, теоретические выкладки вроде никому не послужили. Неправда. Они давали мне уверенность в предоктябрьские дни, тезисами из этой книги я пользовался на многих совещаниях, которые удавалось проводить подпольно, и они расходились, жили почему-то в среде революционеров. Мне кажется, эти выводы еще долго будут актуальны в мире, и не дай Господи, если снова окажутся актуальными в нашей стране.
Над «Друзьями» я работал зло и весело. Мне нравился заголовок, в котором не было ничего скромненько-филистерского, — иду на «вы», «друзья народа». Я удачно закавычил два слова в заголовке книги, внутренне противопоставив их социал-демократам, понятию объемному. Кто же, спрашивается, настоящие защитники, пекущиеся о народе, который надрывает свою хребтину, гибнет в бескормице и бессмысленных империалистических войнах и не знает, какие же дяди и тети о нем пекутся. Пекутся действительно по-разному. Но в заботе одних есть тайное желание помочь страдальцу народу, но так, чтобы царь и правительство особенно не обиделись и чтобы свой собственный размеренный порядок жизни не слишком менялся. Так приятно, когда утром кофе с теплыми булочками подает к столу свежая молоденькая горничная. Здоровая, прямо из деревни, румянец во всю щеку! А чего это она, милочка, бросила родные хороводы? Не поет за околицей, не плетет венков? Вот на этот вопросик ответьте мне, дорогие либералы из ведущего демократического журнала. И что это вы накатились не только на свои любимые «малые дела» в деревне, но и на теорию Маркса? Чем он вам не понравился в проклятом российском деревенском вопросе? Я отчетливо понимал «почему», и здоровый гнев накатывал разрядами на душу.
Общественность давно заметила эти статьи народников, тем более что одна из самых первых в этом направлении была написана Николаем Константиновичем Михайловским, кумиром либеральной части общества. К его статьям прислушивались. Но то, что он начал выделывать вокруг теории Маркса, уму непостижимо. Он был главным записным «теоретиком», идеологом, и ему-то досталось в моей новой книжке больше всего.
Был еще один серьезный повод, который не позволял не ответить на эти статьи хотя бы в подцензурной печати. Общество чувствовало обаяние марксистской доктрины и все больше склонялось к ней. В этих условиях статьи Михайловского и компании выглядели не совсем чисто, в какой-то мере — как скрытый государственный заказ. Все это создавало боевое настроение для работы. Драка — это вообще мужское занятие.
В мое время в многочисленных и необязательно марксистских кружках было принято реферировать те или иные идеи, интересовавшие общество, книги, вызвавшие определенный отклик, отдельные политические тенденции и делать на эти темы доклады: узнал — расскажи близким, не жадничай. В этом была специфика интеллектуальной жизни интеллигенции. Достаточно равнодушно относясь к материальным условиям и не стремясь внешне повторять жизнь имущих классов — дворянства, предпринимателей и купечества, — интеллигенция много сил уделяла внутреннему миру, познанию философских и экономических закономерностей. Чаще всего эти собеседования происходили у кого-нибудь на дому. Реферат, вопросы, ответы, полемика, незамысловатый чай с покупными баранками или собственными ватрушками, здесь перекинулись шуточками, разошлись, обычно кавалеры провожали дам. Польза от этих собраний была велика, и молодежь это чувствовала. Во-первых, сама атмосфера умного и глубокого собеседования, которая обогащала и делала любую личность благороднее, во-вторых, циркулировавшие тут новые идеи оценивались, подхватывались, разрабатывались, отвергались или, наоборот, уходили в публику, в массу. Полезна здесь была и роль застрельщика, референта, делавшего доклад. И в первую очередь для него самого, потому что это была незаменимая серьезная школа и анализа, и публичного выступления.
В Самаре в 1892-1893 годах я часто брал на себя роль референта, в том числе касался и статей в «Русском богатстве», в то время волновавших, как я уже сказал, общественность. У меня всегда были подготовлены подробные тезисы и выписанные на отдельных бумажках цитаты, все выглядело достаточно академичным. Но сама стихия устной речи захватывала слушателей, в плену их держали не только идеи, но и остренькие оборотцы, энергичные сравнения. В этих выступлениях следовало особенно себя не сдерживать, говорить попроще и не бояться подсоленного русского слова. Здесь, наверное, и выработался у меня стиль, близкий к устной речи, к собеседованию с публикой. Но во время этих выступлений, неожиданно возникла у меня идея написать книгу, практически собрать ее из уже подготовленных рефератов. Конечно, книга требовала уточнений, более ясного и последовательного изложения, предельной четкости мысли. Возникло и название — «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?». Определенная издевка была, как я уже сказал, в дискредитации понятия «друзья народа», закованных мною в кавычки. Значит, «друзья народа» никакие не демократы? Значит, «друзья народа» всегда против идеи социальной? Широкой интеллигентной публике, не очень разбирающейся в конкретной сути народничества, все это казалось очень некруглым.
Молодость заставляет иногда человека совершать некоторые избыточные ходы. Книга, выходившая отдельными выпусками на гектографе, имела в нашей среде огромный успех. Естественно, никаким другим образом из-за цензуры она не смогла бы выйти. Это было определенное явление в общественной жизни той поры. И все же конец ее, последние фразы были скорее излишне пропагандистские, как мне деликатно говорили, риторические, навлекавшие на меня пристальный взгляд полиции, которая если не про все, то про многое дознавалась своими путями. «На класс рабочих и обращают социал-демократы все свое внимание и всю свою деятельность, — писал я в последнем, третьем выпуске, посвященном очередному жирующему на либеральных гонорарах «другу народа», г-ну Кривенко. — Когда передовые представители его усвоят идеи научного социализма, идею об исторической роли русского рабочего, когда эта идея получит широкое распространение и среди рабочих создадутся прочные организации, преобразующие теперешнюю разрозненную экономическую борьбу, — тогда русский рабочий, — начал я подчеркивать и выделять «сильные», антиправительственные места в рукописи, — поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет русский пролетариат (рядом с пролетариатом всех стран) прямой дорогой открытой политической борьбы к победоносной коммунистической революции».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
