Едва вырвавшись на свободу, они тотчас же побежали к дому Арчибальда.
Там они узнали, что Арчибальд был у Армана де Бернэ. И друзья бегом пустились к бульвару де Курсель.
Остальное нам уже известно.
19
ЛУЧ СВЕТА
Мрачная печаль нависла над домом маркиза де Фаверей. В подобные часы даже стенам передается грустное настроение их обитателей.
Маркиза заперлась в молельне, оббитой крепом, где, как в святилище, хранились все воспоминания ее разбитой жизни и где тяжелые думы, подобно тучам на небе, теснились у нее в голове.
Отчего именно сегодня более чем когда-либо тени прошлого нависли над ее душой, как густые туманы, которые застигают врасплох путешественника и застилают ему глаза? Неужели потому только, что через несколько часов человеческое правосудие должно было исполнить свою ужасную обязанность по отношению к виновному? Мысль о смерти, даже как о возмездии за преступление, возмущала и в то же время пугала ее. В воображении рисовался дорогой, незабываемый образ того, кто пал жертвой мнимого правосудия, кто, честный, добрый, смелый, великодушный, также должен был сложить голову на плахе. Он был невиновен! А между тем, в глазах тех, которые осудили его, он, без сомнения, заслуживал своей участи. А этот Жак, что если и он был невиновен?
Не поддаваясь страшной тоске, сжимавшей ей сердце, Мария де Фаверей старалась спокойнее отнестись к делу Жака. Она обвиняла себя в том, что осмелилась сравнить участь этих разных людей. Святотатством считала она сопоставлять имя мученика с именем убийцы! А между тем, мысль эта неотступ но вертелась у нее в голове и прогнать ее она была не в силах. Его звали Жаком, как и того, кого она любила.
И маркиза принялась обдумывать все, что известно ей было о жизни Жака. Это был найденыш, какой-нибудь несчастный, брошенный на дороге преступной матерью. И на пути своем он встретил гнусного Бискара.
Одна мысль об этом заставила ее вздрогнуть. Жак. Бискар. Сопоставление этих двух имен наполняло ее сердце ужасом. И в ней вспыхнула и с каждой минутой все более разгоралась искра мысли, в которой она сама себе не смела признаться. Что если Жак сын де Котбеля, ее сын! Нет! Быть не может! Это невозможно.
Бискар не молчал бы так долго. Разве человеческое суще ство, как бы испорчено оно ни было, могло дойти до такой зверски-холодной, дьявольской мести? Бискар свиреп и жесток, он наверно не отказал бы себе в удовольствии адскими муками истерзать сердце матери, объявить ей, что сын ее идет по пути порока. Дитя, рожденное в Оллиульских ущельях, без сомнения, умерло. Бедный, милый малютка! Кто знает, быть может, в припадке неистовой ярости Бискар бросил его в море, в нескольких шагах от той самой хижины, где негодяй этот совершил жестокое похищение'
И бедная мать рыдала и в отчаянии простирала руки к порт рету Жака де Котбеля, умоляя его о помощи.
Она боялась, что сойдет с ума, так сильно стучала кровь у нее в висках и туманила глаза. Бедняжка позвала к себе Люси и Полину. При виде их она, по крайней мере, утешала себя мечтой о чистых радостях материнской любви к этим двум девушкам
Обе подруги были так же грустны.
Сердце Полины было разбито. Молодые души живее и сильнее чувствуют. Она не могла забыть того, что Жак де Шерлю спас ей жизнь.
День и ночь преследовал ее образ великодушного молодого человека, и в памяти ее беспрестанно возникала та незабываемая минута, когда он, бледный, но улыбающийся, неустрашимо бросился навстречу смерти, лишь бы избавить ее от опасности.
Всюду слышался ей его звучный голос, на который отзывались какие-то неведомые струны ее сердца.
Затем воображение уносило ее в тот огромный зал, где заседали судьи, бесстрастные и внимательные. Там стоял Жак, еще бледнее прежнего, под бременем страшного обвинения, нависшего над ним.
И тогда прозвучало ужасное слово, тяжелым камнем упавшее на сердце: смерть!
Обе девушки нежно припали к груди своей доброй матери и все трое, крепко прижавшись друг к другу, молча плакали.
Вдруг дверь резко распахнулась. Вошел маркиз де Фаверей в сопровождении Армана де Бернэ и Марсиаля.
Все трое остановились на пороге, до глубины души растроганные скорбным зрелищем.
— Люси! Полина! Оставьте нас одних с матерью, — сказал маркиз.
Они удивленно подняли головы.
Мария де Фаверей страшно побледнела. Лихорадочным блеском загорелись ее глаза и инстинктивным движением еще крепче прижала она обеих девушек к своему сердцу, движимая каким-то непостижимым предчувствием.
Маркиз подошел к ней.
— Мне нужно поговорить с тобой, милая жена, — сказал он строго и вместе с тем ласково, — с тобой одной.
Он сделал ударение на слове «одной».
Бедная женщина молча провела рукой по своему горячему, влажному лбу. Потом, обняв Люси и Полину, она тихо сказала:
— Идите, милые дети, я скоро позову вас.
Девушки молча повиновались.
И когда дверь за ними закрылась, несчастная женщина тревожно огляделась кругом.
— Что случилось? — спросила она прерывающимся от волнения голосом.
Добрый старик с минуту колебался. Он боялся убить Марию внезапным открытием.
Но Арман жестом напомнил ему, что нельзя терять ни минуты.
Пробило уже час. Осужденному оставалось жить всего три часа.
— Друг мой, — сказал маркиз, — ты всегда мужественно переносила горе! Сумеешь ли ты так же мужественно встретить и радость?
— Радость? Ах, да разве возможна для меня радость на этом свете?
— Да, дитя мое, — с отеческой нежностью отвечал маркиз. — Я лучше всякого другого знаю тайну твоей горькой жизни и говорю тебе: жена, ты много страдала! Но в будущем ты будешь вознаграждена за то, что не падала духом!
Она сильно вздрогнула и хрипло произнесла:
— Мой сын!
— Твой сын жив, — продолжал старик, быстро подходя к ней и заключая ее в объятия.
Радостный крик вырвался из груди маркизы, голова ее припала к плечу старика и крупные, жгучие слезы, слезы радости и надежды, брызнули у нее из глаз.
— Он жив! Да, я верю, я чувствую! Ах, говорите, говорите, я чувствую в себе достаточно сил выслушать все! Мой сын жив! Зачем же мне падать духом! Нет, нет! Говорите же, я вас умоляю, я вам приказываю. Мужество матери дает силы самой слабой женщине. Где мой сын?
— Твой сын, ты его знаешь, ты его видела.
Недоумевающим взглядом окинула она де Фаверея, потом Армана и Марсиаля.
— Я, я видела его! Где же это?
— Ты видела невинного, опутанного непроницаемой сетью обвинений. Над которым тяготеет проклятие.
— Жак де Шерлю! — воскликнула несчастная мать, падая на колени.
— Да, Жак! — продолжал старик. — Жак, которого осудили на смерть.
— Но ведь он скоро умрет! — простонала бедная женщина.
— Нет! Он спасен!
— Спасен, спасен! И невиновен! О, я знала это раньше! Разве сердце матери может ошибиться! Разве не чувствовала я к нему какого-то неопределенного влечения! Мой сын! Мой сын! О, повторите еще раз эту прекрасную весть, скажите, что я не ошиблась!
— Маркиза, — начал Арман, — двое бандитов, о которых я говорил с вами, бывшие сообщники Бискара, вопреки величайшим опасностям, явились открыть мне правду. Жак — то самое дитя, которое Бискар некогда вырвал из ваших объятий. Кроме того, они заявляют, что преступление, в котором обвиняют бедного Жака, было совершено Бискаром и теми негодяями, которые известны под именем «Парижских Волков».
— Где же они, эти люди? — спросила маркиза, быстро вскакивая на ноги.
К ней снова вернулись воля и самообладание.
Арман подошел к двери.
По его знаку Мюфлие и Кониглю вошли в комнату.
При всей своей самоуверенности они, однако, чувствовали некоторое замешательство.
— Не бойтесь ничего, говорите смело, — ободрял их Арман.
Мюфлие откашлялся, отвернулся в сторону, чтобы плюнуть, но увидел ковер и сдержался.
В нескольких словах повторил он все то, что уже раньше передал Арчибальд.
— Однако, время летит! — воскликнула Мария. — Надо спасти его!
— Соммервиль отправился в министерство юстиции, он скоро вернется с приказом об отсрочке.
— Боже мой! — шептала бедная женщина. — Что мне делать? Ничего не понимаю! Соммервиль поторопится, не так ли? О, мне страшно за свою радость! Мне страшно за свою надежду! Ах! — вдруг вскрикнула она, неожиданно увидя в дверях Арчибальда в сопровождении какого-то незнакомого господина.
— Друзья мои, — сказал Соммервиль, — господин обер-секретарь министерства юстиции согласился вместе со мной приехать сюда для того, чтобы самому выслушать показания этих двух свидетелей.
— Ах, сударь, да благословит вас Господь. Но отсрочка!
— Приказ уже отправлен с нарочным, — сказал обер-секретарь. — Итак, не стоит волноваться. Если суд допустил ошибку, он ее исправит.
