- Дели, - послышался дрожащий голос.
- Скорей дели, Любочка... Милая, тебе доверяем...
- Сестрица... я тут, - сквозь слезы просит кто-то из дальнего угла, сил нету... Не забудь... про меня...
Вот что они мне ответили... Не в три, а в тридцать три раза я стала сильней. Вернулось "Любино счастье". Я действовала, распоряжалась, смеялась и плакала.
Конечно, никто не был сыт. Теперь голод даже острее нас мучил. Но мы получили больше, чем хлеб. Ты понимаешь?
Помню, Маша-черная, отщипывая по крошке от своей пайки, сказала:
- Это ж надо, бельгийцы, иностранцы и... Вот тебе раз.
- А что иностранцы? - заметила Надя. - Такие же люди...
- Такие, да не такие, - возразила Маша. - У них и король и королева; одним словом, монархия...
Я сказала:
- А может, те, кто нам бросил, - коммунисты...
- Знаем мы ихних коммунистов, - со злой усмешкой ответила Маша. Она всегда, когда говорила о ком-либо мало знакомом, вроде чуть-чуть насмехалась. - Мало их, что ли, было в Германии. А пришел Гитлер, мы одни против остались...
- Не скажи, - на выручку мне пришла тетя Фрося, - у нас возле Слуцка два снаряда упало, целехоньких. Развинтили, а в них записки от немецких рабочих...
- Сама видела?
- Видела не видела, а есть, значит, и у них...
С этим все согласились. Конечно, есть, только мало мы знаем о них...
- Ничего, узнаем теперь! - строго сказала Надя.
- За решеткой не много познаешь, все в клеточку... - попробовала возразить Маша.
Но ее уже не хотели слушать. Бабоньки мои разгорячились, заговорили, перебивая друг друга. Одна про то слыхала, другая про другое, этой хороший знакомый рассказывал, а той родной брат в письме написал...
И пошло, и пошло. Такое вдруг поднялось... Дескать, рабочий - он везде рабочий. Найдутся и коммунисты, тем более во Франции... Стали планы строить, о побеге заговорили. Я прикрикнула:
- Тише вы! Еще подслушает кто...
Кто подслушает? Поезд гремит по мосту, потом, видно, в туннель вошел темно стало и дымом запахло. Возбуждение не затихало. Мне было и тревожно и радостно. Поверили бабоньки: и на чужой земле живут добрые люди...
С тем и ехали наши женщины в неизвестный им мир, без всякой надежды. И вдруг эти самые бутерброды...
Еще удивительней было во Франции... Расскажу один эпизод.
Только переехали границу, на какой-то небольшой французской станции открыли дверь нашего телятника. Первый раз за одиннадцать суток. Во всем составе пооткрывали. И у нас, и у мужчин. Оказывается, французский Красный Крест предъявил свое международное право осмотреть больных военнопленных и оказать им помощь. Франция не Россия, немецкое командование вынуждено было согласиться. Они потом во всех газетах писали о своей гуманности, о соблюдении международных законов.
Мы-то не знали, зачем и почему открыли дверь. Помню только, я чуть не упала в обморок. То ли от свежего воздуха, то ли от запаха горячего супа в большом дымящемся паром котле. Его поднесли к самому вагону. Сверху были видны плавающие глазки жира и овощи. Настоящий суп, совсем не похожий на нашу лагерную "плевачку", хотя в то время мы и ей были бы рады. Дальше все как во сне...
В вагон вскочили француженки с повязками Красного Креста. Быстрые, веселые. У них сухие, горячие руки работниц. Они до боли жали наши худые грязные руки и что-то лопотали, лопотали... Повернувшись спиной к двери, быстро показывали два растопыренных пальца, как детскую "козу". Мы не знали, что это означало "V", - начальную букву слова "Виктория" - "Победа". Француженки улыбались, подмигивали нам, а мы стояли серыми, застывшими тенями. Рядом тюремщики с автоматами. Можно ли говорить? Можно ли двигаться?..
Француженок было всего пять или шесть, но казалось, что их полвагона. Так часто они мелькали среди нас. Они увидели наши бидоны-параши, смешно сморщили носы, что-то спросили и, с шутками подхватив бидоны, потащили к выходу. Тут вмешались немецкие часовые. Они тоже хотели посмеяться.
- Цурюк! - приказали немцы. - Ферботтен! - Это я поняла слово в слово: "Назад, запрещено".
Объясняют:
- Русские задохнутся в чужой атмосфере, оставьте им ихнее... - и захохотали.
Сразу перестали смеяться француженки.
Разрешено вынести только мертвых. Я стояла у самого края, мне было видно: из других вагонов выносят мужчин. У нас всего три покойницы, у мужчин значительно больше... Я не хотела считать.
Откуда-то появился священник, похожий на нашего городского ксендза. Две монашки в белых, накрахмаленных шляпах-чепцах.
Покойников уложили в два ряда на перроне. Священник начал тихо читать молитву... Наверно, так полагается по международной конвенции. Я слышала чужие слова, и мне было обидно, что над нашими товарищами читают латинскую, а не славянскую молитву, хотя им уже было безразлично.
Скорей всего, они вообще не знали никаких молитв, никогда не нуждались в них... Спеть бы им "Вы жертвою пали...". Там слова как раз подходящие... "Вы жертвою пали в борьбе роковой..." И, наверное, наши женщины поддержат меня, запоют. А монашки будут слушать и думать, что это и есть наша молитва... "В любви беззаветной к народу... Вы отдали все, что могли, за него..."
Боже мой, как хорошо должно получиться... Я оглянулась. Передо мной француженка. Глаза ее полны слез. В одной руке у нее миска с супом, другой она крестится, всей ладошкой, по-католически. Снизу на меня смотрела, сидя на полу с миской в коленях, Маша-черная. Смотрит и не поет. Слезы падают в миску. Рядом Катя, она говорит:
- Перестань, Любочка... Ешь, нас скоро отправят...
Что перестать? Значит, я все же запела и никто не поддержал... Подруги мои ели суп. Ложки дрожали в их слабых руках, а лица, щеки, губы подернулись какой-то жадной радостью, они точно сияли, а глаза беспокойно вскидывались на француженок... Я взяла миску и опустилась на колени. На какое-то время окружающее перестало существовать для меня, и я не сразу поняла то, что произошло на перроне. Полицейские и часовые разгоняли толпу, пришедшую к нашему поезду.
Женщины, старики, дети-подростки принесли нам кто хлеб, кто бутылку вина или молока, кто теплый платок или куртку. Эти добрые люди не входили в команду Красного Креста. У них не было повязок на рукавах. Они пришли и приехали на велосипедах, быть может, издалека, а полиция отгоняла их. Они шумели, что-то кричали... Начальник подал команду закрыть вагоны, но еще не собраны миски и ложки, принадлежавшие Красному Кресту. Француженки не торопились собирать их. Этим воспользовались согнанные с платформы. Все произошло так неожиданно, что часовые растерялись...
На перроне появились велосипедисты. Они вынырнули из-за невысокого длинного здания, взлетели на узкую платформу и, не сбавляя скорости, делая рискованные повороты, помчались вдоль состава.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
