– Это слишком сложно, Бушер! Я хочу знать: кто победит в этой схватке? И только.
– Характер грядущего единоборства таков, что каждый может быть убит. И один из них умрет. Завтра на рассвете.
– Но кто? Ты пробовал получить у звезд не точный ответ, а совет?
– Да, мой повелитель! Звезды сказали, что у твоего воина обязательно будет момент, ведущий к его полной победе над русским. Он должен всего лишь не упустить его… Всего-навсего…
– Я понял! – Чунгулай хлопнул в ладоши, призывая в шатер слуг и охрану. – Позвать ко мне рубаку Онгудая и старого лучника Еланду!
* * *
Закончив работу с сетями, женщины аккуратно сложили их под навес и уже собрались расходиться, – поздняя ночь.
– Быстро вы! – похвалил подошедший Аверьянов. – Просто фантастика. Как вы все успеваете?
– Встаем поранее, ложимся попозднее, – всего и делов!
– А вот у нас, у баб, есть к тебе вопрос, Николай…
– Сыпьте!
– Что значит слово «валенки»?
– То есть? – опешил Коля. – Как это – «что значит»?
– Ну вот песня-то, твой ящик волшебный пел… Очень понравилось нам, – сразу мы запомнили:
Суди люди, суди Бог,Как же я любила!По морозу босикомК милому ходила!
– Да это ясно, – и «по морозу», и «босиком», – лучше и не скажешь!
– Это всем бабам глубоко понятно!
– А вот «валенки» – не поняли! Валенки – что такое?
– Валенки, – Коля задумчиво почесал подбородок. – Это… Это как сапоги, но из войлока… Их валяют… В смысле делают… прямо целиком, на колодке. Зимой сунул ноги – просторные войлочные сапоги… Ни натягивать их не нужно – они свободные, ни застегивать, ни завязывать… А не знаете вы валенки, потому что, – вот сейчас я подумал, – что это татарская обувь, войлок ведь… Ну, еще узнаете… От татар ведь не только зло, много и хорошего будет…
– Твоими устами да мед бы пить… Дождешься от них!
– Татары тоже не знают ничего про валенки! Мы будили Бухэ, татарчонка-то этого, пьяненького, еле-еле проснулся, – тоже не знает!
– Ну, значит, все еще впереди, – триста лет ига, все перемешается двадцать раз, – вместе с татарами, значит, валенки придумаете, – татарскую обувь из войлока для русской холодной и снежной зимы! Лет через тридцать – сто тридцать…
– Была нужда ждать! Я уж и так все поняла, – заявила одна из женщин. – Сегодня же своему задание дам – мигом сваляет.
– Да сейчас май на дворе, Ефимовна!
– Готовь сани летом! …Сама носить буду и вам продавать!
– Охо-хо! «Продавать» будет! Купчиха нашлась!
– Пора по домам, девочки!
– Ох! – спохватились все и стали расходиться.
«Валенки, валенки…» – растеклось по ночной Берестихе.
* * *
В кузнице мужики под руководством Глухаря заканчивали производство арбалетов.
– И кто бы подумать мог, что из железа лук сделать можно?
– А что, Коля, крепка ли там Русь-матушка, – в веках-то? Рай там у вас, небось?
– Хорошо люди живут!
– Аки сыр в масле катаются!
– Расскажи нам про жизнь, про грядущую.
– Хоть за прапраправнуков мы порадуемся!
– Сыты все, обуты, одеты, обучены грамоте?
– В святой вере живут, в страхе Божьем?
– Веселясь в трудах, жизни радуются?
– Князья умные? О народе заботятся?
– Пашни обильные?
– Дети здоровые?
– Старики, – в тепле, в холе, – до ста лет ведь живут?
Аверьянов задумался, наклонив голову, чтобы при свете горна мужики не увидели его глаз. Врать не хотелось, а правду сказать было стыдно до ужаса.
– Русь у нас кличут Россией…
– Так… Много княжеств в ней?
– Да. Самая большая страна, наверно, на всем на шарике! – Коля решил перевести разговор острой социальной темы к строению Земли и Солнечной системы.
– На каком таком шарике?
– Ну, да вы же не знаете, что Земля круглая!
– Как не знаем?! И тебя выучим! Круглая! Блин! На трех китах. Известно!
– Да не блин, а круглая, как шар… Ну, как яблоко!
– Зачем ж вы так ее скатали? В колобок?
– Никто не скатывал! Она всегда была такой. И сейчас такая.
– Ну уж! Залезь на крышу да глаза разуй.
– Хорошо. А киты тогда твои где?
– Внизу. Копни как следует, увидишь!
Аверьянов только рукой махнул…
– Татары гонца прислали! – вбежал дозорный, запыхавшись. – Вызывают на единоборство поутру! Их богатырь – Онгудай! …Человека саблей… по длине… надвое разрубает!
В кузне стало тихо…
– Скажи гонцу: я принимаю бой, – кивнул Коля.
– Ой! – вздохнул кто-то.
– По длине…
– А не надо «длину» подставлять, – пожал плечами Коля. – Чего ж проще-то!
Глухарь сунул раскаленный металл в воду, и он зашипел, закаляясь…
* * *
Спешащая домой Олена чуть не споткнулась о сидящего на крыльце грустного Афанасича…
– Ой, дедушка! – рассмеялась Олена. – Чуть не полетела!
– Развеселилась… Быстренько. Это правильно!
– Я вот что думаю… – Олена села рядом с дедом на крыльцо. – А может, вдовый? Ведь он про сына только говорил.
– Где сын – там и жена!
– Да как же, дедушка: у нас вот с Сенькой – ни отца, ни матери?!
– У вас-то с Сенькой мать сосной задавило, отца медведь задрал! А там-то, через тыщщу лет, – какие там медведи? Как может через тыщщу лет человека задавить? Кто? Зачем? В уме ль ты, девица?! Там – рай, представь!!!
– Кругом бананы! – кивнула Олена. Слезы блеснули у нее на щеках.
– Ты успокойся перво-наперво, – погладил ее по голове Афанасич. – Он завтра поутру бой примет. С главным рубакой татарским схватится… Зарубит тот его, мы в рютинскую топь уйдем, так все забудется к зиме. И будет хорошо.
– Что будет «хорошо»?! Да что ж ты говоришь?!?!
– Сам не знаю, что язык мелет… – скорбно кивнул Афанасич. – У самого, внучка, сердце… Узлом завязано…
* * *
Последними кончили работу землекопы. Обтерев лопаты, прекрасный, ценный инструмент, – они понесли их убрать на склад.
– Заперто! – один из мужиков потрогал замок.
– Да положи в темницу! Там только щеколда наружняя.
– В темнице Оглобля сидит.
– Чего он, съест их, что ль, лопаты? …Он спит. Клади.
Дверь темницы открылась и снова закрылась. Щеколда щелкнула, запирая Оглоблю с лопатами…
* * *
На востоке небо начало светлеть. Туман в низинах таял, исчезал. Наконец первые лучи солнца, пробив густой туман, озарили сверкающее росой поле перед Берестихой.
С опушки, от татарского стана, отделился одинокий всадник и стал, пересекая поле, медленно приближаться к Берестихе…
Тем временем вдоль опушки, не покидая густого кустарника, перемещались в тумане две человеческие фигуры: лучник Еланда, опытный стрелок, старик уже, лет шестидесяти, и молодой ученик, мальчик лет двенадцати. Ученик нес на плече огромный лук Еланды – в полтора человеческих роста. За плечами ученика висел колчан с пятью большими – величиною в рост мальчика – стрелами. Еланда с учеником скрытно от защитников крепости перемещались в ту точку, в которой кусты опушки подходили ближе всего к месту предстоящего единоборства.
* * *
Всадник Онгудай – лучший рубака Орды Чунгулая – спешился метрах в ста от стен Берестихи. Он спешился именно с той стороны Берестихи, к которой кусты опушки подходили ближе всего… На Онгудае был обычный татарский шлем – стальная шапка с меховой опушкой, легкая кольчуга. На левой руке Онгудая был надет небольшой круглый татарский щит. На поясе у Онгудая слева висела сабля в ножнах, под правой рукой на поясе – булава, ближе к спине тяжелый метательный дротик и тоже справа, но ближе к животу, – кривой татарский нож…
* * *
– До места схватки отсюда не меньше двух полетов обычной стрелы… – сказал ученик Еланде, протягивая ему лук.
– Не меньше, – согласился Еланда, оценивая расстояние. Приняв лук, Еланда погладил его, любовно, как живое существо, после чего начал осматривать узлы крепления тетивы…
Осмотрев лук, он вручил его ученику, – просто чтоб тот держал его в вертикальном положении. Довольно бесцеремонно повернув ученика к себе спиной, Еланда стал осматривать оперения стрел, торчащих из колчана за спиной ученика… Задумчиво щурясь, Еланда выбирал стрелу, сверяясь с расстоянием. Место схватки было хорошо видно сквозь ветви кустов…
* * *
Из крепости вышел Николай Аверьянов – в трехцветке, с мечом у пояса, но без щита. Справа на поясе у Коли висели нунчаки, ближе к спине сложенный в несколько раз боевой кнут, а ближе к животу – обычный десантный нож.
Николай снял с пояса меч вместе с ножнами… Обнажив оружие, он отбросил ножны подальше, чтобы не мешали.
Онгудай вынул саблю из ножен и взвесил ее в руке – красноречивым, угрожающим жестом. Он сразу же, как только противник показался в воротах крепости, оценил его тщедушность и невысокий рост. Да и не молод. Тридцать весен давно позади. В родном улусе Онгудая таких сажают на пирах к старикам. Двадцатилетнему Онгудаю этот полустарик был чуть повыше плеча: до подбородка примерно. Такого удобно рубить сверху вниз, плавно поддергивая саблю на себя, – сверху и наискосок. Старикан не взял даже щита, – понятно, щит – это тяжесть. Бой будет недолгим. Пустые ножны, болтаясь на левом боку, даже не успеют помешать, – решил Онгудай.
