— Не подходи! Ты шайтан! — закричал малыш.
— Да нет же, никакой я не шайтан. Ты разве меня не знаешь, я слепой Ливинд? Просто я теперь вижу, как и ты. Зачем же ты дразнишь меня, а вчера тянул за полу бешмета, когда я шел по улице, и подкладывал мне под ноги булыжники, чтобы я споткнулся?
— Не я это делал, мой брат, — ответил чуть осмелевший мальчишка и вышел из-за кизяка.
— Вот видишь, ты меня знаешь? Я не шайтан, я Ливинд! Вот смотри, ты же знал меня и раньше. Разве во мне что-нибудь изменилось?
— Ты молишься дьяволу.
— Ну зачем повторяешь глупые речи?
— Это он сделал тебя зрячим?
— Нет…
— А кто же?
— Не знаю…
— Значит, дьявол! Все так говорят. Теперь, говорят, будет конец света…
— Врут они! Ты не верь им, мальчик.
— Разве так бывает, все врут и только один правду говорит? — искренне удивился мальчик.
— Но я же никому не желаю зла… Если бы я был дьяволом, так я бы должен тебя съесть!..
— Все равно не съел бы. Я бы убежал.
От этого разговора еще тоскливее стало на душе у Ливинда, но он все же пошел в сторону мечети, где, как ему казалось, есть почтенные люди, мудрые, набожные. Они уважают его, не раз снисходили побеседовать с ним, как с равным.
А они, эти набожные фанатики, вернее часть их, тем временем собрались у михраба мечети и вместе с Ника-Шапи думали-гадали, как теперь быть с Ливиндом, за прозрение продавшим душу дьяволу… Едва Ника-Шапи рассказал им о случившемся, они потеряли покой. Мыслимое ли дело, человек, столько лет не видевший света божьего, вдруг стал зрячим?! Тут конечно же не обошлось без сверхъестественной силы — правоверные ничем другим такое событие объяснить не могли. По их представлениям, все действенное в природе относилось на счет дьявола, а аллах словно бы ничего и не совершает.
Куймурцы вдруг вспомнили случай, когда слепой Ливинд сообщил им об убитых у старой башни…
— Наверное, тут скрыта какая-то темная, необъяснимая история!..
— Разве козни дьявола объяснимы?
— А помните тот коран с медной застежкой… — заговорщически бросил Ника-Шапи, перебирая в дрожащих руках четки. Он ловко втягивал людей в ералаш.
— Да, да, это тот, что будто бы ангел ему ниспослал?
— Врет он! Никакой не ангел, это дочь его в то утро нашла коран около ямы, которую кто-то вырыл у старой башни… А может, даже и не дочь, сам нашел.
— Но он же тогда еще не был зрячим?..
— А кто его разберет, может вовсе никогда не был слепым, просто притворялся…
— Нет, нет, что ты!.. Не мог он всех нас обмануть, солгать почтенным служителям веры!..
— Что делать-то будем? Ведь как бы он не навлек на нас беды.
— Да, да, кадий! Ты решай.
— Легко ли такое решить? Надо пока что засадить его в яму, там, в мечети, — сказал Ника-Шапи. — Давно мы туда никого не сажали. Потом решим, как дальше быть с ним… — И Ника-Шапи обернулся к двум молодым людям, сидевшим поодаль, и попросил: — Вы посильнее и помоложе, подойдите к нему с двух сторон, подведите к яме, столкните и тотчас задвиньте решетку. Пусть посидит.
Ливинд вошел в мечеть и не удержался от восклицания, такое уж у него было настроение.
— Во дворе так светло, — сказал он, — а здесь совсем темно! Всегда тут так?
— О чем ты, слепой Ливинд?
— Я уже не слепой, я вижу, почтенные! Говорю, темно очень в мечети. Здесь же должно быть светло, чтобы аллах видел все грехи на лицах молящихся.
— Не кощунствуй, дьявол!
— Я не дьявол, я Ливинд! Я вижу, понимаете? А пришел сюда, чтобы вы порадовались со мной тому, что я вдруг стал зрячим. Свершилось чудо, и я, братья мои…
Он поискал, где бы ему присесть.
— Иди сюда, сюда… — это его манили те, кому поручено было привести в исполнение жестокий приговор. Они зажали старика между собой, подвели к яме и… столкнули.
— Люди, что же вы со мной делаете, зачем это?!
Но над ямой уже проскрипела ржавая железная решетка. Ни мольбы, ни стенания несчастного старца не помогли. Правоверные оставались глухи. И тогда Ливинд стал припоминать все известные ему грехи этих людей и слать проклятья на их головы. «Вы испугались, — кричал Ливинд, — что, став зрячим, я рассмотрю ваши грязные души!» Этим он еще больше ожесточил своих противников. Но нашлись в Куймуре смельчаки, которые не побоялись дьявольского наваждения и отважились просить служителей мечети о снисхождении к несчастному Ливинду. Только их просьбы ни к чему не привели. Ливинд сидел в яме, а дни шли. Он уж горло надорвал от крика, но ему никто не отвечал. Спустят кусок хлеба да кувшин воды, и нет никого. Только в часы молитв, когда куймурцы приходили в мечеть, они слышали, как Ливинд взывал к ним.
— Вы молитесь, просите аллаха о милости, — говорил он, — но нет, не видать вам милостей… Вы, кому дано созерцать такой прекрасный мир, запираетесь в темноте, боитесь, как бы аллах не увидел ваши черные души!..
— Замолчи, дьявол! — кричали ему сверху, но он не молчал.
— Вы слепые и ваш аллах тоже слепой! Вы обманываете его, а он вас! Да поразит всех вас неизлечимый недуг! Одно слово, что вы зрячие, на самом деле вы-то и есть слепые! Чтоб вас холера взяла, чтоб вы околели от судорог!..
— Слышите, что он говорит? Да это же не наш смиренный Ливинд! Это сам дьявол!
— Конечно же не Ливинд! Конечно, это сам дьявол!
— Вы хуже всякого дьявола. Это вы возмутили мою душу. В вас нет ни жалости и ни совести! Чтоб на вас чума грянула, как гроза.
Так продолжалось до пятницы, когда большой совет мечети принял наконец решение о том, что продавшего душу дьяволу отступника Ливинда надо строго осудить.
Какой только кары ему не придумывали: одни предлагали заживо закопать в землю, другие требовали сжечь на костре, третьи хотели четвертовать… И только Ника-Шапи предложил не лишать его жизни, чтобы не возбуждать население и не накликать бы еще какой беды. Ника-Шапи посоветовал выколоть Ливинду глаза, чтобы он уж поистине никогда больше никого и ничего не видел. Это предложение сочли наиболее приемлемым и мудрым. И вот Ливинда выволокли из ямы на свет божий.
— Отпустите меня! Заклинаю вас именем аллаха и его пророка, отпустите. Мне надо отыскать мою дочь, вызволить ее из беды… — взмолился несчастный старик. — Что я вам сделал дурного? За что вы меня так терзаете? Никогда не думал, что все вы такие бессердечные!..
— Грязным своим языком ты поносил аллаха и его верных служителей! Как только не оскорблял почтенных людей. Болезни всякие призывал на их головы.
— А вы? Разве вы не оскорбили, не обидели меня? Ни в чем не повинного бросили в яму, да еще хотите, чтобы аллах над вами смилостивился? Ну нет! Погодите, он еще вас покарает…
