Любимейшим местом Анны-Франсуазы стал, как ни странно, собор Парижской Богоматери — притом что она вовсе не была набожна. Собор постепенно ветшал, и ходили слухи, что Людовик в ближайшее время должен отдать приказ о реконструкции, просто никак не могут найти подходящего архитектора для такой важной миссии. Анна любила стоять в каком-либо незаметном углу огромного сооружения и смотреть на лучи света, проникающие сквозь витражи в верхних ярусах. Однажды де Ври с разрешения де Жюсси возил Анну-Франсуазу в Орлеан для изучения собора Сен-Круа. В те годы как раз возводилась его титаническая южная часть, и Анна своими глазами видела, как на огромную высоту поднимаются невероятных размеров и тяжести каменные блоки. Таким образом де Ври наглядно демонстрировал Анне принципы механики. Нотр-Дам де Пари в свою очередь был вовсе не гигантской стройкой, но учебником иных, тонких материй, как Библия, запечатанная в камне.
К слову, именно здесь, в соборе, Анна впервые осознала, что она не читала Библию. Книгу, которая становилась первой для всех её сверстников, которая вела по жизни богатых и бедных, сильных и слабых, мужчин и женщин; книгу, на которой строилась львиная доля отношений в обществе, без которой многие не могли ступить и шагу — Анна никогда не открывала её. В доме герцога де Жюсси Библии не было.
«Почему у тебя нет Библии?» — спросила она отца при следующей встрече. «Потому что она мне неинтересна». — «А как же Бог?» — «Бога нет». — «Как ты можешь так говорить?» — «Так говорят многие, просто не все — вслух». — «Неужели ты никогда не открывал её?» — «Я — открывал, и даже читал, и даже знаю многие главы наизусть». — «Но почему?..» — «Потому что меня растили крайне религиозным ребёнком, но я вырос и сделал свой собственный выбор; я не нуждаюсь в одобрении Церкви». — «Ты встречался с Папой?» — «Да, я встречался с ним много лет назад, ещё до твоего рождения, это был Александр VII[92]; он не любил Францию, и Франция не любила его; в период его папства король посылал в Рим одно посольство за другим, но Александр любые попытки сблизиться отвергал, я был в составе одного из посольств». — «И какой он, Папа?» — «Я не знаю, какой он теперь, хотя, судя по бесконечному конфликту с двором Людовика, Иннокентий[93] несильно отличается от Александра; Александр, по крайней мере, не то чтобы шёл на уступки, но не сопротивлялся уже произошедшему, Иннокентий же презирает Людовика в открытую, не стесняясь говорить об этом публично; Людовик уже доигрался до того, что Рим не признаёт назначенных им епископов, в половине епархий царит разброд; теперь ты понимаешь, почему я не люблю Церковь?» — «Не совсем». — «Потому что она убеждает всех в собственной милости и всепрощении, рассказывает нам о прекрасном и милосердном Боге, а сама — лишь политическая структура, ненавидящая всех и вся, Церковь лжёт самой себе — и другим». — «А Бог? Может, он отдельно от Церкви? Может, он всё-таки есть?» — «Если бы он был, он бы давно испепелил всех своих служителей».
Тем не менее Анна-Франсуаза нашла Библию в доме де Торрона — это была чуть ли не единственная книга, которую муж прочёл в жизни. Читая, Анна не могла сразу понять, что же такого в этих строках, в этих страницах, в этих историях, которые своей откровенностью и порой наивностью напоминали её собственные приключения. Анне казалось, что камень собора учит гораздо лучше, чем бумага этой странной книги, — и она возвращалась в собор, садилась на каменную скамью и читала, читала.
Когда она уже заканчивала читать Новый Завет, к ней подсел священник. «Ты молодец, дочь моя, — сказал он, — ты читаешь правильную книгу». — «Что же в ней правильного?» — спросила Анна. «Ты читала Библию и не нашла в ней ничего правильного?» — «Нет». — «Возможно, тебе стоит чаще бывать на проповедях; по твоей одежде я вижу, что ты из дворян — неужто тебе попался столь плохой учитель богословия, что не смог разъяснить тебе даже назначение Библии?» — «У меня не было учителя богословия». — «Как?» — священник был удивлён, конечно, Франция — светское государство, но чтобы так… «Объясните мне, отче, зачем нужна Библия», — попросила вдруг Анна. «За несколько минут это не объяснишь». — «А представьте себе, отче, что вам нужно спасти чью-то душу, и осталось на это всего пять минут: или пан — или пропал, через пять минут душа улетит к дьяволу, и только вы можете её спасти: спасайте». — «Что ты такое говоришь! — вскричал священник. — Не поминай в церкви того, кого Господь низверг в преисподнюю…» — «Вот видите, отче, — сказала Анна, — у вас нет ответа на мой вопрос, а здесь, — она обвела рукой каменные своды собора, — он есть, только вы его не видите, потому что вы слепы». Священник развернулся и пошёл прочь. Анне показалось, что он не совсем уходит, а скорее хочет позвать кого-то рангом выше и умнее. Девушка решила не дожидаться — и покинула собор.
Больше она никогда не общалась со священниками. Какая-то странная натянутость, натужность, неестественность их поведения раздражала её. Она никогда не бывала, например, в Испании и не очень хорошо представляла себе, что живёт в идеальной стране для неподчинения Церкви. В какой-то мере антиклерикальная политика Людовика позволяла минимизировать влияние религиозных структур на общество и на Анну как часть последнего. Анна-Франсуаза не замечала этого; ей казалось, что так же точно живёт весь мир, что можно не читать Библию и не знать её к шестнадцати годам, что можно задавать священнику странные вопросы и вызвать у него лишь праведный гнев, но не более того. Сильное влияние инквизиции в Испании, Италии и Португалии никак не отражалось на Франции — и во многом именно этот факт служил источником разногласий Папы и короля.
Де Торрон Библию читал и в Бога верил. Он не заставлял жену в обязательном порядке молиться или посещать церковь и скорее удивлялся, чем возмущался её агностицизмом. Собственно, перечисление того, что его не беспокоило, заняло бы слишком много места в этой книге, поскольку де Торрона не беспокоило практически ничего. Лишь один раз он посоветовал жене всё-таки обратиться к Богу. «Возможно, — сказал он, — именно твоё неверие есть первопричина наших неудач в деле обзаведения потомством, возможно, стоит всё-таки попытаться попросить его о милости, и тогда ты забеременеешь». — «Нет, — ответила она, — не волнуйся, мы всё успеем».
По этикету ей стоило обращаться к нему на «вы», как и ему — к ней, но Анна сразу, в первую же брачную ночь, сказала: нет. Если отныне мы — родные друг другу люди, хотя бы между собой нам нужно соблюдать определённую степень близости. Хотя на людях они, конечно, вели себя более подобающим статусу образом.
К началу лета мастерская на улице Турнель всё-таки завершила работу над экипажем для новоявленной герцогини де Торрон. Экипаж получился знатным, большим, красивым, с двумя гербами — де Торронов и де Жюсси, значительно более внушительным, нежели тот, на котором передвигалась Анна-Франсуаза, когда жила в доме отца. Анна не любила чрезмерной роскоши, а точнее, её демонстрации простым людям. Она не хотела вызывать зависть и вытекающие из неё негативные чувства. Но положение обязывало, и следовало показать де Торрону, что он не зря затеял изготовление нового экипажа вместо использования какого-либо уже имеющегося из своего обширного гаража. Анна сказала ему, что карета прекрасна, и де Торрон улыбнулся. Подобное проявление эмоций было для него нехарактерно, и Анна поняла, что не зря польстила мужу. На самом деле карета её, конечно, несколько раздражала.
«Хорошей карете — прекрасных коней», — сказал де Торрон, и четвёрка была куплена, практически идентичных, рыжих, в тон волосам Анны-Франсуазы. «Тебе очень идёт», — сказал он жене, имея в виду соответствие её внешности, масти лошадей и украшений экипажа. Анна чуть не рассмеялась. Новые лошади показались ей безликими. Она любила животных и, живя в отцовском дворце, знала по именам практически всех обитателей конюшни (собственно, и конюхов, и лошадей). Что она знала о конюшне мужа? Гм… Да, там были лошади — красивые, разномастные, ухоженные, но никто из них не стал для Анны другом — как могли быть друзьями животные отца.
Презентованная Анне четвёртка была транспортным средством — таким же, как и карета. Более того, частью транспортного средства представлялся Анне и кучер, чьё имя она узнала примерно через месяц после того, как он стал постоянно возить её. Его звали Анри, он был худ, носат и носил вислые усы. Неаккуратно выбритый подбородок придавал кучеру неухоженный вид, он казался бродягой, несмотря даже на форменную ливрею. Луи посмеивался над Анри, не упуская ни одного удачного случая пошутить. Шутки Луи казались Анне плоскими, и она полагала, что Анри они тоже не то чтобы веселят. Он даже не отшучивался в ответ — просто смотрел на Луи своими печальными глазами и забирался на козлы (либо спускался с них).
