Босиком он вышел на лужайку, сел в качалку и оттолкнулся от земли ногой.
Как хорошо.
– Ле-еш! – закричали из-за забора. – Леш, щас костер будем зажигать и мясо ставить! Тебя ждать?
– Нет! – проорал в ответ Плетнев.
– Нет?! – удивились за забором. – Опять нет, ты гляди! Чегой-то?!
– Я дома буду ужинать!
– Да нечего у тебя там ужинать!
– Чего ты там стрекочешь, стрекоза?!
– Да не идет опять! Полдня землю кидал и ужинать не будет!
– Отстань от него, может, не хочет человек!
Плетнев качался, наслаждаясь.
Над забором возникла Витюшкина голова.
– Леш, ужинать-то давай! Может, и по стопочке! Если американский советник отвернется. – И Витюшка подмигнул.
– Нет, Вить, вы без меня сегодня.
– А то давай! – Тут он вдруг посмотрел куда-то в сторону и так удивился, что даже лысина сделалась удивленной. – Ты глянь, Леш, чего там!
– Где? – спросил Плетнев и лениво обернулся. – Коза, что ли, опять?
Ничего необычного он не увидел, угол дома, газон, который хорошо бы постричь, кусты, забор с желтыми треугольниками солнца. Из непривычного было только тихое урчание автомобильного двигателя, раздававшееся где-то довольно близко.
– Да… там… две… Две козы-то, – пробормотал Витюшка и скрылся.
Плетнев ничего не понял, встал из качалки и обошел дом.
Возле его ворот стоял длинный, как космический корабль, белый «Мерседес», а рядом с ним Оксана – бриллиантовая река переливалась на шее, стекала в декольте – и Маринка, улыбавшаяся неуверенной, детской улыбкой.
Плетнев замер.
Сердце стукнуло раз, другой, а с третьим ударом у него не стало никакого сердца. На его месте оказалось то, что было всегда, – холодный, блестящий хромированный прибор для перекачки крови.
– Здравствуй, дорогой, – негромко сказала Оксана. – Мы тебя еле нашли.
Алексей Александрович подошел, размотал новую цепь с новым замком и распахнул ворота.
– Добро пожаловать.
– Даже так? – весело удивилась Оксана. – Саша, заезжай.
Плетнев кивнул знакомому водителю и придержал створку.
– Ну, ты прямо Лев Толстой! Босой, и сам ворота открываешь! На покос еще не ходил?
– Нет еще. Здравствуйте, Оксана. Привет, Марин.
– Здравствуй, Лешенька, – тихим голоском выговорила Маринка.
Она не поднимала глаз и была очень хороша собой. Так хороша, какой может быть только фотография в журнале. Но она же не фотография!
– Ну, приглашай! – распорядилась Оксана. – Я скажу водителю, чтобы он занес вещи.
Плетнев, которого все это перестало забавлять, сказал, что с вещами пока придется подождать.
– У меня ночевать негде, – сообщил он, глядя теще в лоб. – Всего два дивана.
– А нам больше и не нужно! – весело возразила она. Все складывалось просто прекрасно, она даже не ожидала, что все так сложится! – На одном я, на другом вы с Маринкой! Ведь мы уже приехали, Алексей! Теперь тебе уж точно не удастся удрать!
Тут она увидела его машину.
– Это чья такая? Рабочих? Значит, пусть они выгонят, а Саша заедет на ее место. Иначе ворота не закроются.
– Это моя машина.
Оксана засмеялась и погрозила ему пальцем.
– Я и забыла, какое у тебя странное чувство юмора! Ну, показывай, показывай свои владения!..
И она пошла по розовой плитке, каблучки стучали.
– Лешенька, как твои дела? – спросила Маринка, не поднимая глаз.
– Спасибо, прекрасно, а как твои?
– Спасибо, хорошо, – выговорила она, осеклась и посмотрела на него в явном замешательстве.
…Почему мне никогда не приходило в голову, что она глупа?! Просто глупа, и все тут!..
У нее были фарфоровые нежные щеки, карие глаза, искусно подведенные черным, длинные ресницы и локоны. На создание локонов обычно уходили часы.
– Я должна тебе сказать, – заговорила Маринка и заправила локон за ушко, в котором болтался большой круглый бриллиант, прошлогодний его подарок ко дню рождения, – я очень, очень переживаю, что все получилось так нелепо!
– Нелепо, – повторил Плетнев.
Она решила, что он с ней соглашается, и приободрилась.
– Я подумала, если мы с тобой начнем все сначала… – И тут она взяла его за локоть.
Не только сердце превратилось в хромированный насос, но и весь Плетнев превратился в нечто жесткое, холодное и негнущееся, как поручень в трамвае.
Он аккуратно освободил локоть и сказал очень вежливо:
– Прошу.
Оксана стояла на террасе.
– Я думаю, – заявила она сверху, – вам нужно поговорить наедине. Я не хочу вам мешать.
Плетнев поднялся по ступенькам.
– Пропуск секретарша сделала? – осведомился он, как будто это было самым важным.
– Ах, Алексей, какое это имеет значение? Главное, мы здесь.
…Самое главное, подумал Плетнев холодно, что мне теперь придется уволить секретаршу. А жаль. Она хороший работник.
– У тебя здесь мило. Нет, правда, мило! Иногда мне тоже хочется забраться в какой-нибудь шалашик, и чтоб меня никто не видел и не слышал. Так что я очень тебя понимаю.
– Спасибо.
– Алексей, – сказала теща серьезно, – перестань кривляться. Ну, мы же с тобой взрослые люди! Мы оба понимаем, что у нас нет другого пути, только… восстановить прежние отношения. Это гораздо удобнее, чем затевать скандал! Я поговорила с Маринкой, она все поняла, да же, доченька?
Доченька кивнула. Она стояла и смотрела в пол. Плетнев подумал, что сесть она не решается, потому что обивка плетеных стульев старая и грязная.
– То, что было, больше никогда не повторится. Это я тебе обещаю. Мы тебе обещаем. Да, доченька?
Маринка подняла на него глаза.
Она очень страдала, и ей хотелось, чтобы все кончилось поскорее. Еще ей хотелось «в город», и она знала, что уехать сегодня все равно не удастся, мать ни за что не согласится. Перспектива ночевки в этом жутком, отвратительном, чужом сарае на чужом диване с чужим постельным бельм пугала так, как если бы ее приговорили провести ночь в тюрьме.
Она знала, что сама во всем виновата – очень глупо попалась! – и теперь должна поплатиться за это, и готова была нести свой крест, но не ночевать же в таких условиях!..
Она быстро взглянула на мать.
Нет, мать ей не поддержка. Она миллион раз втолковывала дочери, что мужа надо вернуть любой ценой.
Но эта цена уж слишком высока…
Можно попробовать, конечно, но все это она уже пробовала, и ничего не получалось!.. Нет, можно попробовать…
Маринка всхлипнула, слезы наполнили глаза и покатились по щекам. Подводку она сделала многомесячную, ничего не потечет, зато от слез глаза станут еще больше.
– Лешенька, поедем домой, пожалуйста! Я без тебя не могу! Я больше не могу так жить…
И она подбежала к Плетневу, взяла его за руку и потянула на себя.
– Ну, прости, прости меня!.. Я не подумала просто!.. Я… все так получилось… Ты же знаешь… А мы с тобой замечательно жили, правда же? Ну, правда? Я не могу, не хочу без тебя!
Она все тянула его, он топтался, и она обняла его и припала к груди. Пахла она изумительно. Духи – или, как они с тещей выражались, «парфюм» – делали на заказ в Париже специально обученные парфюмеры, и это было очень ответственное дело.
– Алексей, не будь садистом, – негромко сказала теща. – Посмотри на нее, в каком она состоянии.
Маринка обнимала его, слезы все катились, и, прижимаясь щекой к его льняной рубахе, думала с содроганием, что ничего не получится. Придется ночевать здесь.
– Ле-еш! – закричали из-за забора. – Леша-а-а!
– А! – заорал Плетнев в ответ.
Маринка отшатнулась, и Оксана посмотрела на него с изумлением.
– К тебе, что ль, приехали? – кричала Валюшка.
– Да!
– Дак давайте все к нам! У нас мясо еще не ставлено! Витюшка только угли разводит!
– Господи боже мой… – пробормотала Оксана.
Плетнев оторвал от себя супругу, у которой моментально высохли глаза и рот приоткрылся от изумления, прошагал к перилам и высунулся. С той стороны забора возникла растрепанная голова.
– Говорю, к нам давайте! У тебя трескать-то нечего, я знаю! Или чего? На речку сначала?! Артемку если там встретишь, гони домой, слышь, Леш?
– Слышу, – сказал Алексей Александрович. – Спасибо, Валюш, мы не придем.
– Да чего там! Веди, веди гостей на речку, а потом к нам!
– Они уже уезжают, Валюш.
Маринка приободрилась. Может, и не придется ночевать, а?..
– Чего это уезжают?! – изумилась соседка.
– Слезай оттеда! – послышалось из-за забора. – Все указания дает, американский советник! Сказано тебе, не лезь!
– А я и не лезу, чего я лезу-то!.. – И Валюшкина голова скрылась.
Алексей Александрович улыбался.
Солнце садилось, березы качались вдалеке, ободранный и объеденный куст как будто приосанился, и понятно стало, что завтра будет длинный теплый июльский день – и река останется на месте, и соседи, и теплые доски пола, и привычные дела, которые так важны для него.
То, что происходит сейчас на террасе, – нет, не важно.
Не слишком приятно, конечно, но – не важно.
