— Ну разве штаны могут быть проблемой? — легонько вскипел инспектор.
— А какие у вас были проблемы?
— Мир перевернуть, Миша.
— Это вы... образно?
— Нет, буквально.
И опять юный гигант непонимающе скосил глубокие глазки. Инспектору захотелось толкнуть его в сквер, который был за оградкой, усадить на тихую скамью и объяснить за эту грядущую белую ночь, что такое молодость. Инспектор, знал емкое определение молодости — знал он его... Молод тот, кто хочет переделать мир. В свои шестнадцать инспектор и приступил к его перестройке, дабы мир стал лучше. Да он и теперь бился над этим вместе с ребятами из уголовного розыска.
Но сквер остался позади.
— А сами ходите в коже, — буркнул Миша, оглаживая взглядом инспекторский пиджак.
— Он куплен на заработанные деньги, а не на деньги, вырученные от продажи чужого магнитофона.
Инспектору показалось, что Мишино внимание неуловимо перешло на другое. Его глаза покрупнели и окинули Петельникова любопытствующим взглядом, будто инспектор пообещал продать ему свой кожаный пиджак.
— После школы я хочу работать в милиции, — выпалил Миша.
— А возьмут?
— Самбо занимаюсь, стреляю прилично, в жаргоне секу...
— Еще что?
— Не пьянею от водки, память тренирую, могу смотреть глаза в глаза...
Инспектор засмеялся жестко. От обиды Миша далее убавил шаг. Но Петельников и вовсе стал, вперив в него взгляд своих темных спокойных глаз, — парень натренированно не мигал.
— Миша, мы ходим в засады...
— Я не испугаюсь.
— Мы бываем в схватках...
— Скоро получу разряд по самбо.
— У нас случаются передряги...
— Ну и что?
— Мы попадаем в беды...
— Подумаешь.
— Нет, не возьмут, — заключил инспектор.
— Из-за магнитофона? — насупился он..
— Михаил, ни я, ни мои товарищи не сядут в засаду с человеком, для которого элементарные штаны стали проблемой.
— Почему?
— Ты подумай. А потом встретимся.
5
Старый мол представлял собой узкую косу гранитных валунов и бетонных глыб. Она далеко уползала по мелководью залива, похожая на многовагонный и далекий поезд, убегавший в открытое море. Днем на вагонах-глыбах сидели мальчишки с удочками. Но сейчас, без пяти одиннадцать, лишь какая-то парочка приютилась на плоском валуне.
По песчаному берегу разбежались, кусты молодого сквера. Незапыленная зелень, невысокие деревца и незатертые скамейки создавали впечатление какой-то первозданности. Вот только серые валуны да старый дуб, пастухом стоявший среди кустиков, остались еще от тех времен, когда мол нес свою службу.
Леденцов огляделся. У самого мола расхаживал паренек в джинсах и синей клетчатой рубашке — видимо, тоже ждал девушку. Больше никого не было, потому что белые ночи встречали и провожали на гранитных берегах реки и залива. А тут не хватало пространства для прогулок, базарно орали чайки, пахло несвежей рыбой, и не было ни волн, ни белых кораблей.
Инспектор обосновался под дубом, в кустах и несовершеннолетних березках. Он видел почти весь сквер, оставаясь незаметным. И удивился — зачем же? Ведь на свидание пришел, а не в засаду... Он уже хотел вылезти к скамейкам, но объясняющая мысль остановила — ему не хотелось толочься на песчаной аллейке вместе с клетчаторубашечным и бросать на него косоватые взгляды.
Это свидание не одобрила бы мама, да и капитан Петельников усмехнулся бы так, что слов не надо. Но где инспектору знакомиться с девушками, как не в транспорте, в засадах и на местах происшествия? Не ходить же на танцы. А в райотделе женщин почти нет.
Наташа казалась ему невесть где взращенным цветком, который можно опалить и дыханием. Особенно умилял ее тубусик, похожий на неошкуренное полешко. И скромность умиляла — постеснялась сказать о свидании. Как там...
— «Она так хороша, что римская бэби Юнона показалась бы рядом с ней чахоточной», — сказал Леденцов вслух, чтобы развеять одиночество.
Но когда Наташа успела написать записку? Когда он брал в гардеробе ее плащик. Как сунула в его кардан? За стойкой, когда он, допустим, смотрел на свирепую барменшу. Почему Наташа убеждена, что он знает старый мол? В их районе все его знают. И почему она уверена, что он придет на свидание? Потому что того надо чайником по морде, кто не пойдет с ней на свидание.
Инспектор поморщился. Права мама, к нему пришло профессиональное отупение — анализирует предстоящее свидание, как рецидивиста берет. Он посмотрел на часы, тут же заметив, что посмотрел рывком, как в засаде. Десять минут двенадцатого. Женщины всегда опаздывают — у них это в генах. Вот и клетчаторубашечный мается.
Было светло и бело, лишь слегка сгладилась резкость линий да исчезли детали. На отдаленных березках вдруг пропали тонкие ветки, отчего листья вокруг этих веток показались собранными в шары и конусы, пронзенные воздухом и пространством, — они висели вокруг стволиков, не соприкасаясь, словно плавали в белом свете. Залив прикрылся кустами и проявлял себя холодящим ветерком да запахом свежести — воды ли, корюшки ли, донной ли травы... И еще какой-то кислый запах, вроде уже не привнесенный с залива, мешал инспектору. Он огляделся — в рваном дупле огромным грибом застыл пенистый розоватый сок. Кто-то разворошил его палкой, и на землю упали телесные куски дубового сока...
В аллейке хрустнул гравий. Инспектор вскинул голову, сразу теряя интерес к этому хрусту — не Наташа. К молу шли два парня. Клетчаторубашечный быстро шагнул к ним. Не девушку он ждал...
Но инспекторский интерес вдруг ожил, и он не смог бы объяснить почему.
Трое стояли посреди аллеи плотно, лицом к лицу, спинами к белому свету, и казались туго сколоченной фигурой из трех плоскостей. Леденцов не видел ни их лиц, ни цвета одежды, да и крупные клетки ждущего парня растворились в белесом свете. Инспектору почему-то казалось, что эти трое, стоит им разомкнуться, произведут разрушительный взрыв, вроде снарядного.
— У-у-у, козел! — донесся хрипучий голос.
Тут же он услышал звук, который ни с чем бы не спутал, — глухой шлепок с тихим хрустом. Как тесто упало на песок. Это удар в лицо. Еще удар... Мозгу инспектора, настроенному на свидание, потребовались какие-то секунды для осознания того, что двое пришедших бьют третьего, клетчаторубашечного...
Леденцов перемахнул через кусты, как дикий олень. Кто-то из пришедших оглянулся, и эти двое ринулись по аллейке в сторону от мола. Инспектор бы их догнал, хотя бы одного, но он увидел клетчаторубашечного, который пошатнулся, упал на колени и повалился на бок. Инспектор подскочил к нему.
Парень лежал с закрытыми глазами беззвучно. Окровавленный рот был приоткрыт. Он не дышал. Инспектор попытался найти его пульс, но сообразил, что врач сделает это лучше. Леденцов опять побежал — лишь гравий с томным звоном вылетал из-под ботинок.
В своем районе он знал все телефонные будки. Эта стояла недалеко, на стыке улицы и сквера. Инспектор сорвал трубку:
— «Скорая»! Человек без сознания в сквере у старого мола, начало улицы Молодоженов. Да-да, скорее! Инспектор уголовного розыска Леденцов...
Человек без сознания... Не труп ли? Нужно позвонить дежурному райотдела, но инспектор был приучен капитаном Петельниковым — прежде всего жизнь и здоровье потерпевшего. Как у врачей. Леденцов отер влажный лоб и ринулся обратно в сквер.
Ему показалось, что он перепутал аллеи. Но вот светлый гравий, испачканный кровью. Инспектор огляделся...
Клетчаторубашечного не было — ни живого, ни мертвого.
6
Петельников неспешно поднимался на пятый этаж, раздумывая об этих своих походах...
Были ли в пору его юности символы, подобные джинсам? Были. Плащи «болонья», капроновые рубашки, темные очки, «буги-вуги»... И были ребята, помиравшие без них. Но для юного Петельникова эти символы модной жизни оставались на какой-то обочине — он с приятелями горел иным огнем. Космос... Все ребята класса записались в парашютный кружок. Потом потянул мировой океан — рифы, акваланги, акулы... Затем взлет биологии, захвативший его в десятом классе не только научными чудесами, но и сиюминутной нуждой: у болезненной соседки нещадно пил муж, которому Петельников намеревался со временем перестроить гены. Какие там джинсы...
Инспектор нажал кнопку. Склеротичный звонок едва отозвался. Потом что-то упало, скрипнуло, прокатилось... Дверь открыл белобрысый парнишка в длинной незаправленной рубахе.
— Привет, — сказал инспектор.
— Собираться? — напряженно спросил хозяин квартиры.
— Я не к тебе.
— А к кому?
— К твоим родителям.
Парень мотнул головой с внезапным облегчением:
— Нету их.
Это облегчение понравилось инспектору — переживал, воришка. Петельников молча разглядывал бледное острое лицо, мелкозубую виноватую улыбку и глаза, готовые забегать.
