1
Леденцову нравился петельниковский кабинет. Вроде бы как у всех: стол, мягкие стулья, сейф, карта города на стене… Но карта не выгорела, свеженькая, будто только что из типографии; стол пуст и блестит полировкой стеклянно; вместо графина — минеральная вода в бутылках; сейф выкрашен белой краской и похож на холодильник последней, еще не продаваемой марки; пол натерт до проступания древесного рисунка… Белые цветы на маленьком столике обронили лепестки на красный телефон — издали тот казался окрашенным в горошек.
Петельников ослабил узел галстука, — кстати, тоже в белый горошек на кофейном, почти красноватом фоне.
— Борис Тимофеевич, как ты относишься к приросту народонаселения?
Вопросы, начатые с «Бориса Тимофеевича», таили опасность, как болотные хляби; правда, вопросы с просто «Тимофеевичем» были еще коварнее. Леденцов приготовился к примерно такой логической цепочке: народонаселение — дети — ты не женат — народонаселение не приращиваешь — детей не имеешь — подежурь ночку вместо такого-то, женатого…
— Чем меньше рождается детей, тем меньше будет хулиганов, — улыбнулся Леденцов.
— Ты, оказывается, детоненавистник.
— Вернее, хулиганоненавистник.
— А откуда они берутся, эти хулиганы?
— Проблема, товарищ капитан.
— Неужели ты, профессиональный борец с преступностью, не думал о ее причинах?
Не узрев ожидаемых каверз, Леденцов успокоился. Вопросы капитана шли от мыслительных процессов, текущих далеко не только от Леденцова, но вроде бы и от самого Петельникова, как долетавшие невесть откуда космические частицы. Во время подобных состояний капитан ронял невнятные слова, невпопад отвечал, не вовремя спрашивал… Правда, тогда не бывало и «Бориса Тимофеевича».
— Подростки сбиваются с панталыку от безотцовщины, товарищ капитан.
— Большинство же растет с отцами…
— Отцы воспитанием не занимаются.
— А кто же? Матери?
— Бабушки, товарищ капитан.
— Бабушки вместо отцов? Неплохая мысль.
Проблемная беседа Леденцова устраивала уже хотя бы потому, что прямо его работы не касалась: подростки были в ведении инспекции по делам несовершеннолетних. И спокойное лицо Петельникова, занятое своими далекими мыслями, настраивало лишь на раздумье.
— Я бы, — заговорил свободнее Леденцов, — каждого свихнутого паренька пришпилил бы к настоящему мужчине. К боксеру, штангисту, каратисту…
— Зачем? — вдруг жестко спросил капитан.
— Для воспитания характера.
— А чему может научить спортсмен?
— Товариществу…
— Разве подростки плохие товарищи?
— Взаимовыручке…
— Разве они друг друга выдают?
— Физической силе…
— Разве они слабенькие?
Леденцов замешкался, выискивая у спортсменов моральные достоинства. И нашел: честность схваток. И хотел уже побороть едкие вопросы, но капитан подался к нему, бросив локти на стол так резко, что несколько лепестков слетело с телефона, сделав его просто рябым.
— Мы же возмущаемся жестокостью в фильмах! А как только заходит речь о трудных подростках, сразу вспоминаем секции дзюдо и бокса. Обращаемся к силе и жестокости. Разве суть мужчины в этом? Почему ребят не привлечь шахматистом, ученым, интересным человеком, умельцем, просто умным мужиком?..
Леденцов не ответил, удивившись злости Петельникова, непонятно против кого направленной. Против каратистов? Или против него, сказавшего то, что не легло на подспудные мысли капитана?
Но Петельников улыбнулся, отгоняя свое настроение:
— Тимофеевич, вот разве тебя нельзя прикрепить к трудикам?
— Нельзя, — сразу, не думавши, выпалил Леденцов.
— Почему?
— Я спортсмен, товарищ капитан.
— Дамы из инспекции по малолеткам просят помочь…
Леденцов вздохнул: «Борис Тимофеевич» сработал. Видимо, к его делам, большим и малым, добавится еще толика. И все-таки он попробовал унырнуть:
— На мне «глухарь» висит, товарищ капитан.
— Он на всех нас висит.
— Еще Сашка-телепат…
— Мелочь.
— А кража арбузов? А драка в дискотеке? А история с «летающей тарелкой»?
— Ну да, — тоже вдохновился Петельников. — Сейчас ты сообщишь, что тебе некогда жениться?
— Некогда, товарищ капитан.
Петельников встал и подошел к раскрытому окну, в которое с уличного сквера текли запахи позднего августа. Он сделал несколько долгих вдохов и резких выдохов, отчего его плечи опадали, будто сбрасывали тяжесть. И лейтенант подумал, что никакие гантели и секции не помогут ему, Леденцову, добиться такого вот литого торса; не прибавят росту, уверенности, остроумия и той галантной обаятельности, которая помогает в оперативной работе.
В дверь что-то ударило, отчего она распахнулась, впуская длиннющую продуктовую сумку, плотную, цельносшитую и тупую, как торпеда. За ней вошла женщина с белесыми всклокоченными волосами. Она уставилась на порожнее кресло и замерла, удивившись его пустоте.
Петельников вернулся на место:
— Слушаю вас.
— За что таскали Витю Рундыгина в милицию?
— А вы кто?
— Его бабушка.
— Не таскали, а доставили.
— За что? — повысила она голос оттуда, от двери.
— Отбирал деньги у школьников.
— И сколько взял?
— Не успел.
— Нет, успел! — крикнула женщина. — Шесть копеек двухкопеечными.
Теперь она пошла к столу с нескрываемой решительностью — Петельников ждал, встречая ее своим темным упорным взглядом. Женщина ткнулась в столешницу торпедоподобной сумкой, запустила в нее руку и сыпанула горсть двухкопеечных монет перед капитаном. И еще дважды ныряла рука в зев «торпеды» и густо швыряла мелочь, которая выстелила на столе золотистый круг; одна монетка спрыгнула на пол и докатилась до безмолвного Леденцова.
— За двушки ребенка хотите посадить? Да я вам их тонну привезу! А Витю не дам!
Она повернулась и вышла так скоро, что Петельников не успел ее остановить. А может, не хотел — он и не в таких случаях успевал.
Леденцов поднял монетку и бросил на стол, в круг. Петельников начал сгребать мелочь в холмик.
— Как понравилась бабуся?
— Бандитка.
— А ты не хочешь помочь дамам из инспекции…
— Какая связь?
Капитан опять встал и прошелся по кабинету — теперь он каким-то хитрым, почти незаметным упражнением разминал грудь. Леденцов следил, запоминая. Но слова Петельникова, роняемые на ходу, отвлекли.
— Где жилой квартал примыкает к частным гаражам, есть одно тихое местечко. Что-то вроде беседки или павильончика. А по местному — Шатер. Там собираются отпетые подростки.
— Разогнать.
— Пробовали. Опять роятся. Вроде бы сидят, бренчат на гитаре, никому не в тягость… А вовлекают мальчишек в пьянство, воруют по мелочи, бьют ребят, возможно, занимаются чем-нибудь и покрупнее.
— Разогнать, — убежденно повторил Леденцов.
— Там ядрышко есть. Оно и обрастает.
— Какое ядрышко?
— Внучек этой денежной бабуси. Ирка-губа, она же Ирина Иванова. Грэг-артист. Других не знаю.
— По сколько им?
— Шестнадцать-семнадцать. Кто в школе, кто в ПТУ.
Леденцов умолк, посчитав все ясным: оперативных загадок нет, разгонять бесполезно, привлекать к ответственности вроде бы не за что… В кабинете, всегда накаленном разговорами, сделалось тихо. Но золотой круг меди на столе притягивал взгляды и тревожил. Леденцов пошевелился, намереваясь уйти от ненужной ему тревоги, от разговора о помощи инспекции, от образа всклокоченной женщины… Но Петельников сел рядом и задумался вслух:
— Есть вирусы, которые проникают в чужеродную клетку, встраиваются в ДНК и заставляют всех работать по своей программе. А?
— Не встречал, товарищ капитан.
— Что не встречал?
— Такого вируса.
— А я встречал. — Петельников оглядел его с головы до ног. — Тебе ведь сорока нет?
— Двадцать четыре.
— Выглядишь на двадцать. Моложав, энергичен, неприметен… Чем не вирус?
— Я рыжеват, — начал догадываться Леденцов.
— Вирусы тоже не все брюнеты. Просочиться в Шатер и развалить их изнутри, а?
— Не сумею, товарищ капитан.
— От других дел освободим, а?
— Тут нужен педагог.
— Тут нужен убежденный парень.
— Молод я для воспитателя…
— Молодому они поверят скорее.
— У меня опыта нет…
— Вот и появится.
— Да не сумею я, товарищ капитан! — чуть не взмолился Леденцов.
— Сумеешь, сумеешь.
— Почему вы так уверены?
— Потому что парень ты веселый.
Леденцов замешкался, подыскивая новые доводы. Эту заминку капитан истолковал по-своему. Он встал, довольный, подошел к столу и поманил Леденцова. И когда тот рассеянно подбрел, Петельников оттопырил боковой карман его пиджака и тремя скорыми гребками смахнул туда все двушки. Пиджак сразу скособочило. Леденцов одернул его недоуменно.
