во всем остальном преклонные годы скорее улучшили, чем ухудшили его наружность. Румянец стал здоровее, выражение лица бодрее, глаза яснее, чем несколько лет назад. Да и шагал он пружинистее, чем в прежние времена службы в полиции, а его платье, хотя, безусловно, не походило на наряд человека зажиточного, было значительно чище и опрятнее, чем в Париже, когда он занимал государственную должность.
Он уселся в одиночестве в общей комнате, заказал полбутылки вина и, пока хозяйка за ним ходила, коротал время за изучением засаленной старой открытки, которую выудил из кипы прочих документов в своем бумажнике и на которой были написаны следующие строки:
«Когда все беды останутся позади, не забудьте тех, кто вспоминает вас с вечной благодарностью. Если пожелаете снова увидеть нас или услышать о нас, остановитесь на первой почтовой станции после Мо на большой дороге в Париж и спросите в гостинице гражданина Мориса».
Вдова Дюваль принесла вино, а Ломак убрал открытку в карман и спросил:
— Не могли бы вы сообщить мне, не живет ли где-то здесь некто по имени Морис?
— Не могу ли я сообщить? — переспросила словоохотливая вдовушка. — Могу, разумеется! Гражданин Морис и его очаровательная гражданка сестрица, о которой тоже стоило бы упомянуть, хоть вы и не стали, любезный, живут в десяти минутах от моего дома. Очаровательный домик в очаровательном месте, и живут в нем очаровательные люди — такие тихие, такие спокойные и платят так аккуратно. Я все им доставляю — и птицу, и яйца, и хлеб, и масло, и овощи (правда, аппетит у них неважный), вино (хотя им не помешало бы пить вдвое больше — полезно для здоровья), короче говоря, я снабжаю этот прелестный уединенный уголок всем необходимым и люблю этих двух чудесных отшельников всем сердцем. Ах! Им столько пришлось вынести, бедняжечкам, особенно сестре, хотя они об этом не распространяются. Когда они здесь только появились…
— Прошу прощения, гражданка, но если вы сделаете мне одолжение и покажете дорогу…
— Три… нет, четыре… нет, три с половиной года назад — короче говоря, сразу после того, как этот сатана в человечьем обличье, Робеспьер, попал на плаху — и поделом ему! — я сказала своему мужу (он, бедняжечка, был тогда при последнем издыхании!): «Она умрет» — то есть сестра. Но она не умерла. Ее спасли мои яйца, птица, хлеб, масло, овощи и вино — и нежная забота гражданина Мориса в придачу. Да-да! Мы должны всегда со всей теплотой признавать чужие заслуги, когда есть что признать, и не будем забывать, что гражданин Морис тоже поучаствовал в исцелении загадочной больной, а не только провизия и вино из «Пегой лошади». Вот она и превратилась в прехорошенькую маленькую хозяйку прехорошенького маленького дома…
— Где? Прошу вас, будьте добры, скажите мне, где?!
— И здоровья превосходного, только вот временами у нее приключаются нервические припадки: надо полагать — по крайней мере, я так считаю, — она когда-то натерпелась страху, скорее всего, в проклятые времена Террора, они ведь из Парижа приехали. Да вы ничего не пьете, любезнейший? Что ж вы ничего не пьете? Просто прелесть какая миленькая, хоть и из бледненьких, фигурка, правда, слишком уж худенькая, — дайте-ка налью, — но настоящий ангел доброты и до того трогательно предана гражданину Морису…
— Гражданка хозяйка, вы мне скажете, где они живут, или нет?
— Вот чудной, право слово, что ж вы сразу не спросили, если хотели узнать! Допивайте вино, и пойдемте к двери. Вот ваша сдача, и спасибо за заказ, хотя и скромный. Пойдемте к двери, говорю я вам, и не перебивайте! Вы уже старик — на сорок шагов вперед видите? Да, видите! Не сердитесь, это вредно для здоровья. Теперь посмотрите назад, вдоль дороги, куда я показываю. Видите груду камней? Хорошо. По ту сторону груды камней будет тропинка, отсюда ее не видно, но вы же запомните, что я говорю? Хорошо. Идите по тропинке, пока вам не встретится ручей, потом вниз по ручью, пока не дойдете до мостика; потом вниз по другому берегу ручья — это вам, значит, нужно мостик перейти, — и там будет старая водяная мельница, чудо, а не мельница, на много миль окрест славится, художники со всех концов света так и съезжаются рисовать ее. А! Вы что это, опять сердиться решили? Не хотите подождать? Какой вы нетерпеливый старичок, ну и жизнь, наверное, у вашей женушки, если она у вас есть! Не забудьте мостик. Ах! Бедная ваша женушка и детки, жаль мне их, особенно дочерей! Тсс! Тсс! Не забудьте мостик, сердитый вы старичок, не забудьте мостик!
Ломак припустил со всех ног, лишь бы не слышать болтовни вдовы Дюваль, свернул с большой дороги на тропу за грудой камней, перешел ручей и очутился у старой водяной мельницы. Рядом стоял домик — простое неказистое строение с полоской сада перед ним. Острые глаза Ломака отметили изящное расположение цветочных клумб и нежную белизну занавесок за узкими окошками с дешевыми стеклами.
— Должно быть, здесь, — прошептал он и постучал в дверь набалдашником трости. — Следы ее рук видны еще из-за порога.
Дверь отворилась.
— Прошу прощения, не здесь ли живет гражданин Морис… — начал было Ломак, не сразу различив, кто стоит перед ним в тесной, темной прихожей.
Однако договорить он не успел: его схватили за руку, забрали у него ковровый саквояж, и знакомый голос воскликнул:
— Добро пожаловать! Тысячу тысяч раз добро пожаловать! Наконец-то! Гражданина Мориса нет дома, зато здесь теперь живет Луи Трюден — и он на седьмом небе от счастья снова видеть самого близкого, самого дорогого своего друга!
— Вас и не узнать. Как вы переменились к лучшему! — воскликнул Ломак, когда они вошли в гостиную.
— Не забывайте, вы видите меня после нескольких лет свободы от забот. С тех пор как я поселился здесь, я начал крепко спать по ночам и перестал бояться, что будет утром, — отвечал Трюден.
С этими словами он вышел в коридор, к подножию единственной в доме лестницы, и крикнул:
— Роза! Роза! Идите сюда! К нам наконец-то приехал друг, которого вы хотели повидать больше всех!
Она тут же откликнулась. Искренняя дружеская теплота ее приветствия, твердая решимость, с которой она после первых расспросов помогла гостю снять пальто, настолько обрадовали и смутили Ломака, что он не знал, куда повернуться и что сказать.
— Одинокому старику вроде меня принять такое даже труднее — в приятном смысле… — Тут он осекся, поскольку уже собрался прибавить: «…чем вашу неожиданную обходительность много лет назад, когда вы приберегли для меня
