Она взглянула на него и на щеках у нее вспыхнул румянец. Она поняла, что он готов к бою, и это сразу же освободило ее от всякого страха, и она звонко засмеялась. Он обернулся к ней и вдруг что-то подкатило ему к самому горлу: она еще ни разу не смотрела на него так, как сейчас, и показалась ему писаной красавицей. Он опустил дубину и протянул к ней руку.
– Дай ручку, Селия, – обратился он к ней. – Я бесконечно рад, что мы поняли друг друга!
Она тотчас же подала ему руку и, несмотря на то, что смерть уже бродила у них под боком, они радостно улыбнулись прямо в глаза друг другу. После этого она отправилась к себе в комнату, и Филипп уже не видел ее целых полчаса.
За эти полчаса он более спокойно расценил положение. Обстановка создавалась чрезвычайно серьезная, и виной этому была сама Селия. Ведь если бы он не послушался ее и поступил бы так, как считал необходимым, то есть если бы он захватил Брэма живьем или отправил бы его на тот свет, то обстоятельства сложились бы совершенно иначе, чем теперь. Пока Селия находилась в своей комнатке, Филипп старался изучить движения волков внутри двора. Незадолго перед этим он обдумывал способ, как бы от них освободиться, а теперь невольно стал считать их своей самой надежной защитой. Он был уверен, что они дадут ему тотчас же знать о том моменте, когда эскимосы снова приблизятся к забору. Но вернутся ли они назад? И сколько их? Тот факт, что только один человек нападал на всех волков зараз, был, пожалуй, довольно убедительным доказательством того, что число эскимосов было незначительно. И если это действительно было так, то оставалась только одна возможность спастись – это немедленное бегство из избушки. А между ее дверью и свободой лесов оставались еще семь лютых волков Джонсона!
Филипп с гневом вытащил из кармана револьвер Селии. В нем оставалось всего только четыре заряда. Но какая от них польза? Они не больше смогут остановить волков, чем булавочные уколы. В сущности, какая польза и от дубины? Филипп мог бы вступить в бой с двумя или тремя волками, но с семью…
И он искренне проклял Брэма.
А тем временем небо сразу потемнело. Все снаружи покрылось мраком. Тучи, точно нарочно, свисли вниз. Не было никакого сомнения, что Филипп и Селия находились у самого Ледовитого океана или, по крайней мере, милях в ста от него, так как только этим и можно было объяснить такую быструю перемену погоды. Через полчаса должен был разразиться ураган. Эскимосы, видимо, предвидели эту непогоду. Она поможет им скрыть свои следы, и когда они увлекут с собою Селию, то снег заметет все признаки их преступления и собьет с толку Брэма и его волков.
Но почему, спрашивал себя Филипп, им понадобилась именно она? Он знал, что в последнее время эскимосы очень обнаглели и стали совершать свои нападения довольно часто. Так, еще недавно они убили у побережья двух американских исследователей и одного миссионера. Еще в истекшем августе из Черчилла были отправлены к заливу Коронации и к острову Батурст целые три патруля. С одним из них, которым командовал швед Олаф Андерсон, чуть не отправился в экспедицию и сам Филипп. Говорили потом, что весь отряд этого Андерсона был впоследствии сплошь перебит. Не трудно было понять поэтому, почему эскимосы напали на отца Селии и на тех, кто был вместе с ними, когда все они высаживались с корабля на берег. Но зачем эскимосам понадобилось так настойчиво преследовать саму Селию – это Филиппу казалось таинственным и необъяснимым.
Филиппа заинтересовала надвигавшаяся непогода. Удивительная быстрота, с которой серенький денек вдруг превратился в непроницаемую ночную мглу, так поразила его, что он чуть не крикнул Селии, чтобы и она тоже подошла к нему и стала наблюдать вместе с ним это явление. Мрачная громада подвигалась с необъятного Баррена по направлению к северо-востоку. На некоторое время водворилась подавляющая тишина. Он уже не различал перед собою движения верхушек кедров и сосен, росших по ту сторону забора, а по сию сторону мог иногда различать одни только двигавшиеся тени волков. Он и не заметил, как Селия вышла из своей хибарки. Он так пристально вглядывался в сгущавшуюся перед ним завесу мрака, что даже и не почуял, как она подходила к нему, пока она не встала рядом с ним. В зловещих сумерках, в которые сразу погрузился весь видимый мир, было что-то такое, что еще более сближало их и притягивало друг к другу, и Филипп молча взял ее за руку и так и продолжал держать ее руку в своей. Вслед затем до них донесся низкий ропот, точно какое-то живое существо ползло на них с противоположного края земли. Этот ропот все рос и расширялся во все стороны, пока наконец не наполнил собою всей вселенной. Теперь он превратился в заунывный, продолжительный вой. Первый порыв ветра пронесся над хижиной и потряс ее до основания. Нигде в мире не бывает таких бурь, как те, которые проносятся над Великим Барреном, нет такой страны на свете, где бы буря была насыщена такой массой воющих, стонущих и визжащих, перекликающихся между собою голосов. Для Филиппа это не представляло новизны. Он уже и раньше слыхал такие бури, когда ему казалось, что под давящим натиском облаков кричат десятки тысяч маленьких детей, когда он готов был верить в то, что вся мгла заполнена целыми полчищами хохочущих, вопящих, одержимых беснованием людей, и когда из недр бури до него доносились пронзительные вопли мужчин и рыдания женщин. Бывали случаи, что от таких бурь слабые люди сходили с ума. В течение долгой, непроглядной зимней ночи, когда пасынки природы по целому полугоду не видят солнца, даже эскимосы заражаются безумием этих бурь и кончают самоубийством.
А теперь точно такая же буря проносилась над этой несчастной хижиной, и Селия не выдержала и стала плакать. Филипп не видел ее в темноте, но чувствовал, как она дрожала, потому что она тесно к нему прижималась.
– Неужели я увидел ее в первый раз только сегодня утром? – задавал он себе вопрос. – Точно мы с нею знакомы уже много-много лет и точно она уже давным-давно сделалась моими душой и телом и частью меня самого!
Он протянул к ней руки. Тепленькая и дрожа всем телом, она покорно подчинилась его объятиям. Его душа воспрянула в диком экстазе и радостно понеслась навстречу буре. Он прижимал ее к груди и шептал:
– Успокойся, моя дорогая! Ничто не может повредить тебе!.. Ничто на свете!..
Это была простая и незначительная фраза – первая, пришедшая ему на язык. Но он повторял ее все вновь и вновь и все крепче прижимал ее к себе.
– Ничто не может повредить тебе!.. Ничто, ничто на свете!
Он наклонился над ней. Она смотрела на него снизу, лицо ее было обращено к нему, и он вдруг почувствовал неожиданное очарование теплого, ласкового прикосновения ее губ. Он поцеловал ее. Она не сопротивлялась. И в непроницаемой тьме он вдруг ощутил, как пылало ее лицо.
– Ничто не может повредить тебе! – на этот раз уже крикнул он громко и почувствовал, что мог бы расплакаться от счастья. – Ничто, ничто на свете!
И вдруг налетел порыв бури и потряс всю хижину, как карточный домик, и вместе с ним, точно у самого окна, раздался резкий, пронзительный крик, какого Филипп не слышал еще ни разу в жизни. И вслед за ним, покрывая стоны непогоды, вдруг тоскливо завыли волки Брэма.
Глава XV. Пожар
Некоторое время Филиппу казалось, что это крикнул Брэм Джонсон, что, несмотря на неистовую бурю, человек-волк вернулся. Они оба стали прислушиваться, не повторится ли этот крик или не раздастся ли топанье шагов у запертой двери. Но Филипп скоро сообразил, в чем дело, и вдруг весело прижался щекой к ее лицу и засмеялся.
– Это – ветер! – воскликнул он. – Никогда еще я не слыхал ничего подобного! Это даже волков обмануло! Однако же, как ты испугалась! Впрочем, и нельзя не испугаться. А не зажечь ли нам огонек?
Держа ее за руку, он стал нащупывать дорогу к тому месту, где у Брэма были сложены заготовленные им плошки с медвежьим жиром. Она подержала перед ним две из них, пока он их зажигал. Желтоватый свет отразился у нее на лице, в то время как лицо еще оставалось в тени. То, что он заметил сейчас при мягком освещении и что отразилось у нее в глазах, так и подмывало его схватить ее на руки, несмотря на то, что она стояла с огнем в руках. Но она круто повернулась со светильниками и отошла к столу. Он все еще продолжал зажигать их, пока не осветил комнату вполне. Это было безумной расточительностью, но он поступал так нарочно, чтобы обуздать в себе зверя. Когда же он зажег уже шестую плошку и посмотрел на Селию, то она еще стояла у стола и смотрела на него так спокойно и с таким доверием, что он возблагодарил судьбу за то, что поцеловал ее только раз – только один единственный раз! Его радовало и волновало сознание, что ей уже известно, что он любит ее. Теперь он в этом был твердо уверен. И мысль о том, на что он мог бы решиться в этой темноте и в момент ее полной беспомощности, глубоко его потрясла. Теперь он мог радостно и не стыдясь смотреть ей прямо в глаза. Ему захотелось еще раз поцеловать ее в губы и в глаза. Но вместо этого он нежно взял шелковистую прядь ее волос и прижал ее к своим губам.
