Наконец-то я хорошенько его разглядел: ростом около пяти футов шести дюймов; весил, наверное, фунтов сто пятнадцать, верхнюю часть живота пересекал широкий шрам; лицо длинное, узкое, с квадратной челюстью; волосы чёрные, как смоль; глаза темные, внимательные. Слабая улыбка все еще оставалась на его лице. Когда он увидел и узнал меня, улыбка моментально исчезла.
Сквозь решетку шериф поглядел на спокойного, молчаливого узника и заметил:
– Собираюсь тебя, друг, усадить на электрический стул.
Зангара поежился.
– О'кей. Сажай кресло. Я не бояться.
Шериф повернулся к Уинчеллу и сказал:
– Это он, мистер Уинчелл.
Уинчелл приблизился к решетке насколько мог.
– Вы знаете, кто я такой?
– Нет, – ответил Зангара.
– Меня зовут Уолтер Уинчелл. Слыхали обо мне?
Зангара подумал.
– Может быть.
– "Добрый вечер, мистер и миссис Америка, и все корабли в море..."
Зангара ухмыльнулся:
– Радио. Конечно. Я вас знаю. Знаменитый человек.
– Хотите стать знаменитым, Джузеппе?
– Джо. Зовите меня «Джо». Я американский гражданин.
– Хотите прославиться, Джо?
– Я хочу убить президента.
– Чтобы прославиться?
Молчание.
– Расскажите мне все, – продолжал Уинчелл, – и вы станете знаменитостью. Рассказывайте.
Зангара глядел на меня и, как я понял, ожидал подвоха. Я молчал.
Наконец он заговорил:
– Я пытаться убивать президента. Я пытаться убить его потому, что я не любить правительство. Капиталисты все вороны. Все только для денег. Взять всех – президентов, королей, капиталистов – убивать. Взять все деньги – сжечь. Это моя идея. Вот почему я хотеть убить президента.
– Но вы убили не президента, Джо.
Казалось, Зангара это не слишком смутило.
– Я ошибся, – пожал он плечами.
– Вы ранили много других людей. Они могут умереть.
– Плохо.
– Теперь вы сожалеете?
– Ну да, конечно. Жаль, что могла умирать птица, лошадь, корова. Не моя вина. Скамейка качалась.
– Что вы имеете в виду?
– Скамейка, на которой я стоял, она качаться.
– Вы хотите сказать – она шаталась. Поэтому вы промахнулись?
– Конечно. – Он снова посмотрел на меня, на этот раз озадаченно. Ему хотелось знать, почему я не спрашиваю о том, что видел его в саду сермэковского зятя. Мне хотелось знать, сможет ли он выйти из положения с этим его бесконечным «убить президента». «Пусть потерзается», – решил я.
Уинчелл достал, наконец, блокнот, сказав:
– Давайте начнем с самого начала, Джо.
– Отлично.
– Сколько вам лет?
– Тридцать три.
– Где вы родились?
– Италия.
– Сколько времени вы в Америке? – Был здесь, сентябрь 1923 года.
– Были женаты, Джо?
– Нет.
– Родители живы?
– Жив отец. Мать умереть, когда мне было два года. Я мать не помню. У меня мачеха. Шесть сестер.
– Где сейчас ваша семья?
– Калабрия.
– В Италии?
– Ну да.
– Чем вы занимались, с тех пор как живете в Америке, Джо?
– Работа. Каменщик. – Он нервно взглянул на меня, коротко улыбнулся, почесал щетинистый подбородок и щеку острыми пальцами и добавил: – Иногда садовник.
Уинчелл выстреливал вопросы с умопомрачительной скоростью и записывал ответы:
– Где вы жили в Америке?
– Долго в Нью-Йорке. Иногда Майами, иногда Нью-Йорк. Страдаю желудком, – он указал на шрам в шесть дюймов поперек живота. – Когда холодно, я жить Майами.
– А чем вы занимались, когда приехали сюда?
– Ничем. У меня есть немного денег.
Шериф тронул Уинчелла за плечо и сказал:
– При нем было пятьдесят долларов, которые он потерял вместе с брюками.
Уинчелл небрежно кивнул и продолжил:
– Прежде у вас бывали неприятности, Джо?
– Нет, нет, неприятностей, нет, нет. Ни в какой тюрьме не сидеть. Эта первый.
– Пытались раньше кого-нибудь убить?
– Нет, нет, нет...
– Сколько времени планировали покушение? Когда это впервые пришло вам в голову?
– В голове, у меня все время желудок... – Он сжал руками, как клещами, живот в том месте, где был шрам, и нахмурился. Казалось, что он на самом деле говорит правду.
– Расскажите, что с желудком, Джо.
– Когда я работать на кирпичном заводе, я сжег желудок. Тогда я становился каменщик.
– Желудок все еще вас беспокоит?
– Иногда сильная боль. Сильно болею. В желудке огонь. Делается жар в голове, я превращаюсь как в пьяный, и я чувствую, как хочу стрелять себя, и я думаю – почему я стрелять себя? Лучше стрелять в президента. Если бы я был хорошо, то никого не беспокоил.
– Не хотите жить, Джо? Жизнь вас не радует?
– Нет, потому что я болен весь время.
– Неужели вам не хочется жить?
– Мне все равно, я жив или умер. Мне это все равно.
– Джо, я еще кое-что хотел бы спросить.
– Вы знаменитый человек. Спрашивайте, что хочется.
– В вашей семье, Джо, не было никого больных?
– Нет.
– Сумасшедших нет?
– Никого в сумасшедшем доме.
– Вы пьющий, Джо?
– Я не могу пить. Если я пить, то умирать, потому что желудок горит. Ничего не могу пить.
– А есть можете?
– Совсем мало, мне больно. Горит. Я иду в Майами к врачу, но никто помочь не может.
– Вы сказали, что вы гражданин Америки, Джо?
– Ну да. Я член Союза каменщиков.
– Кто-нибудь в этой стране когда-нибудь причинил вам неприятности?
– Нет, никто.
– Вы в Майами поселились, верно? Может, здесь у вас были неприятности?
Зангара скривился, в первый раз выказав раздражение. Он ткнул пальцем в шрам.
– Здесь плохо. Для чего жить? Лучше умереть, все время страдаю, страдаю все время.
Это смутило Уинчелла. Изумившись, что что-то могло его смутить (но это было так), я вступил в разговор, спросив:
– Вы умираете, Джо? Сюда, в Майами, приехали умирать?
Его зубы сверкнули немыслимой белизной.
– Свою работу закончить, – ответил он. Уинчелл взглянул на меня раздраженно, возможно, из-за того, что я влез без его разрешения, и продолжил:
– Почему вы ждали, пока мистер Рузвельт закончит выступление? Он был лучшей мишенью, пока сидел в машине.
Это немного сбило Зангара, и он, почти заикаясь, сказал:
– Не было шанса, потому что люди впереди поднялись.
– Они поднялись, когда вы в него выстрелили. Вам пришлось для этого встать на скамейку, верно?
– Я старался, как мог. Не моя вина. Скамейка качается.
– Откуда начал, туда и пришел, – сказал сам себе Уинчелл, просматривая записи.
– Знаете мэра Сермэка? – спросил я.
Рука снова нервно почесала заросший подбородок и щеку; темные глаза на меня не смотрели.
– Нет, я его не знаю. Я просто хотел убить президента.
– Вы не знали, какой из себя мэр Сермэк?
– Нет, нет, нет. Я хотел только президента. Знаю только президента, потому что видел портрет в газете.
В газете дважды был напечатан портрет Сермэка. Уинчелл снова вмешался, но уже развивая мою тему:
– А вас не волнует, что Сермэк может умереть?
– Никогда не слышать о нем.
– Джо, а что такое мафия?
– Никогда не слышать.
Уинчелл посмотрел на меня; я мягко улыбался.
Он спросил:
– А вы не в мэра Сермэка стреляли? Вас, случайно, не мафия наняла, чтобы застрелить Сермэка? Почти смеясь, Зангара ответил:
– Ерунда какая!
– Почему вы не попытались улизнуть из парка, Джо?
– Оттуда нельзя уйти. Слишком много народу.
– Ведь это самоубийство, Джо. Зангара поморгал, не понимая.
– Рискованно, Джо, – объяснил Уинчелл. – Разве это не рискованно?
Голый маленький человечек снова поежился.
– Нельзя увидеть президента одного. Всегда люди.
– Вы анархист, Джо? Коммунист?
– Республиканец, – ответил он.
Такое заявление остановило Уинчелла еще раз.
Потом он спросил:
– Но вы ведь не пытались убить президента Гувера?
– Почему. Если бы увидеть его первым, первым убить его. Все одно, нет разницы поэтому.
Вмешался шериф.
– Зангара, если бы в эту тюрьму пришел мистер Рузвельт, а у тебя снова был бы в руке пистолет, сейчас бы ты убил его?
– Конечно.
– А меня хочешь убить? Или полицейских, которые тебя схватили?
– Нет смысла убивать полицейских. Они работать для жизни. Я за рабочего человека, против богатого и власти. Как человек мне нравится мистер Рузвельт. Я хочу его убить как президента.
Опять вмешался Уинчелл:
– Джо, вы в Бога верите? Церковь посещаете?
– Нет! Нет! Я принадлежу только себе и... я страдаю.
– Вы не верите, что есть Бог, небеса или ад, или что-нибудь подобное?
– На этой земле все, как сорняк. Все на этой земле. Там нет Бога. Все ниже.
Уинчелл перестал задавать вопросы.
Зангара повернулся и подошел к окну – поглядеть на Бискейн-Бей. Оттуда дул слабый ветерок: я его чувствовал на том месте, где стоял.
Шериф заметил:
– Зангара, завтра мы пришлем вам адвоката. Повернувшись к нам голым задом, тот ответил:
– Никакого адвоката. Не хочу никого, чтобы мне помогать.
