за теми, кого накануне осудили на смерть. Слух Трюдена различал малейшие шорохи и в гулком здании тюрьмы за пределами камеры, и на улицах вокруг. Вскоре, прильнув ухом к двери, он услышал голоса, которые о чем-то спорили в коридоре. Внезапно засовы отодвинулись, в замке повернулся ключ, и Трюден оказался лицом к лицу с горбуном и одним из его подчиненных тюремщиков.
— Смотрите сами! — обиженно пробурчал последний. — Я же вам говорил — вон они, сидят себе в камере, но еще раз повторяю: в списке их не было. И нечего тут распекать меня, что я вчера не пометил их дверь вместе с остальными. Больше нипочем не стану делать вашу работу, когда напьетесь и сами не сможете!
— Придержите язык и дайте мне еще раз посмотреть список! — парировал горбун, отвернулся от двери и выхватил у подручного лист бумаги. — Черт меня побери, да тут ничего не разобрать! — воскликнул он, внимательно изучив список, и поскреб в затылке. — Готов поклясться, что самолично зачитал вчера их фамилии у ворот, а тут их и вправду не написано, сколько ни гляди. Ущипните меня, дружище. Может, я сплю? Я сегодня с утра пьян или трезв?
— Трезвы, надеюсь, — произнес у него за плечом спокойный голос. — Вот зашел проведать, как вы после вчерашнего.
— Как я после вчерашнего, гражданин Ломак? Только руками развожу! Вы же сами вчера утром остались в комнате ожидания посторожить этих заключенных по моей просьбе, и если вы меня спросите, прочел ли я вчера днем их фамилии у ворот тюрьмы, я готов поклясться: да, прочел! А сегодня утром в списке нет и следа этих фамилий! Что вы на это скажете?
— И что вы скажете на то, что он имел наглость отругать меня за невнимательность: мол, я не пометил двери? — вмешался обиженный подручный. — Сам-то до того напился, что ничего сделать не мог! Правую руку от левой не отличал — до того напился! Да я донес бы на него старшему тюремщику, если бы не был самым добрым человеком на свете!
— С вашей стороны было совершенно правильно простить его, а с его стороны — неправильно бранить вас, — промолвил Ломак, будто это все решало. — Мой вам совет, — прошептал он горбуну. — Не доверяйте своей памяти, она вполне может подвести вас после нашей вчерашней маленькой попойки. Понимаете, на самом деле вы никак не могли зачитать их фамилии у ворот, ведь тогда они, разумеется, должны были быть в списке. Что же касается комнаты ожидания при трибунале, имейте в виду: главные полицейские агенты знают удивительные секреты. Председатель суда осуждает и милует на публике, но есть и другие люди, могущественнее десяти тысяч председателей, которые сплошь и рядом осуждают и милуют втайне от всех. Сами знаете, кто это. Больше я ничего не скажу, но лишь порекомендую поберечь голову, а для этого ни о чем не тревожиться, кроме того списка, который вы сейчас держите в руке. Придерживайтесь его буквально — и никто ни в чем не сможет обвинить вас. А если станете поднимать шум из-за загадок, которые вас не касаются…
Ломак умолк и ребром ладони рассек воздух над макушкой горбуна. Этот жест и предшествовавшие ему намеки, по всей видимости, окончательно сбили коротышку с толку. Он уставился на Ломака в полном замешательстве, коротко и неловко извинился перед подручным и удалился, многозначительно качая уродливой головой и нервно комкая в руке список приговоренных.
— Я бы хотел взглянуть на них и удостовериться, что это те же самые мужчина и женщина, которых я стерег вчера утром в комнате ожидания. — Ломак положил руку на дверь камеры, когда дежурный тюремщик собирался снова ее запереть.
— Глядите сколько хотите, — отвечал тот. — Мало ли что этот пропойца рассказывал вам о них — наверняка он и тут все перепутал.
Ломак немедленно воспользовался оказанной ему любезностью. Он увидел, что Трюден с сестрой сидят в самом дальнем от двери углу камеры, — должно быть, Трюден хотел помешать сестре подслушать разговор в коридоре. Однако в глазах у нее появился беспокойный блеск, на щеках постепенно проступал румянец, — по всей видимости, она хотя бы смутно сознавала, что за дверью происходит нечто неожиданное.
Ломак дал Трюдену знак оставить ее и шепнул:
— Ваш рецепт прекрасно помог. Сегодня вам ничего не грозит. Сообщите об этом сестре, только постарайтесь поделикатнее. Данвиль… — Он осекся и прислушался, пока не удостоверился, что шаги дежурного тюремщика отдалились и тот не спеша движется в дальний конец коридора, и только потом продолжил: — Данвиль вчера смешался с толпой у ворот и слышал, как объявляют ваши имена, а вечером его арестовали по секретному распоряжению Робеспьера и отправили в Тампль. В чем его обвинят и когда будут судить, сказать невозможно. Я знаю лишь, что он арестован. Тише! Помолчите пока, мой друг возвращается. Сидите тихо, сейчас вся надежда на капризы и переменчивость политики; утешайтесь мыслью, что вам обоим сегодня ничего не грозит.
— А завтра? — шепнул Трюден.
— А о завтра не думайте, — отвечал Ломак и поспешил к двери. — Завтра будет завтра.
Часть третья
Глава I
Весенним утром в тысяча семьсот девяносто восьмом году дилижанс, следовавший из Шалона-на-Марне в Париж, высадил одного из пассажиров на первой почтовой станции после Мо. Этот путешественник, старик, некоторое время растерянно осматривался, а затем направил свои стопы в гостиницу напротив станционного здания, которая, судя по вывеске, именовалась «Пегая лошадь», а держала ее некая вдова Дюваль, женщина, заслуженно славившаяся самым острым язычком и самым вкусным gibelotte[36] во всей округе.
Хотя деревенские гуляки встретили приезжего безо всякого интереса, а вдова Дюваль приютила его безо всяких церемоний, он был отнюдь не тем заурядным скучным путешественником, каким его предпочли посчитать местные жители. Бывали времена, когда этому тихому, сухонькому, ненавязчивому посетителю «Пегой лошади», зашедшему отведать местной кухни, доверяли самые мрачные тайны царства Террора, когда он был вхож к самому Максимильену Робеспьеру в любое время дня и ночи. Вдова Дюваль и слонявшиеся у станционного здания праздные гуляки были бы потрясены до глубины души, случись поблизости осведомленный гость из столицы, который сообщил бы им, что этот скромный старичок с небольшим потертым ковровым саквояжем — бывший главный агент парижской тайной полиции!
С тех пор как Ломак в последний раз исполнял официальные обязанности при царстве Террора, прошло года три-четыре. Плечи его еще сильнее ссутулились, голова облысела — жидкие волосы сохранились только на затылке и по бокам. Правда,
