Низко, в какой-то странной манере поклонившись Нелли, слуга протянул ей письмо на зеленоватой толстой бумаге.
— Кто тебя прислал и надобен ли ответ? — спросила Нелли.
Слуга не произнес ни слова, лишь прошел несколько шагов, пятясь, словно рак, поклонился еще раз и был таков.
Даже не разглядев незнакомой печати, Нелли нетерпеливо сломала кляксу серебристого воска и развернула лист.
Послание было писано ровным, как пропись, почерком писца. В нем господин Роман Сабуров приглашался запросто бывать в любой вечер и час для дружеского препровождения времени на Аглицкой набережной, в собственном дому господина Венедиктова.
Нелли выронила бумагу, словно та могла ожечь ей руки.
— На Аглицкой набережной, — потрясенно прошептала она. — Подумай только, это был ОН, а я его не узнала.
— Кто ОН? — Катя подхватила бумагу, пытаясь увидеть смысл ускользающих от нее букв.
— Венедиктов… там, в челноке, это был Венедиктов!
— Побожись!
— Говорю тебе, это был Венедиктов.
— Так как же ты могла его узнать, вы прежде не видались.
— Он мне снился… Давно, в стогу, когда тебе подарили Роха.
— Глупости говоришь, — обиделась Катя. — Тебе не может вещих снов сниться, разве ты цыганка?
— У него были светлые волоса во сне, — лихорадочно продолжала Нелли, не слушая подруги, — совсем светлые. И светлые желтые глаза.
— Глаза? — запнулась Катя. — Глаза-то у него, положим, впрямь желтые.
— Как ты могла разглядеть?
— Да уж разглядела.
— Может, во сне был парик? — Нелли сама не понимала, для чего ей так важно, чтобы недавний незнакомец совпал приметами с тем Венедиктовым, что явился ей во сне в начале путешествия.
— Мокрые волоса всегда темнее. Свои ли, чужие — без разницы.
Нелли, сидевшая в постели, натянула перину повыше. Ей отчего-то сделалось знобко.
— Да уж, въехали в болото, как-то выедем, — мрачно кивнула Катя. — Видала, человек-то у него нехристь?
— Ты почем знаешь?
— Нюхом чую. Да и человек ли, прости господи, может, он из ящерицы такого сгоношил, как колдун Брюс горничных девок из цветов делал.
— Брюс Яков Вилимович был большой учености человек, сподвижник великого Петра, — возразила Нелли. — Папенька про него рассказывал.
— Чего ж еще твой папенька мог рассказать, — с усмешкою произнесла Катя. — А знающие люди другое говорят. Колдун он был чернокнижный. Из страны Шепландии, где одни шептуны-колдуны и живут, на острове, а соседи от них с перепугу каменной стеною отгородились.
— Такой страны нету, есть Шотландия.
— На острове?
— Ну, на острове.
— А ты говоришь, нету. Так вот что про него говорят. Упреждал он Государя Петра Алексеича, как, мол, помру, так ты меня хоронить не позволяй. А возьми стклянку с мертвой водой да побрызгай мое тело снизу вверх, а затем сверху вниз. А потом возьми стклянку с живой водой да побрызгай сверху вниз, а затем снизу вверх. И дает царю две черных стклянки. Петр их запер в шкап да еще караул приставил сторожить. Прошло время, и помер старый Брюс. Все бояре собрались похорон ждать, а царь не велит. Взял он из шкапу обе стклянки да пошел к Брюсу, а Брюс уж в гробу лежит. Побрызгал царь из первой стклянки снизу вверх да сверху вниз, и Брюс стал как живой, белый да румяный. Зачал тут царь из второй стклянки брызгать сверху вниз, а Брюс как руками-ногами начнет шевелить! Испугался царь, закричал да уронил стклянку! Возьми она и разбейся. Завыл Брюс страшным голосом, в гробу поднялся да рукой царю погрозил. Да тут же рухнул обратно в гроб и сделался мертвый.
— Сказки, — Нелли откинулась на подушки.
— Уж тебе бы говорить, сама колдунья, а в колдовство не веришь.
— Во-первых, я в сказки не верю, а во-вторых, я никакая не колдунья. Мне просто нравится в мои камни играть.
— А про Брюса у кого угодно спросить можно на Москве, всяк ответит, что похороны его долго откладывались.
— Мы не в Москве. И с чего ты про этого Брюса вспомнила?
— Да с того, что с ним для нас куда бы безопасней дело было иметь, чем с этим. Не сильнее он, да злее, сильно злее.
— Правду говоришь, золотце самоварное! — послышалось из сеней. В комнату вошла старая цыганка с тяжелым узлом в руках. А вить вроде и дверь была на запоре!
Нелли не без труда узнала старуху, что ухаживала за нею в болезни, хотя теперь та казалась меньше ростом.
— Здравствуй, Зила, — радостно приветствовала вошедшую Катя. — Чего это ты притащила?
— Подарок тебе, — цыганка с кряхтеньем бросила узел на пол. — Покуда не трогайте, красавицы мои, а бегом спасаться придется, так небось догадаетесь, для чего он нужен. Украсть, девицы-красавицы, меньше половины дела, а вот ноги унести самое дело и есть!
— Катька!! — Нелли привскочила. — Как ты смела болтать?!
— Ничего я не говорила!
— Ай-яй-яй!! Зачем подруге не веришь, золотая моя? — Цыганка затряслась в мелком старческом смехе. — Разве я рученьку твою белую не видала, покуда тебя лечила?
— Разве по руке может быть видно, чего кому надо украсть? — насупилась Нелли.
— Чему удивляешься? — Старуха кивнула на письмо, валявшееся на полу перед кроватью. — Разве в бумажку на закорючки смотреть да живые слова с нее читать легче?
Слова эти слегка обескуражили Нелли, впрочем, если призадуматься, известный резон в них все же был.
— Ладошки-то у тебя, девушка, больно любопытные, — старуха, пододвинув стул к изножию кровати, уселась, испытующе уставившись на Нелли чернющими глазами. — На многие тыщи такие, хорошо, коли одну пару увидишь. Правая с левой почти одинаковы.
— Ну и что это значит?
— Значит, что то ты и есть, чем должна быть, — усмехнулась старуха.
— Разве не каждый человек есть то, чем должен быть?
— Эка хватила, да таких почти не бывает! Чаще всего сравниваешь левую руку с правой — так одни слезы.
— И у меня? — ревниво заглядывая цыганке в лицо, спросила Катя.
— У тебя для сходства обеих ладошек покуда лишь одной линии недостает, да зато самой важной. — Цыганка обернулась к Кате. — Без нее сходства никакого нету. Да еще у тебя на правой руке все линии куда тоньше пока, чем на левой, ну да это дело обычное. Коли жизнь верно пойдет, они с годами глубже станут. Ладно, погоди, не лезь, сейчас у меня с нею разговор. — Черные глаза вновь уставились в упор на Нелли. — Слушай теперь меня внимательно, девушка. В карты с ним не садись. Все равно тебе эта партия выпадает, но сядешь сейчас — проиграешь. А проиграешь, так он тебе печень съест. А сесть играть тебе захочется, да еще как. Все он сделает, чтобы захотелось.
— Кто он такой, Венедиктов, ты знаешь? — напряглась Нелли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
