Вся хижина утопала в дыму. Сквозь него к потолку взвивались огненные языки. Огорошенный дымом и пламенем, он понял, что нельзя было терять ни одной секунды.
– Селия! Селия! – закричал он и подбежал к ее двери, которая была уже в огне.
Она пробудилась от его крика и, когда он вбежал к ней, с удивлением увидала вокруг себя огонь и раньше, чем успела понять, в чем дело, он уже закутал ее в тяжелую медвежью шкуру, и понес ее на руках. Прижав ее к себе и нагнувшись над нею так, чтобы огонь не мог захватить ее, он выскочил с нею в соседнюю комнату. Выстроенная из смолистых сосновых бревен, вся хижина представляла собою пороховой погреб, и теперь не могла бы ее потушить уже и целая пожарная команда. Филипп нырнул сквозь ослеплявшие его облака дыма и стал нащупывать на выходной двери щеколду.
Опоздай он со своей ношей еще только хоть на одну минуту, и ему, пожалуй, уже вовсе не удалось бы выскочить с нею на ночной простор. Ветер, ворвавшийся сквозь отворенную дверь, вихрем закружил внутри хижины пламя и тотчас же превратил ее в пылающий костер. Огонь стал вырываться из окна и из трубы, и путь Филиппа до ворот был освещен ярким заревом пожара. Но он оглянулся только тогда, когда вышел уже за изгородь и остановился у опушки леса. Он прижал к себе свою драгоценную ношу и тут только почувствовал весь ужас своего положения: вместе с хижиной сгорело все, что в ней находилось, – съестные припасы, постели и тот узел, в котором находилось белье Селии, но он не давал ей это почувствовать и только твердил одно:
– Ничего, моя деточка, не бойся! Все будет хорошо, и мы выберемся отсюда теперь уж наверняка! Эскимосов не видно, и волки испугались пожара и убежали в лес!
Глава XVI. Перед рассветом
Опустив Селию на землю и стоя со сжатыми кулаками перед пожарищем, Филипп молча проклинал себя за то, что своей неосторожностью навлек на нее опасность еще более страшную, чем эскимосы или волки Брэма Джонсона. Он один виновен был, во всем и должен был отвечать за последствия. Его оплошность вызвала пожар, и созданная им отчаянность положения теперь жгла ему мозг не хуже самого огня. В качестве пленников Брэма, заключенных им в его хижине, окруженные волками и осаждаемые эскимосами, они все же еще имели кров, еду и тепло – возможность жить, по меньшей мере – возможность бороться за жизнь. А что вышло теперь?
И его мысли стали работать особенно напряженно.
В конце концов для него все-таки было огромное очарование в предстоящей борьбе со всеми трудностями и препятствиями и в сознании, что теперь он не один, а с девушкой, которая завернута сейчас в медвежью шкуру и жизнь которой всецело теперь зависит от него. Случись с ним что-нибудь – и она неизбежно должна умереть. И эта ее беспомощность вдруг наполнила его диким восторгом, радостью абсолютного обладания женщиной, которая была для него всего дороже. Теперь она была для него чем-то гораздо большим, чем только женщиной, которую он любил. Она стала для него грудным ребенком, которого надо было воспитывать, носить на руках, защищать от ветра и холода и опекать, как родная мать. Теперь разлетелась последняя разделявшая их преграда. То, что он встретил ее только вчера, было для него сегодня только неважной подробностью. Не все ли равно: вчера, сегодня, позавчера или целые годы тому назад? Мир изменяется непрестанно, изменяется и жизнь, и одно мгновение длится целую вечность, и целая вечность проходит, как мгновение. Он познакомился с Селией только вчера, но она принадлежит ему так же нераздельно, как звезда – небесам. Его жизнь – ее жизнь, его смерть повлечет смерть и для нее.
– Я готов! – решил он, и смело посмотрел в пространство.
Его мысль перешагнула через первоначальные страхи и начала претворяться в активность. Почему он до сих пор не подумал о той, другой хижине, мимо которой они проехали вчера с Брэмом по дороге с Баррена сюда?
Только сейчас он вспомнил о ней. Его сердце подскочило у него чуть не к самому горлу и ему вдруг захотелось радоваться, кричать, прыгать от восторга. Ведь эта хижина может быть их спасением! До нее отсюда не более восьми или десяти миль, и он был уверен, что сможет найти ее без труда.
Но какое счастье, что вчера с вечера было так холодно, что оба они не раздевались!
Он оставил Селию одну и обошел пожарище, чтобы убедиться, не грозит ли откуда-нибудь опасность. Когда он вернулся к ней, то она назвала его по имени и крикнула ему из глубины своей медвежьей шкуры:
– Ку-ку! Доброе утро, Филипп!..
Ему показалось, что в ее голосе не было ни малейших признаков страха, а звучала одна только радость, что он вернулся к ней в эту непроглядную тьму так скоро. Он нагнулся и еще уютнее упаковал ее в медвежью шкуру, потом взял ее на руки и понес.
Ветер начинал уже замирать в верхушках деревьев, и Филипп уже стал замечать легкие просветы там, где стали разрываться тучи. Буря кончилась, и близился рассвет. Вихрь метели сменился большими мягкими хлопьями снега, падавшего уже сплошной белой пеленой. К полному наступлению дня их след будет уже совершенно засыпан, так что эскимосы его уже не увидят. Это хорошо.
Филипп старался идти как можно скорее, насколько это позволяли ему чаща леса и темнота. По его предположению, он шел прямо на восток. Он был настолько возбужден, что долго не чувствовал тяжести своей драгоценной ноши. Он остановился, чтобы перевести дух только тогда, когда отошел от сгоревшей избушки примерно с полмили. Всю дорогу он молчал, а если и говорил, то только шепотом. Он остановился в таком месте, где ствол упавшего дерева доходил ему до пояса. Сюда-то он и посадил девушку, поддерживая ее одной рукой, а другой стал ощупывать медвежью шкуру, стараясь определить, хорошо ли она ее закрывала. И вдруг во время этих поисков его холодная рука коснулась ее голой шеи. Она вскрикнула, потом засмеялась; ему стало неловко, и он понес ее дальше. На следующей полумиле они останавливались еще два раза и наконец, пройдя уже полную милю, они набрели на густую поросль ельника, сквозь которую не проникали ни ветер, ни снег. Здесь они сделали привал и стали дожидаться рассвета. В беспросветно-темный промежуток времени между полярной ночью и рассветом они стали чутко прислушиваться, не донесется ли до них какого-нибудь звука. Раз им послышался вой одного из убежавших волков Брэма, и два раза Филиппу показалось, что он слышит отдаленный звук человеческого голоса. И на второй раз и сама Селия крепко схватила его за руку, чтобы показать этим, что и она тоже слышала.
Немного позже, оставив Селию одну, Филипп отошел к опушке ельника и стал пристально всматриваться в свои следы. С тех пор, как он прошел по этому месту, минуло всего только минут двадцать или полчаса, а снег уже совершенно их засыпал. Он надеялся, что снегопад продлится еще не менее часа, и если за это время он доберется до избушки, то его не найдет уже ни одна человеческая душа.
Он выломал себе толстую палку и стал ждать, все еще прислушиваясь и напрягая взор, чтобы проникнуть в сплошную мглу, а затем, когда до него не донеслось ни единого звука, кроме биений его же собственного сердца, он вдруг ощутил, что его начинает медленно охватывать непреодолимое предчувствие какой-то большой опасности, которая вот-вот может разразиться над ним и Селией.
И готовый ко всему, он крепко стиснул в руке дубинку.
Глава XVII. Кто-то прошел
Филиппу показалось, что весь мир перестал дышать и вместе с ним ждет того же, чего ожидает и к чему прислушивается и он сам. Ветер замер окончательно. В верхушках деревьев уже не слышалось ропота, и ни один звук не нарушал мертвой тишины. Мгла начинала рассеиваться. Из серого хаоса стали вырисовываться тени. Деревья и кусты принимали определенные очертания, и по небу тянулись последние клочья уже умчавшихся туч.
И все же, несмотря на то, что предрассветный сумрак уже стал заступать место ночи, Филипп не трогался с места. Он никак не мог заставить себя идти дальше, равно как и возвратиться назад. Нервы ему изменили. Наступила реакция. Теперь уж ему стало казаться несомненным, что что-то надвигается. Он был уверен в этом так же, как и в том, что ночь уже уступала свое место дню. Теперь было уже достаточно светло, чтобы увидеть любое движение даже в пятидесяти шагах, а он все смотрел и смотрел на ту небольшую полянку, по которой пролегал его след. Затем он вспомнил о Селии. Он любил ее. За нее он был готов вступить в бой с кем угодно и не боялся смерти. И все-таки до сих пор она еще составляла для него загадку. Он держал ее на руках, ощущал биение ее сердца у себя на груди, целовал ее в губы, в глаза и в волосы – и она ответила ему тем, что всецело отдалась под его защиту. Да! Она вручила ему свою судьбу, и он, благодаря этому, ощутил в себе силу того, кто борется за свою собственную жизнь. Но вместе с этой пришедшей к нему силой снова встали перед ним вопросы:» Кто она? Почему ее преследовали в эти самые предрассветные сумерки какие-то таинственные враги?»
