— А здорово, ты, Коля, того саватёра уделал! — восхитился Троцкий, принимая бутылку из рук приятеля.
— А–а–а! — отмахнулся от восторгов Корено. — Разве то саватёр? Так, танцор балету с позорной репутацией, а никак не саватёр. Гостил я как–то в Марселе, вот там я настоящего саватёра встретил… Тот — боец так боец!
— И кто кого, а, Коля?
— Шо значит «кто кого», Лёва? Я да он вдвоем сделали восемнадцать немецких матросов. Французик имел на них обид за Седан, а я с ним заодно!
Прежде чем выйти из разгромленного кабака, Петро Ракитин оглядел бессознательных шотландцев и грустно вздохнул:
— А я–то и не верил! А ить говорили мне люди знающие — у этих шотландцев мужика от бабы только в сильный ветер отличишь…
Пресловутый «кошкин», сиречь публичный дом на первый взгляд производил вполне благоприятное впечатление. Более того – набреди Лев на этот дом без компании, он вряд ли догадался о его сомнительной сущности.
Снаружи — скромный двухэтажный домик из желто–серого кирпича с черепичной двускатной крышей. Перед двустворчатыми резными дверями верзила неопределенной национальности с рваным шрамом, пересекающим мрачную, небритую физиономию, по–видимому, исполнявший роль швейцара, мажордома и вышибалы одновременно.
В силу того, что ранее в подобных заведениях ему бывать не приходилось, Троцкий не смог сказать, было ли место, куда его привел Корено, чем–то лучше или хуже других.
На первом этаже не наблюдалось каких–либо признаков вертепа, напротив, всё достаточно прилично и аккуратно. В небольшом зале вольготно разместились три или четыре круглых столика, застеленные разноцветными сатиновыми скатертями. На двух из них даже стояли дешевые вазочки, украшенные букетами из бумажных цветов. На стенах, обитых порядком выцветшей тканью розового цвета, висело несколько картин с пейзажами и натюрмортами.
У дальней стены возвышалась полукруглая барная стойка, украшенная десятком небольших флагов различных держав. За стойкой хозяйничала сухопарая дама, затянутая в платье моды середины века, деланная улыбка которой не могла скрыть цепкого взгляда, оценивающего каждого посетителя. В дальнем от входа углу на небольшом помосте возвышался рояль. Загорелый европеец средних лет, облаченный в изрядно потёртый костюм, на вид то ли обнищавший рантье, то ли местный тапер, то ли ностальгирующий проходимец, печально наигрывал сентиментальную мелодию, периодически прихлебывая из высокого стакана.
Чуть поодаль от помоста с роялем вдоль стены разместился огромный плюшевый диван, служивший насестом для скучающих в ожидании клиентов девиц различных национальностей и столь же различных внешних данных. Слева от дивана простиралась широкая лестница с массивными перилами, ведущая на второй этаж.
Появление матросов внесло некоторое оживление в размеренную скуку рабочего вечера. Пианист, безошибочно определив национальность гостей, принялся наигрывать бравурный русский марш, костлявая хозяйка выудила из запаса своих личин самую приветливую, часть девиц, покинув диван, принялась дефилировать перед столиками, выпячивая свои прелести и зазывно улыбаясь.
Войдя в зал, Корено, потянув Троцкого за собой, сразу направился к стойке. Удивляя друзей, мадам поприветствовала их пусть и на ломаном, но русском языке, и тут же стала расписывать насколько хороши её девочки и насколько дешева и прилична выпивка в её заведении.
Коля, жестом остановив водопад словоизлияний, ткнул пальцем в направлении наиболее симпатичной девицы, после чего опять же молча указал на Троцкого и, достав из кармана старомодный кожаный кошель, высыпал на стойку несколько монет. Девица, выбранная Николаем, подбежала к мадам, получила от неё ключ, подхватила Троцкого под локоть и, что–то радостно щебеча на жуткой смеси английского и французского, потащила его на второй этаж.
Втащив Льва наверх, девица втолкнула его в комнату и резво застучала каблучками, спускаясь вниз, чтобы через несколько минут вернуться в комнату с парой бутылок игристого вина и маленькой корзинкой фруктов.
Увидев, что его временная подруга вернулась, Троцкий отвесил девушке церемонный поклон, после вдруг встал на одно колено и, поцеловав ей руку, произнес по–французски: «Мадемуазель! Вы прекрасны и обворожительны!» Девушка, раскрыв от удивления рот, рухнула на банкетку.
Через пару часов Лев вышел из комнаты, и устало, но очень довольно улыбаясь, неторопливо спустился в зал. Слегка заплетающейся походкой подошел к столику, где его уже ждал Корено, плюхнулся на стул и плеснул в стакан вина из стоящей на столе бутылки.
— Ну и как? – азартно спросил Николай, еле дождавшись, пока Троцкий допьет вино. Лев самодовольно улыбнулся и молча поднял большой палец вверх в одобрительном жесте.
— От тож! – улыбнулся Корено. — Я сразу понял, что она тебе по нраву придется. Ты допивай, а как остальные подтянутся, на пароход возвращаться будем.
А утром того же дня, когда моряки уже вернулись на своё судно, девицы из борделя, закончив свою ночную смену, собрались в зале немного посплетничать за бутылкой–другой вина. Темой дня стал рассказ девушки, на краткое время скрасившей досуг Троцкого. Поминутно всплескивая руками и иногда заикаясь от волнения, та рассказывала подругам, как Лев целовал ей руки и осыпал комплиментами. Апофеозом послужила новость, что молоденький клиент, не тратя сил на пошлости, всё оплаченное время читал девушке стихи. По большей части совершенно непонятные, но ужасно красивые. Товарки ахали, охали и возмущались, что в приличных заведениях проходу не стало от клиентов с подозрительными привычками, ведущими свою историю не иначе как от Содома с Гоморрой. При этом всем было ясно, что каждой из них до смерти хотелось оказаться на месте подруги Троцкого, чтобы хотя бы ненадолго, ощутив себя женщиной и леди, позабыть о своем ремесле.
Потягивая утренний кофе, старпом заметил как боцман Кузьмич, рискуя вывалиться за борт, вцепился руками в леер и рассматривает что–то на пирсе. Подойдя к ограждению мостика, он и сам чуть не выронил чашку: по пирсу в сторону «Одиссея» маршировала группа матросов, возвращающихся из увольнения. Шли они строем, хотя и не в ногу, а первым, размахивая клетчатой тряпкой ядовитой расцветки, надетой на швабру, вышагивал Петро Ракитин.
Десятком минут позже, Лев, на пару с Корено и Ракитиным вытянулся перед Ховриным, подозрительно рассматривающим их синяки и ссадины:
— Эта што вы за тряпку притащили? — почти довольным тоном проворчал боцман, радуясь, что у него нет причин для наказания матросов.
— Это не тряпка, Артемий Кузьмич, — самодовольно хмыкнул Николай. — Это трофей, почти что флаг. Мы под этим штандартом такую викторию одержали, шо просто ой!
— Молодцы, коли так, — усмехнулся Ховрин. — Ладно, знаменосцы, валите в кубрик, отоспитесь и по вахтам. Коль отдохнули на славу, так теперь и потрудитесь так же, шоб морская слава не хужей сухопутной была.
Утром следующего дня «Одиссей», не надеясь на изменчивый ветер, развел пары и под руководством лоцмана, направился в суточный поход по Суэцкому каналу.
Все офицеры экипажа, включая Кочеткова, прощаясь с краткосрочной стоянкой, собрались на мостике.
— Есть ли еще место на свете, где океанские корабли и верблюды идут каждый своим путем в десятке саженей друг от друга? – подозрительно поглядывая на идущий следом за ними английский пароход, сказал вдруг Силантьев.
— Вряд ли. Этот канал будто борозда, что Азию от Африки отделяет, — заметил второй штурман Никитин. — А пароход наш будто лемех по этой борозде движется.
— Р–романтики… — ухмыльнулся капитан. – Канала, прежде всего, выгоднейшее коммерческое предприятие. Один тариф — по девять с половиной франков за тонну груза. Мы–то еще по–божески, примерно в тысячу фунтов уложились, а иные суда по десяти тысяч американских долларов платят.
— Э–эх! — тяжко вздохнул доктор Карпухин, разглядывая заставленный лодками берег. – Мы здесь почти двое суток простояли, а какой–никакой гарем повидать так и не сподобились…
— Вот по данному поводу, Петр Семенович, тужить абсолютно не стоит, — дружелюбно улыбнулся Кочетков. — Потому как в наше время гаремы восточные больше по ведомству восточных же сказок проходят, да и вообще, они к данной местности большого отношения не имеют…
— А вы, Владимир Станиславович, по данному поводу экскурс и проведите, — хитро прищурился Политковский. — Уверен, что эта тема интересна не только мне…
— Как вам будет угодно, Викентий Павлович, как вам будет угодно, — отвесил короткий поклон Кочетков. — Сразу же поясню, что гаремы на Востоке возникли вовсе не от какой–то особой распущенности нравов или же от исключительного сладострастия местных жителей. Поскольку Восток всегда воевал больше и отчаяннее, чем Европа, магометанская практика многобрачия возникла как следствие диспропорции между мужчинами и женщинами. Чтобы наверстать людские потери в войнах, женщины должны были рожать как можно чаще. Мы, европейцы, воображаем, что гарем — нечто экзотическое и густо замешанное на похоти и тайных желаниях, в то время, как гарем прежде всего — просто мусульманская семья. Мы считаем, что гарем — сад наслаждений, а на самом же деле это скучное и весьма целомудренное место, где более от монастыря и писчей конторы, чем от марокканского вертепа. Мы проливаем слезы над участью девушек, попавших в сераль, а для многих это счастье и цель жизни. Мы стыдливо прикрываем глаза, воображая, какой утонченный разврат творится в гаремных покоях, а на самом деле многие султанские наложницы годами пребывают там и сохраняют невинность. И, наконец, хочу вас заверить, что ныне гарем явление крайне редкое, и позволить его содержать может, дай Бог, разве что один турок либо араб из тысячи. Так что местные жители о гаремах позабыли, и, подобно христианам, обходятся единственной благоверной.
