Гвюдрун нагнулась и раскрыла картонные створки: внутри — ни дисков, ни пленок, ни фотографий. Несколько кухонных полотенец, в которые завернуто что-то, вероятно, бьющееся. Сверху какие-то листы в прозрачных папках. Какое счастье! Она достала один лист и увидела, что это очень старое письмо, похоже, ценное. Шрифт и текст были неразборчивы, и Гюрра решила рассмотреть его подробнее. Держа письмо в руке, она перебрала остальные бумаги, и, к огромному ее облегчению, в них также не содержалось ничего, связанного с их отношениями. Ее внимание привлек еще один лист бумаги — если это вообще бумага — темный, плотный, словно вощеный, с небрежной писаниной, выполненной красными чернилами, сплошные каракули. Сверху была начерчена руна, а внизу стояло две подписи, обе неразборчиво, но имя Гаральда она распознала — такая же подпись стояла на договоре аренды. Она положила лист обратно в коробку. Чудно.
Гюрра сдвинула бумаги в сторону, бережно достала со дна один из предметов, завернутый в кухонное полотенце. Что-то легкое, как если бы там вообще ничего не было. Она осторожно развернула ткань — и застыла в ужасе. Пронзительно закричав, отшвырнула полотенце, стиснула в кулаке старинное письмо и пулей выскочила из бытовки.
Гуннар поднял трубку и набрал внутренний номер Марии, директора института рукописей. Наверняка она еще на работе, хоть и суббота. Выставка работала последние дни, и, судя по общей суматохе, в институте кипит жизнь.
— Добрый день, Мария, это Гуннар, — важно начал он. Пусть знает: он натура самодостаточная, цельная, не желающая создавать о себе преувеличенное впечатление.
— А, это вы… — Директора, похоже, не проняло. — А я собралась вам звонить. Новости есть?
— Как сказать, — медленно и спокойно произнес Гуннар. — Я полагаю, что значительно продвинулся вперед в поисках документа.
— Мне было бы легче, если бы вы полагали, что уже нашли письмо, — саркастически сказала она.
Гуннар не поддался и не стал вступать в словесный конфликт.
— На факультете я проверил все и даже связался с представителями семьи Гаральда — они как раз начали заниматься его личными вещами. Документ среди них, это несомненно.
— То есть вы полагаете, что это несомненно?
— Послушайте, я позвонил, чтобы обрисовать вам ситуацию, поэтому не надо хамить. — Гуннар подавил желание бросить трубку.
— Простите. Мы здесь так замотались с этой выставкой. Я на пределе. Не обижайтесь, — дружелюбно сказала Мария. — Помните, я сдержу свое слово, Гуннар. У вас на поиски всего несколько дней, до закрытия выставки. Я не стану покрывать ваших студентов.
«А „несколько дней“ — это сколько?» — не решился спросить Гуннар. Едва ли больше пяти, а вероятнее всего, три. Давить на Марию и уточнять ни в коем случае не стоит, а то она и этот срок сократит.
— Ясно. Как только что-нибудь выяснится, немедленно дам знать.
Они сухо попрощались. Гуннар навалился локтями и грудью на стол, обхватил голову руками. Письмо надо найти! Если нет, то ему, вероятно, придется подать в отставку. Для декана факультета немыслимо оказаться замешанным в кражу старинных документов, к тому же присланных из-за рубежа. В нем вскипела ненависть. Проклятый Гаральд Гунтлиб! Пока он тут не появился, Гуннар лелеял мечту, что когда-нибудь выставит свою кандидатуру в ректоры. А сейчас он мечтает только об одном — чтобы жизнь просто стала нормальной. Все.
В дверь постучали. Гуннар распрямился и сказал «войдите».
— Здравствуйте, простите за беспокойство, — начал Триггви, смотритель здания. Он закрыл за собой дверь, медленно подошел к столу Гуннара, хотя от предложения присесть вежливо отказался.
— Одна из уборщиц нашла это в комнате отдыха студентов… — Он протянул руку и раскрыл кулак.
Гуннар взял с ладони смотрителя маленькую стальную звездочку. Рассмотрев ее поближе, он удивленно взглянул на Триггви:
— А что это? Вряд ли что-то ценное.
Смотритель потер подбородок.
— Я думаю, это от ботинка убитого студента. Уборщица нашла ее пару дней назад, но сказала об этом только сегодня.
Гуннар посмотрел на него отсутствующим взглядом.
— И что? Я не совсем улавливаю смысл…
— Есть кое-что еще. Если я правильно ее понял, уборщица обнаружила следы крови на окне. — Триггви смотрел Гуннару в глаза, ожидая ответа.
— Крови? Разве его не задушили? — недоверчиво спросил декан. — Это, наверное, какие-то старые пятна…
— Его ведь не только задушили…
Гуннар напрягся при воспоминании о неслыханном надругательстве над телом.
— Да, верно. — Он озадаченно крутил в руках звездочку.
— Понимаете, она с ботинка, который на нем был во время убийства, — продолжил Триггви. — Нет, конечно, она могла оторваться и до того. Я решил отдать ее вам, а там уж делайте что хотите.
— Так-так, — пробормотал Гуннар. Стиснув зубы, он серьезно посмотрел на Триггви, поднялся из-за стола и сказал: — Спасибо. Возможно, это не имеет отношения к делу, но вы правильно сделали, что сообщили мне.
Смотритель спокойно кивнул.
— Но и это еще не все, — сказал он и достал из кармана сложенное бумажное полотенце. — Женщина, которая убирала комнату отдыха в те выходные, обнаружила на полу не до конца стертые следы крови и нашла еще вот это… — Он вручил сверток Гуннару. — Думаю, надо сообщить в полицию.
Триггви поблагодарил профессора и вышел.
Декан задумался, как поступить. На самом ли деле это так важно? Не откроет ли он звонком в полицию ящик Пандоры? Снова начнутся расспросы… Этого нельзя допустить. Особенно сейчас, когда все возвращается на круги своя, к повседневной рутине. Если, конечно, не считать это проклятое письмо. Тяжело вздохнув, Гуннар смахнул звездочку в ящик стола — до понедельника подождет — и развернул бумажное полотенце. Он не сразу понял, что за предмет лежит перед ним и как он связан с делом. А когда понял, то зажал рот рукой, чтобы сдержать вопль. Он поднял трубку и набрал номер экстренного вызова полиции. До понедельника это ждать не могло.
Глава 26
Путешествие до отеля «Рангау» прошло как нельзя лучше: все кругом засыпало снегом, но погода стояла безветренная и ясная. Тора радостно уселась на переднее сиденье новенького джипа, взятого напрокат, и наслаждалась видами. Она особо подчеркнула, что по крутым склонам Камбара надо ехать медленно, и напичкала Маттиаса историями о несчастных случаях, которые здесь произошли, так что в результате они двигались по-черепашьи. Когда же Торе наскучило считать обгонявшие их машины, она принялась листать материалы следственного дела, наконец полученные от полиции. Теперь у них были все документы. Она внимательно читала описание футболки, найденной у Хюги, и внезапно вскрикнула:
— Ага!
Маттиас вздрогнул, джип вильнул.
— Что там?
— Футболка, — взволнованно сказала Тора. — Та самая футболка, которую я видела на фотографии, где Гаральду режут язык. Надпись на груди.
— И?.. — спросил Маттиас, не улавливая.
— На фотографии была видна цифра «сто» и часть букв. А здесь говорится, что на окровавленной футболке, найденной среди вещей Хюги, крупными буквами написано: «100 % силикон». Так что кровь точно после операции. — Довольная собой, Тора захлопнула папку.
— Хюги должен это помнить, — засомневался Маттиас. — Ведь не каждый день твою одежду заливают чужой кровью.
— Твою и мою — не каждый, — ответила Тора. — Помнишь, Хюги сказал, что ему не показали футболку. Про эту он мог просто забыть.
— Может быть, — сказал Маттиас. Дальше они ехали молча, но когда пересекали мост через Итри-Рангау перед въездом в городок Хедла, он неожиданно произнес: — Завтра они прилетают.
— «Они» — это кто?
— Амелия Гунтлиб и ее дочь Элиза, — пояснил Маттиас, не отрывая взгляда от дороги.
— Что? — Тора поперхнулась. — Зачем?
— Ты была права: сестра Гаральда гостила у него практически перед убийством, и она собирается нам об этом рассказать. Из слов ее матери я понял, что Гаральд говорил сестре, над чем работал, хотя и не очень подробно.
— Ну-ну, — сказала Тора. — Насчет сестры я поняла, а мать зачем? Рядом постоять?
— Нет. Она приезжает увидеться с тобой. Один на один. «Как мать с матерью» — вот ее слова. Я ведь тебя предупреждал. Или ты думала, что разговор будет по телефону?
— Именно. Что значит «как мать с матерью»? У нас состоится обмен впечатлениями о воспитании детей? — Тора очень не хотела этой встречи.
Маттиас пожал плечами:
— Я не знаю. Я не мать.
— Боже! — только и сказала Тора и откинулась на подушки сиденья. Прежде чем снова заговорить, она аккуратно взвесила свои слова. — Возможно ли, что его сестра причастна к случившемуся?
— Нет. И речи быть не может.
— Позволю себе спросить, почему и речи быть не может?
