— Запомни, меня зовут Крюк. Опер Крюк, — сказал он. — Будут проблемы с ментами, меня спросишь. Бывай.
— Постой! Ударь меня, чтобы следы остались, — попросил парень.
Следы? Это запросто. Крюков оставил подопечную и огляделся. На соседнем прилавке сиротливо валялся забытый образец — резиновая кеда. Он взял ее и помахал в воздухе.
— Подставляй глаз. Будет отличный синяк. И, что самое главное, никаких внутренних повреждений. На себе проверял.
Удар получился на славу. Сыщик отбросил инструмент и вернулся к Машке. Они вышли на совершенно пустой проулок позади рынка.
— Как тебя звать? — на прощанье спросил сыщик сторожа.
— Алан, — ответил тот, держась рукой за наливающуюся лиловым баклажаном глазницу.
— Слушай, Алан, посмотри там, чем мой друг занимается. Если сможешь, передай ему, чтобы заканчивал с Ибрагимом и уходил. Завтра я его найду.
Сыщик повел Машку к оставленной «рябухе» и услышал, как у них за спиной Алан запирает калитку.
Закрыв ее, Алан поспешил туда, где оставил Ибрагима. По дороге он услышал какой-то шум. На драку это было не похоже. Приблизившись, он понял, что опоздал. Хорста и Ибрагима держали под прицелом коротких автоматов двое постовых. Это были менты, прикормленные Мусой.
— Э, я охранник, что случилось? — спросил Алан милиционеров.
— Сейчас разберемся, — заверил его один из них. — Вот эти двое тут дрались. Ты их знаешь?
Алан кивнул Ибрагиму.
— Вот этого знаю, он наш.
Ибрагима отпустили, Хорсту же накинули наручники и потащили к выходу с рынка.
Ибрагим бросился к Алану, увидел его заплывший глаз.
— Слюшай, что случилось?
Тот покачал головой.
— Не знаю. Я вел к тебе девчонку, на меня напали. Вырубили с первого удара, ничего не помню. Когда очнулся, девчонки не было. Я пошел искать тебя.
— Ишаки, маму их йоп! — воскликнул Ибрагим. — На меня тоже напали. Вон тот ишак. Я ему отомщу! В камере зарэжу, мамой клянусь!
И он бросился догонять патрульных, уводивших Хорста.
— Слюшай, э! Падажди! Я тоже дрался! Меня тоже сажай!
Один из патрульных вдруг остановился и внимательно посмотрел на Хорста.
— Во, блин! — крикнул он своему напарнику, хотя тот стоял рядом. — Готовь дырочку для медали! Знаешь, кого мы взяли? Это же тот Дмитрий Минаев, который жида замочил! Ты что, не врубился? Час назад нам ориентировку зачитывали и фотку показывали.
— А я в сортир выходил, — отозвался напарник.
— Вот так все и проходишь, — усмехнулся патрульный и весело заорал на крутившегося вокруг них Ибрагима: — А ты что тут прилип, черный? В морду давно не получал? Пошел на фиг!
И патрульные со своим ценным призом устремились к наградам, оставив дважды оскорбленного Ибрагима скрипеть зубами от злости.
Крюков усадил Машку в «рябуху» и тронулся.
— Куда тебя отвезти, домой? — спросил он.
— Нет, лучше к бабушке, — она назвала адрес и подумала о том, как там Митя. Красивое имя…
По дороге сыщик несколько раз проверялся — нет ли хвоста, но сзади все было чисто. Приехали в переулок в центре Москвы. Бабушка Фира, как ее звали, жила в старом доме дореволюционной постройки. В подъезде пахло вековой сыростью. Поднявшись без лифта на третий этаж, Машка позвонила в обитую старым обветшавшим дерматином дверь.
На звонок долгое время никто не реагировал. Наконец из-за двери донеслось еле слышно:
— Кто там?
— Это я, Маша, — прокричала Машка. — Бабушка, это ты?
— Еще да, — снова донеслось из квартиры, и дверь отворилась.
Машка с сыщиком вошли в длинный полутемный коридор. Бабушка Фира оказалась маленькой, сухонькой, совершенно седой старушкой. Она расцеловала внучку. Потом обратила внимание на ее спутника. Почему-то Крюков ее сильно заинтересовал. Она пристально посмотрела ему в лицо, впрочем, не зажигая света.
— Чтобы он был Тевье, таки нет! — сказала она наконец. — Раздевайтесь и проходите в кухню, сейчас будем завтракать.
На кухне было гораздо светлее, тут бабушка Фира еще раз внимательно рассмотрела сыщика и произнесла с нескрываемым разочарованием:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Нет, теперь я вижу, ты не еврей. Просто плохо выглядишь.
— Вы, случайно, не из Одессы? — поинтересовался Крюков.
— А что, у вас уже что-нибудь пропало? Садитесь к столу. Мириам, золото, налей нам чаю.
Определив, что сыщик не принадлежит к богоизбранному народу, бабушка Фира решительно перешла в общении с ним на «вы».
Из коридора появился громадный пушистый кот. Он также критически уставился на опера.
— А, Мойша пришел! — обрадовалась Машка. — Бабушка, налить ему молока или он у тебя на сухом корме?
Старушка поджала губки.
— Мириам, золото, я тебя миллион раз просила не называть кота человеческим именем!
— А как вы его зовете? — спросил Крюков.
— Его зовут Мишель.
Машка налила чай, нарезала хлеб и соорудила бутерброды с маслом, сыром и колбасой одновременно. Сделав это, она опустила глаза и стала молиться. Бабушка Фира уселась за стол и недовольно проворчала:
— Ну, может быть, мы когда-нибудь начнем или будем ждать, пока все остынет?
Крюкову показалось странным это сочетание набожности внучки и атеизма бабушки.
— А вы не молитесь перед едой? — спросил он старушку.
— Зачем? Все продукты свежие.
— Вы не верите в Бога?
Бабушка Фира взглянула на Крюкова с сожалением.
— А вы считаете, что Бог скорее услышит мои просьбы, если я без конца буду надоедать Ему своим нытьем по несколько раз на день? Знаете, молодой человек, за мою долгую жизнь я встречала глубоко верующих людей. По крайней мере, они считали себя такими. Но им это не помогло. Вот и мой зять, папеле моей бедной Мириам… Да, похоже, в этой стране снова развивают любимый олимпийский вид спорта — борьбу с евреями. И за что такие цорес на мою бедную еврейскую голову? — Она тяжело вздохнула и продолжила: — Во время войны я чудом избежала Бабьего яра. Я попала в партизанский еврейский отряд братьев Остропольских. Там не было комиссаров, представляете? Одни евреи! Наш командир, Тевье Остропольский, какой это был красавец! Его брат Наум тоже, но Тевье! Вы, юноша, чем-то на него похожи.
И тем же тоном, не прерывая плавного потока речи, обратилась к внучке:
— Кушай, Мириам, детка, кушай с хлебом, чтоб ты сдохла! Тебе надо поправляться! Да, в позапрошлом году мы встречались. Те, кто остались живы. Меня разыскал Яша. Вы не знаете Яшу Боренбойма? У нас в отряде он считался дурачком. Он и разговаривал всегда, как глупый еврей. Теперь Яша говорит как умный еврей. Надеюсь, вы понимаете разницу?
— Не совсем, — признался Крюков.
Бабушка Фира снова тяжело вздохнула, то ли сетуя на непонятливость собеседника, то ли по привычке, скорбя о судьбах народа Израилева.
— Глупый еврей говорит быстро, много и, в основном, руками. Как будто он собирается взлететь или вспоминает, как плавать, — пояснила старушка. — Думный еврей говорит по телефону, причем из Нью-Йорка. Так вот, Яша говорил именно оттуда. Они, все кто еще остался в живых, все там.
— А вы почему не уехали? — осторожно спросил опер.
— Зачем куда-то ехать, если мне и здесь плохо? Мириам, золото, во имя чего ты дала бабушке такой горячий чай? Ты хочешь, чтобы я ошпарилась до смерти? Может быть, ты мечтаешь остаться совсем одна, чтобы все тебя жалели как круглую сироту? Вероятно, ты находишь в таком положении особую прелесть.
Машка посмотрела на бабушку с укоризной.
— Ай, бабушка, оставь свои еврейские шутки. Сейчас не то время. Лучше подуй на чай, тогда он быстрее остынет.
— Золото, если бы я хотела дуть, я бы попросила у тебя не чай, а трубу, и играла бы в оркестре сына тети Рахили… Как его, чтоб он сдох? Да, Бени Гудмана!
— Бабушка, сколько раз тебе говорить? Это не наш Беня Гудман!
Тут старушка с обидой отвернулась от внучки и обратилась к Крюкову:
— Молодой человек, вот вы сам, конечно, не еврей, что теперь, при свете, стало заметно совершенно невооруженным глазом. Нет, вы не еврей, но голова у вас — почти да. Так скажите мне, откуда у всех эти нервы? Ладно у нас, стариков. Но молодежь! У них же нервы совсем ни к черту!
