Но чего-то не хватало, чего-то связующего и оригинального. Философской подкладки? Своего взгляда? Или сравнительного анализа? Леденцов вздохнул, открыл книгу и продолжил чтение.
«Бюстгальтер соскочил с нее, как кожура с банана.
— Я красивая, правда?
Он глянул на нее поверх дула револьвера:
— Как филиппинец в субботний вечер».
Инспектор задумался, не представляя, как выглядит филиппинец в субботний вечер...
В передней зазвонил телефон. Леденцов пошел, придерживая свободные полы халата. Звонит, разумеется, маман. Посыпал ли, посолил ли и поперчил ли...
— Я у трубки.
— Здравствуйте, Боря...
— О, Наташенька, привет, — отозвался он как ни в чем не бывало.
— Боря, как вы поживаете?
— Как филиппинец в субботний вечер, — брякнул он загадочную фразу.
— А что делаете?
— Принял ванну, выпил кофе и теперь в белом халате читаю импортный детектив.
— Боря, хотите со мной встретиться?
Голос убитый, виноватый, чуточку напряженный. Болеет за вчерашнее. Пусть-пусть. Страдания женщину красят.
— Наташенька, конечно, хочу.
— Моя подружка собирает гостей... Идемте? Потанцуем...
— Наташа, то-то мне петух приснился.
— Какой петух?
— Красный. Это к танцам.
— Я у нее буду раньше. Приходите прямо по адресу. Запишите.
— Пишу, — соврал он, перенявший петельниковскую привычку все запоминать.
— Улица Юности, дом десять, квартира двадцать семь. Жду к шести. Не опаздывайте.
— Наташа, а почему голос как у отчисленной?
Но трубка уже пищала. Леденцов опустил ее, раздумывая о странностях женского характера. Еще ведь толком не знакомы, а психологические трудности уже завихряются. Как там... «Французский парень, сказавший «Ищите герлу», был чертовски прав».
До шести оставалось полтора часа. Инспектор вернулся к столу поразмышлять о субботнем филиппинце. Видимо, тот в субботу напивался и делался страшным. Это открытие навело инспектора на новую главу: «Сыщик — белый, преступник — цветной».
В шестом часу он начал собираться. Выбор одежды никогда не затруднял его — лишь задумался, когда извлек из шкафа зеленый галстук, который смотрелся на груди крокодильчиком, подвешенным за хвост. Но зеленое шло к рыжему.
Без пяти шесть Леденцов оглядел старинный дом номер десять по улице Юности. Двадцать седьмая квартира оказалась на последнем этаже. Инспектор поправил галстук-крокодильчик, отцентрировав его за хвост, и нажал кнопку. Но звонка не расслышал. Теперь делали звонки тихие, музыкальные и вообще бесшумные. Он надавил кнопку еще. Ни звона, ни шагов, ни музыки... Тихо.
Леденцов легонько тронул медную позеленевшую ручку. Дверь бессильно подалась, словно висела не на стальных петлях, а на тряпичных лямках. Он открыл ее и шагнул внутрь неуверенно, будто сомневался в крепости пола. Тишина и запах штукатурки встретили его.
— Есть кто? — крикнул он и пошел по коридорчику на свет, падавший, видимо, из кухни.
Сзади скрипнула дверь. Леденцов обернулся удивленно — она ведь на тряпичных лямках. Дверь медленно закрывалась. Инспектор хотел...
Удар и звук — так стреляет на реке лед в сильные морозы — разбились о его череп. Инспектор успел лишь подумать, что обвалился потолок, — ведь пахло штукатуркой...
И все исчезло.
8
Голод напомнил о себе тоской в желудке. Петельников глянул на часы — четверть одиннадцатого. Но был еще один подопечный. Инспектор, как врач по вызовам, не мог отказаться ни от единого визита. Этот пациент не давался, и отыскивать его приходилось по телефону. Инспектор еще раз посмотрел на часы — удобнее было бы развалиться в кресле и названивать, но пока доберется до дому, стукнет одиннадцать.
Петельников нащупал несколько двушек и пошел, высматривая телефонную будку. Она приткнулась к безоконной стене древнего дома, стоявшего в белом воздухе, как заиндевевший утес.
В записной книжке было пять номеров приятелей и знакомых того, искомого. Петельников завертел диск. И на третьем адресе вдруг повезло — за искомым куда-то пошли.
— Я у телефона, — услышал он почти дамский голос.
— Привет, — отозвался инспектор.
— С кем имею честь?
— Со мною, — буркнул Петельников, давя раздражение.
— То есть?
— Старший инспектор уголовного розыска, капитан милиции Петельников, — представился он и щелкнул бы каблуками, да помешала будка.
— Рад вас слышать.
— А я говорю с Аркадием Тылочкиным, десятиклассником, отличником, чемпионом района по шахматам?
— Что вы хотите?
— Жрать я хочу, — признался инспектор, которому изысканный голос этого Тылочкина казался медом, поглощаемым без хлеба.
— Как вы сказали?
— Выражаясь твоим языком, кушать хочу, — объяснил инспектор.
— При чем тут я?
— Не жрамши, то есть не кушамши, мотаюсь из-за таких, как ты.
— А почему вы говорите мне «ты»? — удивился Тылочкин почти томным голосом.
— Пардон, — выдохнул инспектор.
— Так что вы от меня хотите?
— Встретиться.
— Я оставил в милиции почтовый адрес «до востребования», пришлите официальную открытку.
Инспектор вздохнул бессильно. Будь перед ним лицо этого изысканного шахматиста, он бы подобрал несколько веских слов. Возможно, педагоги нашли бы эти слова чересчур сильными, но инспектор считал, что в шестнадцать лет пора стать мужчиной, поэтому говорил с ними по-мужски. Однако воевать с изысканным голосом, да еще из телефонной будки, да еще натощак...
— Тылочкин, я расхотел с тобой встречаться.
— Отчего же?
— Оттого, что ты двуличен, как верблюд.
Инспектор нахмурился. Зачем-то оскорбил верблюда. Почему тот двуличен? Он всего лишь двугорб.
— А капитан милиции имеет право оскорблять?
— Не имеет. За верблюда прости, но ты двуличен..
— Почему? — все-таки заинтересовался Тылочкин.
— «С кем имею честь», «рад вас слышать», «называйте на вы»... Рыцарь! А мать слезами обливается...
— Вы знаете, что она сделала?
— Знаю: заявила в милицию, что ты украл у нее пятьдесят рублей.
— По-вашему, она права?
Костяком мужских разговоров инспектор полагал правду.
— Она не права. Но она с испугу за тебя и теперь очень об этом жалеет.
Тылочкин не ответил, что-то обдумывая. Инспектор воспользовался тишиной в трубке:
— А зачем тебе понадобились деньги?
— Купить латы и копье, товарищ капитан, — усмехнулся изысканный голос.
— Обиделся за рыцаря? Кстати, Аркаша, главная черта рыцаря — великодушие. Когда будешь шаркать с приятелями ножкой, помни, что в пустой квартире тебя ждет одинокая мать. Привет!
Инспектор вышел из будки на белый свет. Но откуда он, этот белый свет? Не ото дня же — день уже миновал, не от ночи же — ночь еще не пришла... А где сумерки, их соединяющие? Надо всем царил белый свет, как-то вытесняя город и освобождая место для белой ночи.
Петельникову захотелось пойти на Реку, где этот белый свет растворялся в воде. Но усталость и желудочная тоска задубили его. Он стоял у будки, что-то вспоминая. И вспомнил: дома ничего не было, кроме банки растворимого кофе и консервированной фасоли, стручковой. Все столовые и магазины закрыты. Но в двух кварталах отсюда жил следователь прокуратуры Сергей Рябинин.
Инспектор вернулся в будку и набрал незабываемый номер:
— Сергей, не спишь?
— А что — происшествие? — утекающим голосом спросил Рябинин и наверняка свободной рукой вцепился в очки.
— Сейчас будет. Я хочу взломать продуктовый магазин.
— А ты далеко?
— Рядом.
— Тогда лучше взломай мой холодильник...
Инспектор повесил трубку и вспомнил, что все-таки на одного пациента сил у него не хватило — на того, который играет сонату Грига и собирает винные бутылки.
9
Та река, которая треснула от сильного мороза, белела резкой болью. И бежала волнами, волнами...
Леденцов открыл глаза. Светлый потолок студенисто вздрагивал, опять готовый упасть. Инспектор зажмурился и лежал, отдавшись белым волнам болезненной реки. Он не знал, сколько так прошло времени, но когда вновь открыл глаза, студенистый потолок уже устоялся, словно в него добавили желатина.
Инспектор ощупал голову — крови не было. Превозмогая стук в висках, он сел с тихим и непроизвольным стоном.
Никакой штукатурки. Потолок цел и даже не колышется. Стены стоят крепко и вертикально. Но где-то жутко стучит... В голове.
Вставал инспектор, как невменяемый пьяный: сперва на четвереньки, потом на полусогнутые ноги, затем выпрямился по-человечьи. И постоял, осваиваясь в пространстве.
Никакой штукатурки. Ни потолок, ни стены не падали.
