На карте обозначена тропа от взлетной полосы вниз по плато, к морю. Этот пунктир обескураживает.
Фокс прикидывает, что до темноты сможет пройти пару часов. Он собирает поклажу и взваливает ее на плечи.
Через пять минут пот почти ослепляет его, и колея, по которой он идет, исчезает в высокой траве. Ему приходится определять направление по ощущению колеи под ботинками, и он пробирается через траву. Кузнечики, бабочки и жуки врезаются в него, застревают в зубах и волосах, залезают в рубашку, покрывают слоем рюкзак и спальник. Поднимающиеся из травы веерные пальмы, гладкокорые эвкалипты и кровавые деревья словно извергаются птицами, когда он приближается. Небо в складках грозовых облаков.
Через час с небольшим Фокс почти падает. Его словно освежевали, вся кожа исколота пыреем. Песчаниковый отрог перед ним обещает первое повышение высоты. На карте показаны череды гряд, разворачивающиеся в сторону моря. С этой скалы Фокс сможет осмотреться. Ему хочется выбраться наружу из всей этой дикой растительности. Он смотрит на отрог и направляется к нему. И тут на вершине появляется человек. Фокс продолжает идти. Человек все еще остается там, когда он приближается.
– Кажется, я слышал самолет.
– Это я, – говорит Фокс, задыхаясь.
Он смотрит на парня. У того темная кожа, и он бос. У него черные волосы до плеч, в них проскальзывают седые пряди. Армейские шорты велики ему и свисают с бедер под блестящим безволосым брюшком.
– Заблудился, а?
– Нет, – говорит Фокс, вытирая лицо рукой.
– Уверен?
Фокс пожимает плечами.
– Из ученых?
– Нет.
– Из правительства?
– Нет.
– Специалист?
– Нет.
– Из юристов?
Фокс улыбается и качает головой.
– С шахт?
– Не я.
– Ну, тогда и не со станции.
Фокс вынимает бутылку с водой:
– Нет.
– Ну, так ты и не абориген, – говорит парень с хриплой усмешкой. – Это уж точно.
В чертах этого человека проступает что-то восточное, но акцент у него аборигенский.
– Сколько отсюда до побережья? – спрашивает Фокс, собираясь отпить воды.
Он предлагает человеку фляжку, но тот делает вид, что не замечает.
– Целый день, если короткой дорогой. Только ты лучше по свету иди. А то давай к нам! Лучшее место.
– Не хочу навешивать на вас лишние проблемы.
– Похоже, у тебя у самого проблемы.
– Нет.
– Мензис, – говорит человек, протягивая руку с желтой ладонью.
– Фокс. Лю Фокс.
– Тогда пошли.
Мензис смотрит на поклажу и, кажется, размышляет, не предложить ли помощь, но потом просто поворачивается и показывает дорогу. Фокс колеблется, но в конце концов следует за ним. Вес всего снаряжения на спине впивается ему в пятки. Становится еще труднее, когда они спускаются вниз по гребню и приходится наклоняться, чтобы пройти под низкими ветвями деревьев.
Корни. Заплесневелый мусор. Глина цвета топленого молока. У зазубренного края красного каменного прохода они забираются вверх, хватаясь за лозы и корни инжира, чтобы не упасть. Они оказываются на открытой площадке, окруженной кремнистыми каменными террасами, на крохотной площадке грязи, где стоит хижина из веток, увенчанная брезентом, как тент в шапито. Фокс с Мензисом подходят к дымящемуся костру. Молодой, худой чернокожий выходит из-за уступа террасы. На нем одни голубые футбольные шорты.
– Это мой приятель Аксель, – говорит Мензис. – Робкий малый. Хороший парень.
– Привет, – говорит Фокс, выпутываясь из своих пожитков.
– Этот парень – Лю Фокс, – говорит Мензис.
– Летающий Фокс.
– Не задирай его, Аксель.
– Дьин бунамбун.
– Ну да, да. Ты его видишь. Отлично его видишь. Ставь котелок.
– У тебя есть пиво? – спрашивает Аксель.
– Извини, – говорит Фокс. – Чай, кофе.
– Чай у нас есть, – говорит Мензис. – И не надо тебе никакого чертова «Эму экспорта».
Глаза Акселя вонзаются в полуотвернутое лицо Фокса. Он, кажется, старается не улыбаться. Мензис засовывает поклажу Фокса под брезент, пока мальчик наполняет котелок из пластиковой канистры.
– Хорошее место, – говорит Фокс.
Мальчик кивает. Его волосы спутаны. Колени приобрели цвет песчаника, а ноги широкие и мозолистые.
– Долго вы здесь, парни?
– Всю жизнь, – говорит Аксель. – Завсегда.
– Пару сезонов, – говорит Мензис, сгибаясь, чтобы пошевелить ветки в костре. – Приходим и уходим, знаешь ли.
– Это…
– Наша земля? – Мензис неестественно пожимает плечами. – Не знаю. Сирота я. Ну, так монашки говорили. Был когда-нибудь в Новой Норсии?
Фокс не может не улыбнуться, кивая.
– Все эти ребята – нунгары, вонгаи. Но взгляни только на меня. Я наполовину китаец. Думаю, моя мать была из барди[28]. Кто знает? Они, эти монашки и священники, они толком и по-английски-то не говорили. Ничего мне не сказали! – говорит он скорее потрясенно, чем горько.
– Это моя земля, – говорит Аксель.
– Может быть, – говорит Мензис, дипломатично пожимая плечами.
– Вот-вот.
– Может быть. Все может быть. Бери мясо, парень.
Аксель подскакивает и в умирающем свете дня направляется к канавке. Фокс изучает Мензиса и никак не может понять, что его так беспокоит. И тут он видит, что у старика нет пупка.
– Интересно, а?
– Ну…
– Может, шкурой заросло. Что-то в этом роде. Им, монашкам, это не нравилось, это точно. Не давали мне все лето рубашку снимать. А они, дети? – говорит он с хриплым веселым смешком. – Никто не дрался с желтолицым парнем без пупка. И вот Аксель, он тоже. Ходит за мной, как собачка, как только увидел. Несет всякую чушь.
– Аксель. Это немецкое имя. Он из миссии? Из лютеранской?
Мензис косится на него.
– Ну да, Аксель значит «стержень». Ось. Он этим очень гордится. Единственное, что он может написать, бедняга. Но дурачок, знаешь ли. Немного странный. Режет себя, чтобы быть как я. Чуть ли не три пупка себе вырезал! Нашел его по дороге на Калумбуру. Он пас там стада. Просто вышел из леса на наш лагерь весь такой расстроенный и больной, говорил, что побывал на островах и ходил вверх по побережью, искал там старых, прежних людей. У него было совершенно разбито сердце. Думает, что там все еще есть незлобивые, робкие прежние люди. Которые живут по-старому, понимаешь? Живут правильно, все еще прячутся от белых. Думает, что они ждут его там, бедный сумасшедший засранец. Ох, Лю, он всех достал! Все эти сумасшедшие разговоры и злость. Они думали, что он нюхает бензин или что там… Им не нужны были проблемы – ни церковникам, ни правительству. Так что я его подобрал. Пошли с ним к Карунджие, Холлс-Крик. Но с ним проблемы. Все эти языки, на которых он говорит, знаешь, немножко на вунумбал, немножко на нгарунгами, выучился у какого-то белого парня. Вроде все нормально. Но он неправильный абориген.
– Неправильный? – говорит Фокс.
– Никогда не исполнял закон, видишь ли.
– Инициация.
– Вот-вот. Ни народа. Ни страны.
– А ты?
– Я? Я принадлежу Иисусу Христу. Нравится или нет. Как они тебя раз искупают, так ты навечно – их. Все равно. Никакому другому ублюдку меня не заполучить.
Аксель появляется из сгущающегося закатного мрака с глыбой кровавого мяса; она свисает с его плеча, как седло. Фокс пьет свой черный чай, от которого кривится рот, а эти двое разводят костер и режут мясо на мраморные дольки и жарят их на углях.
Они едят поодаль от костра, где прохладнее, и в наступившей темноте пламя – единственный источник освещения.
– Говядина, – говорит Фокс.
– Утром убили.
– Паф, – говорит Аксель, подражая ружейному выстрелу.
Фокс размышляет над иронией того, что он оказался среди собратьев-браконьеров. Мензис объясняет, как они живут дарами леса, когда под рукой не оказывается скота, как Аксель гордится тем, что умеет охотиться на варанов и птиц, умеет подстрелить случайного крокодила и разнюхивать лакомства вроде сотов из ульев местных пчел. Он знает все ягоды, у него инстинкт, хотя Мензису больше по душе говядина, пресные лепешки и чай, – поэтому-то они и стоят лагерем на краю плато. Тут поблизости есть вода, и иногда случается какой-нибудь искатель приключений на колесах, которого надо спасти от него самого в обмен на драгоценные продукты. Фокс спрашивает, не бывает ли им одиноко, и Мензис смеется. Акселю, говорит он, плевать на девчонок, но им бы обоим хотелось заиметь нескольких собак, с которыми можно спать вповалку ночами. Мензис признается, что однажды был женат. Называет все тюрьмы, в которых сидел. Он путешествовал гораздо больше, чем Фокс.
Мензис поднимается на ноги и роется возле хижины, а потом разгорается свет, и Фокс ощущает запах керосина. Мензис спотыкается, и что-то со звоном падает на землю; он ругается, чуть не уронив лампу.
– Сегодня особый случай, – провозглашает он, ставя лампу рядом в грязь.
– На что ты там наткнулся?
