— Последние полгода мы с Расти выживали. Вернее, выживал я, потому что Расти плавал в своём вымышленном мире супергероев и волшебных мантий. Я же воровал хлеб с магазинных прилавков, спал на улице, потому что дверь часто была закрыта на засов. Отец превратился в безликую тень с вечно мутными глазами и отсутствующим взглядом. Когда соседская шпана предложила мне продавать травку в школе, я согласился, не раздумывая. Для четырнадцатилетнего подростка, которого никто не хотел брать на работу, это был идеальный заработок. Наркобароном я не стал, но на еду и учебники для Расти хватало. А потом произошёл пожар. Дверь в тот день была закрыта, и сердобольная соседка, миссис Харрисон, пустила нас к себе. У старухи жили три кошки, от пола жутко воняло мочой. Проснулись мы ночью от звука пожарной сирены. Огонь потушили, но спасать было уже некого. Говорили, что причиной возгорания послужила непотушенная сигарета. Вот только мой отец, в отличие от Хлои, никогда не курил.
Я не решалась посмотреть на Алекса. В груди расплывалась большая чёрная дыра. Моя мать... папа всегда говорил, что она была самым добрым и чутким существом на свете. Неужели она могла бросить родную мать спиваться... вот так просто вычеркнуть из жизни? Наплевать на двоих напуганных детей? Это невозможно. В Нью-Йорке масса реабилитационных центров. Она могла бы обратиться туда.
— Я не горевал, — негромко продолжал говорить Алекс. — В моих глазах отец умер, когда стал пьяницей, хотя я продолжал любить воспоминания о нём, о тех временах, когда мы жили втроём и были по-своему счастливы. Твоего отца и Элизабет я увидел лишь на похоронах. Колтон сказал, что за неимением других родственников, суд назначил их опекунами. Мы с Расти переехали в красивый дом на Лонг-Айленде, в том самом, в котором ты выросла. Тёплых семейных отношений у нас не сложилось, но мне это и не нужно было. У нас с Расти была крыша над головой, чистое постельное бельё и еда, и я был благодарен твоим родителям за это. Свободных денег у меня не было, так как давать на карманные расходы не входило в планы твоего отца, поэтому я продолжал изредка приторговывать травкой. Однажды, когда я и ещё несколько курьеров пришли за партией товара, нас загребли копы. Я не сильно испугался. Я был несовершеннолетним, партия была крошечная. Это был мой первый привод. Максимум что мне грозило, это пара суток в камере и предупреждение. В участок, в котором нас держали, примчался твой отец. Он отвел меня в сторону и сообщил, что ситуация очень серьёзная. Оказывается, помимо травки, в квартире нашли большую партию героина, и все обвинения могли повесить на нас. Колтон рассказал, какой срок мне может за это светить, и обещал помочь. Я был перепуган до смерти. Я никогда не имел дел с тяжёлыми наркотиками и не знал, что за это бывает. Мысль о том, что меня закроют на несколько месяцев или даже лет, и я не увижу Расти, привела меня в ужас. Я запаниковал. Спустя какое-то время твой отец вернулся и сказал, что в моей непростой ситуации появилась лазейка: один из задержанных парней дал свидетельские показания, в которых называет имена нескольких шишек наркокартеля, но подписывать бумагу отказывался, а это лишало её юридической силы. Если я подпишу бумагу за него, полиция пообещала сохранить конфиденциальность и отпустить меня домой. Я отказался, потому что чувствовал, что дело нечисто. Потом меня заперли в кабинет с огромным жлобом в полицейской форме, который стал в подробностях рассказывать, что с подростками вроде меня делают на зоне. Мне было страшно до дрожи в коленях, и я сдался.
Алекс отвернулся и засунул руки в карманы брюк. Я не дышала. По отяжелевшему воздуху и тому как напряглись его плечи, я поняла, что самое страшное ждёт меня впереди.
— Вот только меня всё равно посадили, — его голос был спокоен и звучен, но я седьмым чувством угадывала, что он себя сдерживает. — И конфиденциальности никакой не было. Моё имя было во всех полицейских протоколах. Каждая собака в Бронксе считала, что это я всех сдал. Твой отец пришёл ко мне в камеру и извинялся, говорил, что не понимал, как так получилось. Только позже я узнал, что родители торчка, написавшего показания, дали хорошую взятку, чтобы отмазать сына, — Алекс повернул голову, так что мне стал виден его жесткий профиль. — Дали взятку твоему отцу. А я, малолетний идиот, думал, что он по-родственному волнуется за меня, и поэтому суетится.
Звук протеста готов был сорваться с моих дрожащих губ, но Алекс жестом остановил меня.
— Знаешь, что в мире наркотиков делают со стукачами, Тина? Их наказывают. Жестоко и показательно, чтобы другим неповадно было. Знаешь, как наказали меня? Что взять у мальчишки, который сидит в тюрьме, и у которого за душой нет ничего? Забрать у него единственное дорогое — младшего брата.
Внешне Алекс был спокоен, но потому как быстро натягивалась рубашка на его груди, я поняла, что это лишь видимость. Казалось, его не было в этой комнате. Он был где-то далеко, в своём прошлом.
— Расти забили камнями на моих глазах, когда нас вывели на прогулку. Специально выжидали, пока я появлюсь. Я даже сделать ничего не мог. Просто орал, чтобы его спасли. Никто не спас. Его тело с расколотой головой лежало на дороге ещё два часа, пока не приехали полицейские и скорая. Меня даже на его похороны не отпустили.
Прижав руку ко рту, я тихо зарыдала. Меня тошнило, хотелось орать и рвать на себе волосы. Я не могла поверить, что в мире существовала такая жестокость. Не хотела верить, что к этому был причастен мой отец.
— Я выл в камере три дня. Хотел умереть. Мечтал, чтобы меня зарезали, но этого, как назло, не происходило. О, убить пытались много раз, но позже. Потому что так поступают со стукачами. Ты спрашивала, что случилось с теми парнями, что напали на меня. Одного из них выпустили, а другого, того, что порезал Зеда и терроризировал его, я убил. Вогнал ему вилку в горло. За это мне дали ещё три года.
В кабинете воцарилась тишина. Казалось, Алекс решил дать мне время свыкнуться с полученной информацией. Как будто это было возможно. Зажмурившись, я обхватила колени руками и тихо выла.
— Я вышел из тюрьмы, когда мне было восемнадцать. У меня не было ничего. Ни дома, ни семьи, ни работы. Лишь ненависть и жажда мести. Я поклялся, что отомщу твоему отцу, Тина. За время моей отсидки ничего не изменилось. Колтон по-прежнему работал судьёй. Из тюремных разговоров я знал, что он брал взятки. Да, Тина, ещё как брал. Нью-Йорк не знал более продажного судьи, чем твой отец. Но я хотел получить ответы. Когда я пришёл к вам домой, чтобы спросить, за что Колтон так поступил со мной, он посмотрел на меня, как на мусор. Это и было ключом ко всему. Я понял, что в его глазах и в глазах твоей матери всегда и был мусором. Сын алкоголика и девки, как он сам сказал тогда. Раздражающее пятно в безупречной биографии уважаемого чиновника, кусок грязи на их белоснежных простынях. У меня не было даже шанса в глазах этих снобов, едва они переступили порог нашей маленькой квартирки в самом поганом районе Нью-Йорка.
Откуда-то в этот момень ко мне пришла уверенность, что Алекс не лгал, и мой мир перевернулся, словно корабль «Летучий Голландец». Я висела вниз головой, испытывая тошноту и головокружение. Болтала в воздухе ногами, пытаясь найти опору, и не находила. Всё, во что я верила и принимала как данность, оказалось ложью. Наверное, когда-нибудь я научусь жить с этим, но в тот момент так не казалось.
Алекс тем временем продолжал своё неумолимое повествование:
— Я поклялся отомстить, Тина. В тот год, когда я вышел, родилась ты, а твоя мать вскоре умерла. Я хотел лишить твоего старика всего, что у него было. Хотел, чтобы он страдал так же, как и я. Но что у него было взять, кроме лживых денег? В его жизни не было ничего ценного, кроме тебя.
Алекс сделал шаг к столу и оперся на него обеими руками. Его глаза мерцали чернотой.
— Твоя семья лишила меня всего, что я любил. Я решил, что будет справедливо поступить так же. И я ждал. В день, когда тебе исполнилось шесть, я пришёл к вам домой. Колтона не было, ты была с няней. Старая курица засмотрелась в журнал, и ты гуляла во дворе одна. Я пришёл, чтобы убить тебя, Тина. Не так, как Расти, конечно. Хотел засунуть тебя в машину, отвезти на окраину и бросить там умирать.
