Другого, говорит, не пьет. И это за неделю! Даже я слегка испугался.
В диссиденты он попал, будучи честным человеком, подписывал письма, выступал с заявлениями, но и в этом ощущался легкий оттенок фанфаронства, рисовки. Вот запись из дневника Давида Самойлова от 10 апреля 1965 года:
Пьяный Виктор Некрасов в ЦДЛ. Громко хулит власть, постановку Любимова по Джону Риду и «Новый мир». – Он (Твардовский) – хам. А я – дворянин.
В эмиграции Некрасов также правильно выбрал «место изгнания». Париж соответствовал его «французскому» характеру. Не меньшей удачей нужно считать работу заместителем главного редактора «Континента». Представительские функции не слишком загружали. Каких-то тайных рукописей из Союза Некрасов не вывез. Через два года после конференции Некрасов издает «Саперлипопет, или Если бы да кабы, да во рту росли грибы». Книга мемуарная, с фантастическими вставками. Вот писатель описывает свою как бы встречу со Сталиным после присуждения премии:
Сталин походил, походил, сел, разлил вино.
– По последней, завтра рано вставать, – и опять крикнул: – Эй!
Вырос полковник. Сталин отдал распоряжение о самолете и чтоб разбудили не позже семи. Вздохнул.
– Плохо с писателями, плохо. Хороших пересажал, а новые – куда им до тех. Ну зачем, спрашивается, Бабеля сгноили? В угоду этой самой дубине усатой, Будённому? Обиделся, понимаешь, за свою Первую Конную. Оболгали, мол… А вот и не оболгали! – И вдруг без всякого перехода: – А может, подкрутить все же писателей? Дать команду Жданову… А?
Он посмотрел на меня долгим, испытующим взглядом, потом махнул рукой:
– Ладно, утро вечера мудренее. Отбой.
Неторопливо, вразвалочку, направился к дверям. Взявшись за ручку, обернулся и сказал на прощание:
– А писатели наши – дерьмо! Не обижайся, но дерьмо…
И вышел.
Кроме того, вождь жалуется на боли в заднице, так как ее все лижут. Как понимаете, главное достоинство книги – автор ее написал. Еще через три года – «Маленькая печальная повесть». Но книги не самое главное в судьбе писателя Некрасова. Я уже приводил его интервью Довлатову в «Новом американце». Вот его финал:
– Мне кажется, вы счастливый человек.
– Более или менее. Я свободен, и я живу. То есть путешествую, читаю. Ну и пишу, конечно…
Перейдем к представлению другого печатного органа русской эмиграции. Довлатов свою речь о «Новом американце» начинает деловито: с чисел, городов, адресов:
Я бы хотел заинтересовать вас одним из удивительных парадоксов нашей культурной жизни. Самая большая по объему газета в мире на русском языке выходит не в Москве, не в Ленинграде, не в волжских степях, а на углу 35-й стрит и 8-й авеню в Нью-Йорке. Эта газета – «Новый американец», вот она. В ней 48 страниц так называемого таблоидного размера, она выходит каждый вторник, существует четырнадцать месяцев.
После этого он переходит к тому, что нам уже знакомо – к истории «Нового американца»:
Три года назад в Америку прилетел ленинградский журналист Борис Меттер, быстро и трезво оценил свои незавидные перспективы. Несколько месяцев он вяло топтался у подножия социальной лестницы, в буквальном и переносном смысле, а именно – был лифтером. Работа его не удовлетворяла, и он назойливо заговаривал с пассажирами в лифте, делился планами создания новой еженедельной газеты. Кому-то идея нравилась, кому-то представлялась нерентабельной и даже вздорной, но важно другое. Собеседники Бориса Меттера не удивлялись, всем казалось нормальным, что лифтер собирается издавать газету. Вот что такое Америка! У Меттера появились единомышленники, такие же беспросветные неудачники, как и он. Мы получили банковскую ссуду, двенадцать тысяч долларов, что явилось предметом немыслимых слухов и домыслов…
Газета стала реальностью. Ощущение чуда сменилось повседневными заботами. Мы не имели делового опыта, ломились в открытые двери, изобретали бесчисленные велосипеды, безбожно коверкали английский язык. Президент корпорации Меттер начинал деловые телефонные разговоры следующим образам: «This is speak I – Борис Меттер». Мы углубились в джунгли американского бизнеса, одновременно вырабатывалась нравственная позиция газеты. Мы провозгласили: «„Новый американец“ является демократической свободной трибуной. Он выражает различные, иногда диаметрально противоположные, точки зрения. Выводы читатель делает сам».
Касается Довлатов и «этнического лица» газеты:
Мы называем себя еврейской газетой. Честно говоря, я был против такой формулировки, она мне кажется лишней. Я считаю газету еврейской лишь настолько, насколько можно считать еврейской третью эмиграцию. Мы говорим и пишем на русском языке, наше духовное отечество – великая русская культура, и потому мы – русская газета. Мы живем в Америке, благодарны этой стране, чтим ее законы и, если понадобится, будем воевать за американскую демократию, и потому мы – американская газета. Мы – третья эмиграция, и читает нас третья эмиграция, нам близки ее проблемы, понятны ее настроения, доступны ее интересы, и потому мы – еврейская газета.
Об отношении Довлатова к «еврейскому вопросу» разговор еще будет. А пока ответ Довлатова на выступление Некрасова. Он очень необычный:
Больше года выходит наша газета, и больше года я слышу: чего вы смеетесь, над чем потешаетесь? В Афганистане трагедия, академик Сахаров томится в Горьком, и вообще мир на грани катастрофы. Да, мир на грани катастрофы, и привели его к этой грани именно угрюмые люди. Угрюмые люди бесчинствуют в Афганистане, угрюмые люди хватают заложников, и гордость России, академика Сахарова, мучают тоже угрюмые люди. И потому мы будем смеяться над русофобами и антисемитами, над воинствующими атеистами и религиозными кликушами, над мягкотелыми голубями и твердолобыми ястребами, а главное, заметьте, над собой. И хочется думать, пока мы способны шутить, мы останемся великим народом. Я говорю как о русских, так и о евреях.
В чем необычность этих слов? А в том, что Довлатов предугадал «глубокую озабоченность» автора «В окопах Сталинграда» задолго до конференции. Неожиданно в финале выступления Довлатов раскрывает особенность механики текста:
А теперь я хотел бы раскрыть один маленький секрет. Все, что я сейчас говорил, опубликовано. Опубликовано в газете «Новый американец», все до единого слова. Мое выступление составлено из 26 цитат с использованием восемнадцати номеров газеты, что свидетельствует о нашем довольно-таки последовательном отношении к затронутым вопросам. Спасибо за внимание.
Присутствующие в полной мере оценили задумку Довлатова. Вслед за ним журнал «Синтаксис» представляла Мария Розанова, та, благодаря которой, напомню, он и появился на свет:
Мне будет довольно трудно выступать после Довлатова, потому что, во-первых, я всего-навсего слабая женщина, и где мне тягаться с таким зубром. А во-вторых,
