– Разве он тебе папа? – удивленная, спросила мать.
– Папа! – твердо ответил мальчишка, без колебаний взяв на себя добрую половину моей мужской ответственности. Так впервые мы с ним совершили один мужской поступок на двоих.
Как я сообразил позднее, он в тот момент, видимо, в первую очередь думал о матери, которую любил безмерно, и о ее, прямо скажем, двусмысленном по отношению к нему положении.
Профессор тут оказался жертвой. Да что поделать, в жизни без таковых не обходится.
С тех пор я как-то не верю в инфантилизм маленьких детей, в их неспособность «врубиться» в суть взрослых отношений, не разобраться, где и в чем им самим будет лучше. И убежден: мотивы комиссий органов образования (а они неизбежны, когда речь о дележе детей при разводах) материального свойства – там-то ребенку будет лучше, поскольку зарплата впятеро выше, а квартира отдельная, – чушь. Вернее, не чушь по логике, а по отношению к детской судьбе. Малышу лучше не там, где ему благополучнее, а там, с кем ему лучше. А это знает только он. И никто больше.
Работая журналистом, я много раз сталкивался со случаями, когда сердце ребенка было занято тем, кому приходится уходить. И это трагедия куда больнее гамлетовской. Но знаю я и то, что таких оказий в десятки раз меньше, чем о них пишут в газетах и говорят в судах. А умножают процент несчастных эгоистичные взрослые, большинству из которых, если разобраться в каждом факте, на других (в том числе детей) наплевать. И тогда куда как просто разжечь истерику промеж собой и бывшей женой (мужем), и запалить этим огнем ни в чем не повинное существо, и поджаривать его на этом огне, и не давать ему затухнуть…
…Я помню странный случай в школе, на выпускном вечере сына. Потеряв его из виду, мы побрели разыскивать его по казенному и довольно пустынному зданию. Зачем? Не знаю сам. Мы открыли дверь спортзала – и едва успели увернуться от несущегося прямо на нас… стула, пущенного в полет сильной и меткой рукой нашего чада. Конечно, этот снаряд был предназначен не нам, а первому попавшемуся. Однако мать все равно разобиделась и, несмотря на все уговоры мальчишки, покинула поле предстоящего торжества.
Я думаю, она до сих пор не поняла причину «немотивированного вандализма» собственного дитяти.
Дело в том, что он ухитрился записаться в первый класс под моей фамилией – так ему захотелось, а мне, легкомысленному, это было приятно. В другом городе, где мы потом жили, это же проделать было уже легче. И в Москве – тоже. Подлог вскрылся перед экзаменами на аттестат зрелости. Надо было или срочно официально менять фамилию, или переоформлять все школьные документы.
Парень послал письмо родному отцу. И получил от него разрешение на перемену фамилии. Но… пришел ко мне.
– Скажи, тебе очень важно, чтобы у меня была твоя фамилия? Тогда я сейчас иду к нотариусу.
– Нет, меня не волнуют формальности, – ответил я.
– Спасибо, – сказал он, и я не понял, порадовал я его своей «сговорчивостью» или обидел «безразличием». Меня это тревожило. Его, видимо, еще больше.
В общем, аттестат зрелости ему был выписан на фамилию родного отца. А скопившаяся по этому случаю нервная энергия – дурная ли, благодатная ли – погнала его в тот вечер неведомо куда, и он схватился за первый попавшийся в руку предмет и, как говорят судейские, в не совсем вменяемом состоянии метнул в того, кто первым раскрыл дверь. А им оказался я.
…Бог ты мой! Какая это ерунда по сравнению с множеством известных мне (по роду службы, разумеется) случаев, происшедших на почве разводов и усыновлений. Про удочерения я вообще не говорю – там слишком часто все бывает еще в тысячу раз сложнее. Вот что для меня ясно: чем меньше взрослые вмешиваются в чисто формальную, даже юридическую сторону дела, тем лучше для всех – и для детей, и для самих взрослых. Единственно, с чем надо бороться беспощадно, – с проявлениями насилия в любой форме, физической ли, психологической, моральной. Не наше это собачье дело, с кем жить человеку, под какой фамилией, кого любить и почитать родным, а кого просто дяденькой или тетенькой. Что бы там ни говорили высоколобые юристы. Они ведь все равно всё со всех взыщут что положено. Ну и ладно. А человеческое – человекам.
…Он пришел ко мне лет пятнадцать назад.
– Батюшка! – с каких-то пор он нашел, как ему кажется, самое точное обращение ко мне – «батюшка», а мне оно понравилось, так и живем. – А как бы ты отнесся к тому, если бы я со своей семьей уехал из страны?
То была еще пора довольно вонючего (это я о «Гастрономах» да столовых) социализма.
– Но почему?
– Потому что жить здесь – это для меня каждый день терять чувство собственного достоинства.
– Это правда?
– Правда.
– Тогда уезжай.
И уехал.
А я потерял что-то. Теплое, к чему можно было бы прислониться, согреться. Доброе, на которое можно было рассчитывать. Сильное, потому что молодое.
Но вскоре многое изменилось! Оказалось: можно ездить в гости. Оказалось: можно перезваниваться. И в принципе можно уезжать и приезжать. Ругайте демократию как хотите, но уже из-за одного этого она благословенна.
…И вот та первая страничка письма, которая запомнилась наизусть.
Сверху красным карандашом: «Персонально». И так же красным подчеркнуто: «Батюшка!..»
«Ты среди нас самый умный и самый рассудительный. Написал я, понимаешь ли, письмо всем вам, а потом стал мучиться, стоит его посылать или нет, потому что… Ты уж будь любезен, прочти и сам реши, что сказать, что нет, или вообще отнести письмо к разряду сугубо личных, направленных только тебе».
Под каждой крышей – свои мыши. Тем более в семье. Деликатные обстоятельства, о которых шла речь, могли кое-кому показаться обидными. Он опять думал о своей матери. И невольно стребовал с меня должок, выданный им в четыре года: теперь я должен был принимать наше окончательное решение.
Мы с ним не показали это письмо никому. И правильно сделали.
…А у него уже растет третий ребенок. Может, пора его усыновить?..»
«Шутка!» – известная шутка из «Кавказской пленницы». Надо быть поистине кавказским человеком (или, скажем, африканским), чтобы именно кровь в жилах или официальное, нотариальное посвящение в близкие служило для тебя главным критерием «свойскости», родственности. «Оглянитесь окрест себя». Не знаю, с какого времени, но в нашем мире люди все чаще стягиваются, сплачиваются в содружества, братства, общины или, как модно стало говорить, в кластеры, будучи помазанные клеями совсем иного свойства. Если мы с моей сестрой Ириной, хоть и прожившие бо́льшую часть жизни вдали друг от друга, так сказать, homo одного вида, – это благо, это счастье. Она мне всегда ближе кого угодно. Но буду ли я, как мы говорили в детстве, «водиться» с людьми, противными моей натуре, по причине, грубо говоря, верности «прайду»?.. Зачем?.. Они, может быть, хорошие – но не для меня. Не для моей сестры. Не для окружающих меня действительно близких людей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
