— По-моему, ваш дядя весьма непредусмотрителен, — вымолвила она. — Мне кажется, что отсутствие возможности увидеть подкрадывающихся к вам врагов — куда большая слабость. — Переживая за Фарука все больше и больше, Поппи сорвала с лица очки и протянула их ему.
Несколько долгих мгновений султан молча смотрел на очки, а затем неохотно взял их в руки. При этом их пальцы соприкоснулись, и она почувствовала, что жар его кожи составляет резкий контраст с прохладной оправой ее очков.
Фарук стал цеплять дужки очков за уши, и Поппи едва удалось спрятать улыбку. Он был слишком хорош собой, чтобы походить на одного из тех профессоров, которых ей доводилось встречать. Однако, без сомнения, очки придавали ему важности и достоинства, более подходящих барристеру или члену парламента, чем страстному марокканскому султану.
Понимая, что глазеть на него бестактно, Поппи все же не могла удержаться и буквально пожирала Фарука взглядом. Если только капитан Берк сделает то, что задумал, они очень скоро уедут из дворца, и она никогда больше не увидит султана.
— Вот, — сказала она, рассеянно протягивая ему книгу.
Но Фарук не смотрел на книгу. Он смотрел на нее.
— Что такое? — тихо спросила Поппи, испугавшись того, что в очках он разглядел какой-нибудь ужасный ее недостаток. Неужели она забыла напудрить утром нос рисовой пудрой? Или, может, надела платье задом наперед? А вдруг именно сейчас он осознал, что она вовсе не такая хрупкая и грациозная девушка, как Кларинда, а женщина, которой всегда было трудно отказаться за ужином от лишней порции напитка из сливок с вином, сидром и сахаром?
— Ваши глаза…
Поппи недоуменно заморгала.
— А что с моими глазами?
— Они лавандового цвета.
С облегчением убедившись в том, что между передними зубами у нее не застрял кусочек сладкого лакомства, Поппи беспечно махнула рукой.
— Не говорите ерунды! У моих глаз цвет обычного барвинка. Моя бабушка, живущая в Котсуолдсе, всегда выращивала барвинок в своем саду. Вот откуда мне известно название этого растения.
И когда Поппи во второй раз протянула султану книгу, он взял ее и с нескрываемым интересом взглянул на обложку.
— Кольридж, да?
Поппи кивнула.
— Мне очень нравится «Кристабель», однако, по-моему, для здешних мест больше подойдет его же поэма «Кубла-Хан, или Видение во сне», — сказала она. — Ваши сады напоминают мне Ксанаду[2]. А ваш дворец вполне можно было бы принять за своеобразный дворец Кубла-Хана, — добавила Поппи, не в силах сдержать озорную улыбку.
Фарук приподнял одну бровь, показывая ей, что ее усмешка не осталась им незамеченной.
— А скажите-ка мне, мисс Монморанси, вы воображаете себя «абиссинской нежной девой, певшей в ясной тишине» или «женщиной, рыдающей о демоне»[3]?
Даже то, как изогнулись его губы, когда он говорил о героинях поэмы, взволновало Поппи. Она рассмеялась, чтобы скрыть собственное смущение.
— Я всего лишь дочь простого сквайра и, боюсь, никогда не рыдала о демоне и не пела в ясной тишине в образе абиссинской девы.
Фарук осторожно снял очки, держа их так бережно, словно они были сделаны из золота, а не из проволоки с обычным стеклом, и протянул Поппи и книгу, и очки.
— Почитайте мне, — попросил он.
— О, в этом нет необходимости! — удивленно воскликнула Поппи. — Если хотите, вы можете взять у меня очки на время и почитать книгу, когда вам захочется.
— Мне нравится звук вашего голоса.
Поппи его слова смутили окончательно. Учитывая ее обыкновение болтать одновременно обо всем и ни о чем, особенно когда она пыталась скрыть свою природную застенчивость, Поппи давно привыкла к тому, что собеседники старались избегать ее компании, сославшись на головную боль. Или на черную оспу.
Поппи была шокирована еще больше, когда султан улегся на сиденье скамьи, вытянул свои длинные ноги в просторных шароварах, скрестил лодыжки и положил голову ей на колени. Несколько мгновений она не то что читать — дышать не могла.
— Можете приступать! — скомандовал Фарук, высокомерно взмахнув рукой.
Поппи откашлялась. Возможно, такая ситуация — дело обычное, и султан всегда кладет голову на колени женщине, которая собирается ему почитать. Она судорожно вцепилась пальцами в обложку книги, приходя в ужас при мысли о том, что одна из ее рук может соскользнуть вниз, чтобы убрать густые черные как смоль локоны с его лба.
Каким-то образом книга открылась на последних строчках поэмы Кольриджа:
Затем, что он воскормлен медомИ млеком рая напоен.[4]
Нервный взгляд Поппи метнулся к корзине со сладкой выпечкой, стоявшей с другой стороны от нее.
— Не хотите отведать ктефы, пока я читаю, ваше величество? — предложила она. — Мне кажется, она еще теплая.
Фарук нахмурился, раздумывая над ее вопросом с таким видом, словно Поппи попросила его решить какую-то невероятно сложную математическую задачу, от которой зависело существование всей Вселенной.
— Кажется, да, — наконец сказал он. — Я бы отведал…
Сунув руку под алый платок, прикрывавший корзину, Поппи отломила щедрый кусок слоеного пирожного и протянула его султану. Взяв его из ее сладких пальцев, Фарук сунул ктефу себе в рот и стал с удовольствием жевать. А потом сделал то, чего Поппи от него никак не ожидала.
Султан Фарук ей улыбнулся.
На следующий день Кларинда лежала в шезлонге в одной из просторных комнат, расположенных в главном зале гарема. Пожилая женщина, у которой на подбородке было больше волос, чем в бороде Фарука, полировала ей ногти на ногах, когда в комнату вошла Поппи.
Вместо того чтобы обойти низкий столик, стоявший у нее на пути, Поппи с такой силой ударилась о него ногой, что Кларинда сочувственно поморщилась. Потирая ушибленную голень, Поппи захромала к оттоманке, обитой яркой парчой, которая стояла рядом с шезлонгом. Она плюхнулась не на середину оттоманки, а на ее край, отчего та так и подскочила в воздухе. Еще немного — и оттоманка непременно перевернулась бы, а Поппи оказалась бы на полу.
Кларинда уже решила, что столь странное поведение подруги вызвано какой-то неприятностью, поскольку выражение лица у Поппи было каким-то странным, но тут она заметила, что на нем чего-то не хватает.
— Господи, Поппи, где твои очки? — спросила Кларинда.
Казавшаяся еще более стеснительной, чем обычно, Поппи поднесла руку к переносице, словно ожидала нащупать их там.
— Не знаю, должно быть, я их где-то потеряла, — пробормотала она. — Ты же знаешь, какой пустоголовой гусыней я порой бываю. Боже мой, да сегодня утром я чуть не подожгла коробочку с рисовой пудрой, приняв ее за лампу!
