рассказываю о своей работе, соседи синхронно вскрикивают и хлопают в ладоши.
– Ринка, это же золотое дно! Ты же ноги встанешь с таким талантом и маму вылечишь, – промокает слезы соседка.
– Ага. Если уж сама компания тебе прислала презент, точно уважают, работу дадут.
«Да, уважают», – горько думаю я, разглядывая записку от надзирательницы.
Так, получилось, что авторский экземпляр, отправили в колонию, и он пришел после того, как я уехала. Спасибо, есть добрые люди, передали его мне. Увы, моих данных у компании нет, все контракты шли на имя начальника тюрьмы.
Но подарок стал светлым пятном на фоне чертовски тяжелого дня, напоминание надзирательницы, что меня ждут в ателье, согрело душу. Я убиралась в доме и улыбалась, даже мурлыкала песенку под нос. И среди хозяйственной суеты мелькнула идея: предложить себя мажору в качестве модельера.
Утром, воодушевленная и радостная, приезжаю на фабрику «Альфа-групп», но, увы, мои деловые навыки оказались никому не нужны: мажор хотел видеть меня только в качестве уборщицы.
Что ж, посмотрим, что из этого получится.
Жизнь незаметно вошла в четкий ритм: мажор караулил меня каждый день и отдавал распоряжения. Я выбрала тактику, к которой прибегала и в тюрьме. Выполняла обязанности четко и беспрекословно, но на его провокации не реагировала.
Зато Матвей бесился от злости. Он звонил каждый день и рычал в трубку:
– Плюнь на этого мерзавца! Что ты ему зад вылизываешь?
– У тебя есть деньги? Дай мне в долг, я закрою счета и буду лизать зад уже тебе.
– Фу, Арина! Ты стала такой грубиянкой!
– Могу быть нежной фиалкой, только мне это не поможет, – я делаю паузу, желание позлить Матвея просто разрывает изнутри. – Погоди, есть выход!
– Какой? Кредит возьмешь?
– Нет. Просто предложу себя мажору на ночь. Или две.
– Да, у тебя крыша поехала совсем! – вопит в трубку жених.
Я делаю вид, что размышляю над задумкой.
– А что? Если меня приодеть и сводить в салон, буду вполне ничего.
Умалчиваю о шраме, Матвей его все равно не видел, а обращаться к нему за помощью пропало желание. Еще и его мать долбит звонками, как дятел дерево, требует, чтобы оставила любимого сыночка в покое.
Господи, дай мне терпения!
– Ты точно больная! – не успокаивается Матвей. – Как я с тобой столько лет общался?
– Очень просто: ты использовал меня на всю катушку, а я терпела, потому что любила.
– Вот как ты заговорила?
– Знаешь, дорогой, не хочешь помогать, тогда не лезь! Сама расплачусь с долгами, и способы сама выбирать буду.
Матвей бросал трубку, а на следующий день звонил снова, и так надоел занудством, что я стала отвечать через раз. Разве я думала, что окажусь в западне сразу двух мужчин?
Сегодня я специально пришла на работу пораньше: не хочу встречаться с мажором. Его придирки тоже достали, с трудом сдерживаюсь, чтобы не плюнуть ему в кофе. Выработала привычку – носить термометр с собой. А еще мечтаю отвернуться на секунду, чтобы в бутерброды положили побольше лука и майонеза.
Но, увы, приходится терпеть. Пока мама нуждается в лечении, я буду терпеть. Нужно показать ее другому врачу, но где его найти? Перебираю в уме старые связи.
«Мама Насти, моей ученицы! – озаряет внезапно. – Она же врач».
Но как набраться смелости и ей позвонить? Она наверняка считает меня убийцей.
Пока эти мысли крутятся в голове, протираю пыль на книжных полках в кабинете мажора. Он придирается к каждой пылинке, поэтому осторожно беру в руки фотографии в рамках и провожу по ним салфеткой. И на всех снимках этот гад с мрачным лицом.
На верхней полке замечаю еще одну рамку. Пытаюсь достать, не получается. Тогда сбрасываю туфли, подтаскиваю стул и забираюсь на него.
На этом снимке мажор совершенно другой, юный, нежный, открытый. Разглядываю его. Эрик ласково смотрит на очень красивую женщину и широко улыбается. Его лицо словно озарено внутренним светом, так и сияет. Внешнее сходство угадывается в чертах этой пары. Такие же яркие синие глаза, упрямые ямочки на подбородках.
«Мама. Наверное, она. Интересно, что с ней случилось?» – мелькает мысль.
– Поставь на место! – рявкает кто-то за спиной.
Я вздрагиваю, невольно разжимаю пальцы, фотография падает на пол. Звон стекла бьет по ушам, сердце замирает от страха. Все! Теперь мне конец!
– Ой, простите!
Наклоняюсь, хочу спрыгнуть.
– Стой! Не двигайся! – кричит мажор.
Он подлетает ко мне, хватает за талию и рывком сажает на стол. От удивления я глубоко вздыхаю и закашливаюсь. Смотрю круглыми глазами на злобного мажора, который в панике мечется по кабинету, и выдавливаю из себя.
– Я сейчас все уберу. Простите.
Эрик подлетает ко мне. Он сейчас так близко, что я окончательно теряюсь. Удары сердца шумят в ушах, а под подошвами его ботинок хрустят осколки.
– За что ты просишь прощение? – стонет он прямо мне в лицо. – За что? Почему ты всегда извиняешься? Где у тебя веник и совок?
– В т-туалете.
Эта неожиданная забота ставит в тупик, пугает и лишает опоры под ногами.
– Сиди, не двигайся! Порежешься! Я сейчас!
Мажор вылетает из кабинета и возвращается через несколько секунд. Я не успеваю ни обдумать ситуацию, ни принять решения. Так и торчу на столе, как ваза, только без цветов. Он быстро собирает осколки, рукой стряхивает остатки стекла с фотографии, аккуратно кладет ее на стол рядом со мной.
– Эрик Борисович, – впервые называю его полным именем, – позвольте мне самой выполнить свою работу.
Он останавливается, поднимает голову и вдруг бросает веник и совок на пол.
– Точно! Это ты у меня в рабстве, а не наоборот.
Теперь он прежний мажор, злой, ядовитый на язык, противный, а еще… испуганный, как нашкодивший мальчишка, сделавший что-то невероятное для самого себя и только сейчас осознавший это.
– Извините.
Сползаю со стола, нащупываю туфли, обуваюсь, подметаю, хватаю инвентарь и бочком пробираюсь к двери. Мне и самой
