«Или вот тоже – это было в реальности: что-то я проснулась рано и вижу: сидит у меня в ногах сестра моей бабушки тетя Таня. Ой, какая лихая была тетя Таня по части любви! Вот она мне и говорит: «Ну и что, много ты написала? А почему про меня до сих пор ничего нет?»…Вот эти детали жизни, образы какие-то – я ими кормлюсь. То есть я не придумываю всё из головы. Это приходит».
Это приходило вот тут, в квартире на десятом этаже, окна которой смотрели на прядильно-крутильную фабрику, не так уж и давно еще дымившую высоченной кирпичной трубой.
«Когда б вы знали, из какого сора…»…Нечто неописуемое, точно ветер. Рассказы прячутся у меня по углам».
Вот именно, по углам! Сочиняя эти мемуары, я то и дело вожусь в этих углах, где у нас распиханы кучи бумаг, которые выше я высокопарно обозначил «нашим архивом». И, что удивительно, как правило, очень вовремя, в ритм с появляющимся в рукописи эпизодом нахожу в них нечто мне неизвестное, связанное с этим эпизодом, или напрочь забытое.
Закончив предыдущую главку о различном у нас отношении к теме любви, я решил освоить еще один уголок стеллажей, спрятавшийся за диванной спинкой. Я надеялся найти мой собкоровский журнал, где фиксировались все контакты редакции с представителем в регионе (я его когда-то по-тихому стянул в отделе корреспондентской сети). А вместо него нашел седьмой номер журнала «Семья и школа» за 1989 год, где Галина в качестве писателя-спеца по запутанным делам любви отвечала на два письма юношей с общей бедой: в каждого из них была до смерти влюблена девушка, однако без взаимности, и это затрудняло и даже омрачало жизнь объектов девичьего обожания.
Я знаю, почему эта публикация прошла в свое время мимо моего внимания. Я был тогда захвачен фантастическим огоньковским вихрем – даже не журналистики, а, можно сказать, перестроечной истории страны, которая по большой части творилась прямо на страницах вмиг преобразившегося журнала. Это было круто – попасть в такой котел после умиротворенного существования в довольно безмятежном «Журналисте».
А между тем эта статья Галины, прочти я ее тогда, была бы полезна для понимания потаенных нюансов душевного строя моей подруги.
Вот начало того материала.
«Когда-то очень давно хотелось написать фантастическую повесть-притчу. До дела не дошло. Но обнаружилось свойство сказки: она не захотела уйти, заняла скромный кусочек сердца и теперь всегда – во время длинной дороги, в момент усталого бессмыслия, тупого стояния в очереди – она начинала звучать на разные голоса, эта ненаписанная история. Причем, подчеркиваю, каждый раз – на разные голоса. Будто бы она не одна маленькая невоплощенная сказочка, а какой-то многоголосый непобедимый монстр. Я ее за это не люблю и даже боюсь, ей же как раз мое сопротивление и страх явно нравятся. В общем, у меня с притчей что-то вроде эстрадной «нанайской игры» – сам себе победитель, сам себе побежденный.
Почему-то я подумала, что именно сейчас пришла пора ее рассказать вслух. Не писать же всерьез этим хорошим молодым людям, что насильно мил не будешь, а сохранение достоинства человека – дело не просто первейшее, можно сказать, единственно возможное для порядочной жизни. Потому что без него не выжить. Не отсылать же мальчиков к классике, которая знает все, а тему неразделенной любви вообще лучше всех? Мальчики и девочки уже проходили и «Евгения Онегина», и «Героя нашего времени», но, видимо, им не пришло в голову, что это немножечко и о них.
…Но коль случилось то, что случилось, и наши растерявшиеся корреспонденты не нашли ответа там, где столько зарыто вопросов-ответов, то я возьму на себя смелость поведать свою притчу.
…Итак, в некотором царстве, некотором государстве…
Одним словом, жила-была некая Счастливая Страна. Страна была счастлива потому, что мудрейшие люди ее познали сокрытую до того тайну мироздания и овладели секретом Бессмертия.
Люди этой страны уже могли не умирать. Они даже могли оставаться по желанию в одном, лучшем, на их взгляд, возрасте. Совсем не обязательно это была молодость, потому что человек уже познал и преимущества зрелости и даже очарование и мудрость глубоких седин. В общем, в этой стране жили полнокровно, чисто, счастливо и не ведали беды, если бы… Всякая Законченная Идиллия не является и не может быть отражением миропорядка. Она ему противоречит. Мудрейшие люди понимали это. Абсолюта, знали они, не существует. Нет ситуации, которая определяется словами «ничто, нигде и никогда». Или «всё, везде, всегда». Поэтому Смерть, побежденная и ограниченная, тем не менее в каком-то виде должна была остаться в жизни. Ей определили четкое Условие. Умереть должен был (я подчеркиваю, должен был, а не мог) тот человек, которого переставали любить. Любовь была единственной Охранительницей и Берегиней Личности. Люди радостно приняли эту Поправку к Бессмертию, потому что давно по опыту знали: жизнь устроена так, что на всякое страшило есть свое любило. Это почти закон.
Тем более что в расчет принималась Любовь любого размена, даже, к примеру, собачья и кошачья. Или даже зеленая гераниевая любовь.
Поэтому каждый Житель имел достаточную прочность существования, ибо даже политый им цветок был ему надежной защитой. И Страна жила уверенно, и пролетали мимо сердец пули убийц, и вовремя вырастали крылья у падающих с высоты, и, в конце концов, все успокоились окончательно, потому что выяснилось – невозможно победить Любовь, даже если она идет из сердца накормленной птички.
А потом в этой выверенной системе что-то случилось. И стало все больше и больше Черных Фургонов, увозящих подлежащих смерти, которые так редки были раньше. Стали умирать Красавицы, Благополучнейшие Отцы, Прекрасные Матери. Точнейшие компьютеры с тончайшими датчиками проверяли обстоятельства и убеждались: все верно. Умирающих не любили. Как? Почему? Непостижимым образом Фургоны увозили тех, кого, казалось бы, сам господь Бог велел любить вечно. Именно тут люди вспомнили бога, в силу которого Мудрейшие не то что не верили, нет, они уже прошли этот бесславный и скудный атеистический путь и понимали, что на этой ниве не растет ничего. Просто они считали себя сродни, ну, если не богу, то, во всяком случае, тому уровню Иерархии, который может уже почти все.
Что же случилось с их идеально сформированной Страной, построенной не на лжи, не на жестокости, не на насилии, не на дури – на Любви? Это был Вопрос Вопросов.
И ответа на него не было. Косяком пошли Парадоксы. Страшный, старый, грязный пьянчужка жил вечно, а Фургон приезжал и забирал талантливого мыслителя. Людям стало страшно, а главное, возникло ощущение Бездарности. Это важно сказать, потому что в этой преуспевшей во всех Науках и Искусствах стране именно Бездарность была позором. Именно ее боялись, ну, как мы, грешные, к примеру, боимся той же Смерти.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
