Маша-черная - теперь я видела ее - крикнула:
"Стахановки, выходи!"
Шутка, никогда, впрочем, не вызывавшая смеха, теперь "сработала". Послышался чей-то смешок, а вскочившие смущенно опустились на пол. Только сейчас они поняли, что выходить на аппель не надо, что выходить некуда и нет здесь ни абверок, ни часовых. Мы заперты. Можно лежать, громко разговаривать, можно поесть хлеба, много хлеба...
"Пайка на три дня дадена, - сказала Надя-староста, - смотрите, бабоньки, не торопитесь..."
Никто не послушался. Так хотелось хоть раз поесть вволю хлебца, а там... будь что будет.
Женщины оживились. Наперебой гадали, куда нас везут. Долго ли до нового места? Спросили меня:
"Что там видать в щелочку? Какие места?"
"Все еще наша земля..."
Все еще наша... И много в ней лесов, полей и рек... Неожиданно для себя я пропела: "Широка страна моя родная..." Думала, поддержит кто, все веселее станет.
Тетя Дуся заплакала. Голосисто, подвывая, как по покойнику... Кто бывал в наших деревнях, знает, до чего заразительна бабья слеза. Скоро завыл весь вагон... Стало быть, не одна я прощалась, не одна в последний раз оглянулась...
Так день за днем, ночь за ночью. То плачем, то тихонько песни поем, а потом ни петь, ни плакать сил уже не было. Лежим, глотаем слюну, боясь сделать лишнее движение... Хлеб давно съеден, воду по глоткам выдаем. Пустые бидоны превратили в параши, а вынести некуда... Восьмой день на стук никто не отвечает. Все едем, едем... Ку-да? Ку-да?.. Сказать по правде, есть хотелось на второй-третий день. Потом ничего. Если лежать тихо, о еде не думать... Но мысли наскакивают одна на другую. Сколько может человек вытерпеть? Кто раньше сдастся?..
Сорок женщин лежат на грязном полу. Они лишены всего, что окружает человека даже при самой отчаянной бедности...
Оказывается, отними у мыслящего существа право есть, умываться, ходить в отхожее место, расчесывать волосы, греться у огонька, и он станет несчастней животного. У того хоть есть свобода...
Мы умирали от истощения. Не от голода, человек долго живет без еды. От истощения... Нас истощила неволя. Мысль моя была прикована к медленному, бесконечному пути отвратительного умирания. Все обострилось, каждый стон ранит меня. Как защититься? Я гоню мысль, но остается причина, породившая ее, и... зловоние, от которого нет избавления. Меня тошнит. Боже мой, я никогда не думала... Я пытаюсь найти облегчающие воспоминания. Какими они были, эти подруги?.. Мои попытки рушатся перед реальной картиной.
Сорок женщин лежат на полу... Я сороковая или первая? Не все ли равно? Все же попытаюсь разобраться... Кто они такие? Я знаю не всех, но каждая из них сейчас, как я сама. Я - это они... Я изранена, я истекаю кровью и вместе с тем чувствую, что хочу спасти их... Что-то придумать... А придумать ничего не могу. Бессилие разрывает мне сердце. Лучше бы мне умереть раньше их и не видеть... Но я-то вот выжила, вернулась... А как вспомню... подруг... не могу... Что тебе даст этот рассказ? Мои слезы?
- Прости, Варвара Романовна. Ты сама предложила, я хотел услышать о "Любином счастье"... Успокойся. Давай пройдемся, отдохнем... Я понимаю: многое остается твоей тяжестью, и ты несешь ее.
- Да, да... не удержалась. Не обращай внимания. Поздние слезы не так горьки. Я свое отплакала. Так вот, о "Любином счастье". Оно вернулось ко мне. Об этом стоит вспомнить, но прости, это уже другая притча. И вспоминать ее надо не одной мне. Тебе, конечно, хочется быстрее услышать, как мы жили во Франции? Хорошо... Здесь Франсуа. Тот, для которого я все еще "мадам Любовь". Франсуа Дьедонье... Подумай, какая удивительная встреча!
Завтра у них день отдыха. Вот и побеседуем вместе. А сегодня и так я проговорила до рассвета. Ты, поди, и не запомнишь всего...
IV
Франсуа:
Mais oui!* Вы бродили всю ночь в сумерках воспоминаний, я искал вас за освещенными окнами. Я не мог понять, куда вы исчезли.
______________
* Ну да! (франц.)
Моя попутчица-американка сказала, что русским запрещено встречаться с иностранцами. Я подумал: это глупость, и стал ждать, пока за мной придут от мадам или принесут записку. Но терпение мое иссякло еще во время похода и...
Я был уверен, что найду ее в этом маленьком городе. Они всегда милы и немного сентиментальны, маленькие города, не правда ли?
Я видел их много. Ваш не похож ни на один... Конечно, что-то есть и в нем общее, ну, скажем, башня ратуши. Правда, потом она оказалась пожарной каланчой. Или, скажем, старый полуготический храм... В нем почему-то не то склад, не то мастерская... Словом, похоже и не похоже. И еще, совсем другой запах. Он мне запомнился с дороги, когда нас угощали яблоками, voila! Воздух, насыщенный запахом яблок, как в Бордо виноградом. Мне это понравилось. Я пошел по улицам. Город отвлек меня. В саду играла музыка, молодые люди топтались на деревянном кругу. Другие стояли в проходах, отплевывая шелуху подсолнечных зерен. Чтобы войти в круг танцующих, нужен билет. Но мне и так было видно, что там ее нет.
Я смотрел, как зажигаются в домах окна. Даже заглянул в некоторые из них. Делается это очень просто: если стоять на высокой стороне скошенной улочки, то в доме напротив все видно через занавески, закрывающие лишь половину окна... Еще в детстве я любил подсматривать за людьми, когда они думают, что их никто не видит. Они ведут себя совсем по-другому. Очень интересно.
Неприлично, но у меня было некоторое оправдание. Я не знал адреса и хотел найти ту, которую искал.
Если повезло один раз, почему не повезет второй? Я почти был уверен, что мадам Любовь живет в самом тихом домике, среди яблонь...
Понимаете, после того, что я узнал о ее прошлом, невозможно думать иначе. Человек не может все время... Ну, словом, ей уже нужна тишина. Так я думал, заглядывая в чужие окна и на заборы чужих садов.
А два рослых парня с красными повязками на рукавах, вероятно, думали другое. Может быть, это были переодетые полицейские?
Они подошли и что-то строго спросили. Вряд ли они поняли мои объяснения, но я несколько раз назвал ее имя - "мадам Любовь".
Они сказали: "Ага!" Что значит "ага"? То же, что и по-французски очень хорошо, я так и думал. Они вежливо предложили мне свои услуги, а один даже легонько потянул за рукав и почему-то произнес первую строчку "Марсельезы": "Аллон ле занфан де ла Патри!"
Я пошел за ними, а позади, на приличном расстоянии, шел настоящий полицейский, в белых перчатках. Они привели меня в гостиницу и попрощались, как с другом. Тот, который знал "Марсельезу", снова сказал:
- Аллон ле занфан, камрад!
Видно, не так уж много он знал по-французски. C'est са!* Вы бродили в воспоминаниях где-то рядом, пока можно было обойтись без меня. Теперь я помогу вам. Вспоминать нужно все откровенно, без стыда. Не жалея ни себя, ни других... О-ля-ля! Мне самому нравится, как я это сказал... Хорошо, что у нас целый день впереди. Конечно, мне хотелось бы не столько вспоминать, сколько поговорить о том, как сегодня сложилась жизнь каждого из нас. Но, не зная прошлого, разве поймешь настоящее?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
