Но я не хотела затыкаться. Боль, сидевшая во мне, выплёскивалась ядом и желчью. Мне хотелось уязвить, ранить его, чтобы стереть равнодушное выражение и издевательскую ухмылку с красивого лица.
— Пошёл ты, Алекс. Однажды ты явишься домой и не найдёшь меня. Я уеду далеко отсюда и даже не вспомню о тебе. Можешь одеть на меня хоть тысячу колец, ты не удержишь меня против моей воли. Ненавижу тебя. Как же я тебя ненавижу…
Словно приготовившийся к прыжку хищник, Алекс перемахнул через кровать и тряхнул меня за плечи.
— Тебе нужны доказательства, что ты моя, Тина? Ты столько времени испытывала моё несуществующее джентльменство, что в данный момент можешь пенять только на себя!
Тяжело дыша мне в лицо, он сгрёб ворот моей футболки в кулак и разорвал пополам. Куски ткани повисли по сторонам, обнажая грудь, не прикрытую бюстгальтером.
— Животное! — завизжала я и с силой ударила ладонью Алекса по щеке. — Не смей меня трогать! Что, там, где ты трахался две недели теперь отказываются раздвигать ноги? — размахнувшись, залепила ещё одну пощёчину. И ещё одну, так что кожа на руке начала гореть.
Алекс не предпринимал попыток увернуться или остановить меня.
— Да, Тина, отказываются, — его голос был глухим и хриплым. Выглядел он устрашающе: на щеках краснели отпечатки моих пальцев, грудь быстро поднималась, натягивая белую рубашку, чёрные глаза мерцали безумием. Обхватив одной рукой мой затылок, а второй — грудь, он прижался в грубом яростном поцелуе. Рычал, мял соски, кусал губы, облизывал каждую, словно хотел проглотить. Передо мной был неуправляемый монстр, которого я сама по глупости выпустила.
— Отпусти! — подстёгиваемая страхом и адреналином, я вцепилась ногтями ему в лицо. — Ты совсем рехнулся!
Не утруждая стряхнуть с себя пальцы, раздирающие кожу, руки Алекса нырнули под мои свободные шорты и с силой сжали ягодицы.
— Царапайся, кошка, — прохрипел он с ухмылкой, — меня это заводит.
Увернувшись от захвата, я кинулась к прикроватной тумбочке и схватила светильник. Усмехнувшись шире, Алекс направился ко мне, расстёгивая на ходу рубашку.
— Не подходи, — предупредила, стискивая в руках лампу, — клянусь, я ударю.
— Сопротивляйся, Тина. Тем слаще будет тебя трахать.
В его взгляде не было ни тени замешательства, когда, отшвырнув рубашку на пол, он быстро приближался ко мне. Казалось, моя угроза нисколько его не напугала. Когда он оказался чересчур близко, я зажмурилась и с силой опустила светильник перед собой. Очевидно, что удар пришёлся Алексу в плечо, потому что, открыв глаза, я увидела на нём багровую ссадину.
— Чем ещё удивишь, милая? - сощурив глаза, осведомился он.
С барабанящим сердцем, я перескочила через кровать и рванула к входной двери, однако, на половине пути запнулась о кресло, которое сама же притащила, и больно ударилась коленями. Попыталась встать, но горячая рука схватила меня за щиколотку и потащила по полу.
— Ненавижу, ублюдок! Пусти! — я с визгом царапала дерево, брыкаясь ногами, тщетно пытаясь стряхнуть удерживающую меня кисть.
Огромное тело навалилось сверху, перекрывая доступ к кислороду. Руки шарили по моим бёдрам, стягивая шорты, губы покрывали лихорадочными поцелуями шею. Я мычала и кусалась, пытаясь вырваться из плена, пинала пол и выла. Драла напряжённую спину ногтями, кусала шею, рычала, ругаясь самыми отвратительными словами, какие знала.
— Для жертвы изнасилования в твоих трусиках чересчур влажно, Тина.
Лицо Алекса было так близко, а я так беспомощна, что, повинуясь гневному порыву, смачно в него плюнула.
— Пошёл ты.
Я с ужасом ждала, что он закричит на меня или даже ударит, но вместо этого на его губах появилась хищная усмешка. Собрав слюну пальцами, Алекс втянул их в рот и демонстративно облизал, после чего его губы жадно накрыли мои и он до упора вошёл в меня. Вскрикнув, я машинально обхватила его шею руками. На глазах выступили слёзы, как в самый первый раз.
Ненавидела ли я его в тот момент? Наверное, должна была. Но тело и сердце никак не хотели прислушиваться к доводу разума. Меня засасывало, тянуло к нему кожей, наполненность им внутри меня казалось такой идеальной и такой правильной. Словно вот так всё и должно было произойти. Словно мне необходимо было увидеть его кровь, боль, злость и ярость, чтобы он несдержанно рвал меня на части, был также глубоко и осязаемо внутри меня, как он был в моём сердце. Лишь настолько сильные эмоции могли меня излечить.
Впервые я видела Алекса без его обычной сдержанности. Сейчас он походил на сорвавшееся с цепи животное, которое наслаждалось долгожданной свободой. Он вколачивал меня в жёсткий пол, так что позвонки стирались в кровь, и копчик саднило, а мои тело и душа воскресали с каждым его движением. Все эти полные боли и отчаяния две недели куда-то исчезли, растворились. Был лишь он во мне, его горящие глаза без намёка на равнодушие, безумные и честные.
— Я мог бы сжать твою шею, — он сомкнул руку на горле, — и выжать из тебя каждую каплю крови, пока её совсем в тебе не останется. Но тогда тебя не станет, — на сотую, самую памятную долю секунды, в его взгляде промелькнула беспомощность. — А я без тебя не могу.
Закрыв глаза, он прижался ко мне поцелуем, и я ему ответила. Ответила со всем жаром, болью, тоской и своей отчаянной, такой неправильной любовью. Сжимала его плечи, бормотала слова любви, царапала ягодицы, умоляя любить меня снова и снова.
Мы катались по полу, яростно целуясь и растворяясь друг в друге, два потерянных одиноких человека, которых судьба свела вместе ложью и жестокостью, и которые должны ненавидеть друг друга, но по какой-то причине не могли.
Глава 31
После визита к отцу у меня не было сил ехать на учёбу, и я попросила Эйба отвезти меня домой. По выражению моего лица отец понял, что я знаю всё. В его же глазах я нашла подтверждение, что каждое слово, сказанное Алексом, было правдой. Мой отец, действительно, повинен в чудовищной смерти его брата, и в том, что испортил ему жизнь. И он брал взятки. Об этом я спросила его в лоб, и то как он опустил глаза, и задрожали его губы, стало для меня тем самым болезненным «да».
Слёз не было совсем. Вместо меня их выплакал отец. Он цеплялся за мои руки и говорил, что хотел оградить меня от грязи, что хотел воспитать меня лучшим человеком, чем был сам. Что любит, и умоляет простить. Его слова оседали на коже и никак не могли проникнуть внутрь. Человек, сидевший передо мной, был мне незнаком. Я привыкла считать отца оплотом спокойствия, честности и мудрости, а этот мужчина, с трясущимся подбородком, шмыгающий носом, и лихорадочно цепляющийся за мои пальцы, нисколько на него не походил. Но когда он поднял на меня покрасневшие глаза и произнёс: «Ты только не ненавидь меня, дочка», что-то острое резануло грудь. Так живо, что в носу защипало, и стало тяжело вдохнуть. Перед глазами вдруг промелькнула вся моя жизнь: папа катает меня на моих первых качелях. Меня тошнит, потому что вестибулярный аппарат никудышный, и он на руках он тащит меня, бледную как мел, в ближайший супермаркет и скупает все сладости. Обнимает после вручения дипломов об окончании средней школы, и говорит, что гордится мной, хотя мои оценки далеко не самые лучшие. А цветная мазня, которую я нарисовала во втором классе, все эти годы неизменно висит над его кроватью в спальне, и все гости, бывающие у нас дома, обязательно должны её увидеть, потому что, по словам папы, когда-нибудь я стану великой художницей. Девятнадцать лет этот человек был для меня всем: домом, семьёй, опорой и другом. И, возможно, всё самое хорошее, что было в нём, он подарил мне. Заботился искренне и бескорыстно, и вложил в меня столько любви, что несмотря ни на что, я найду в себе силы вернуть ему её. Потому что он единственный, благодаря которому мне есть что отдавать. И я сказала ему. Сказала, что не ненавижу его, и никогда не смогу. Слов любви произнесено не было, но, думаю, отец этого и не ждал. Когда я слегка сжала его ладонь, перед тем как покинуть комнату свиданий, он зарыдал. Я тоже зарыдала, но позже, когда покинула этот мрачный склеп искорёженных человеческих судеб. С каждой пролитой слезой становилось легче. Как весенние ручейки смывают грязь, вся ложь и обида по капле вытекали из меня, оставляя внутри незаполненную пустоту, но вместе с ней освобождая что-то цельное, чистое и твёрдое, что невозможно поколебать или сломать. Веру в то, что не бывает плохих людей, и каждый имеет шанс на прощение. Веру, что любовь способна победить всё. Веру, что добро, как бы это банально ни звучало, всегда объёмнее и весомее зла.
