– Приведите сестру, – бросил мне врач. Я выбежал в коридор.
Вернувшись с сестрой, я увидел доктора, вытиравшего кровь с лица мэра, который обхватил руками живот.
– Сильно болит? – спросил доктор.
– Ужасно, – ответил Сермэк. – Это... мои давние неприятности. Желудок. Кошмар!
Я выскользнул из палаты и не стал прощаться с Лэнгом и Миллером.
Отогнав свой сорокадолларовый «форд» парню, у которого я его купил, и узнав, что теперь эта машина стоит двадцать пять долларов, я продал ему ее за эту сумму и успел на поезд обратно в Чикаго, отходивший днем в два тридцать.
Глава 19
Панихида по мэру Сермэку проходила на стадионе Чикаго, где лишь прошлым летом на президентские выборы была выдвинута кандидатура Рузвельта. На поле в изобилии были разбиты цветники и лужайки. Около двадцати пяти тысяч человек заполнили стадион, и приблизительно такое же количество – площадку в Бейфрант-парке. С прощальными словами к присутствующим обратились епископ, министр и раввин – «сбалансированный набор», как выразился один циник, отразивший единственную истинную религию Сермэка – политику.
Конечно, здесь присутствовали и многие политики, но президента Рузвельта среди них все-таки не было. Просто за несколько дней до этого прошла его инаугурация. А сегодня, наряду со множеством других стремительных действий, ознаменовавших открытие управления его администрации, он, все еще находясь в эпицентре кризиса банков (который объявили «праздником банков»), отослал на утверждение специальной сессии Конгресса закон «О банках в критических обстоятельствах». Президент, однако, прислал на панихиду своего представителя – Джима Фарли, чьим вниманием, наконец, Сермэк распоряжался теперь полностью.
Губернатор Горнер произнес политический панегирик. Он сказал, кроме всего прочего: «Мэр встретил своих противников на поле сражения и атаковал их с такой силой и стремительностью, что хорошо организованная армия преступного мира вскоре смешалась и рассеялась».
Происходили «величайшие общественные похороны в истории Чикаго», так их называли, и не имело значения, где вы находились в Чикаго в это довольно холодное утро 10 марта 1933 года, все равно вы бы их не пропустили. Я лично находился в своей конторе, пытаясь послушать радио, которое, наконец, купил, и обнаружил, что двух с половиной часовая церемония идет в эфир на всех станциях. Я обнаружил, что и сам уже захвачен панихидой. Я был увлечен тем, как Сермэка старательно превращают в «страдальца», и почти не удивился, что Чикаго проглотил это без всяких затруднений.
Через три дня после покушения появилось несколько газетных статей, в которых предполагалась связь мэра с преступным миром, но шеф детективов (помните, чей сын был одним из телохранителей Сермэка) публично отмел это предположение, и с тех пор об этом больше не писали.
А потом газеты заполнились описанием личного сражения Сермэка, где ставкой была его жизнь, и это больше, чем что-либо другое, превратило его в героя. Врачи публиковали заявление за заявлением (начиная с первого, когда его шансы выжить были пятьдесят на пятьдесят), отмечая у Сермэка «неукротимую отвагу и волю к жизни».
* * *
Что до Зангары – его считали виновным в покушении на убийство по четырем пунктам: Рузвельта, Сермэка и двух других жертв. Его история в основном оставалась той же самой, какую он поведал Уинчеллу. Менялись незначительные детали, но обычно все было одним и тем же – повторяемая, часто слово в слово, версия, но выглядело так, будто убийца знал нечто, неизвестное остальным. Психиатры обследовали Зангару и признали вменяемым, а суд дал ему восемьдесят лет. Зангара засмеялся и сказал: «Судья, не жадничайте. Дайте мне лет сто». И его опять увели в тюремную камеру на небоскребе.
На следствии обнаружилось кое-что, чем никто (включая защиту), по-видимому, не заинтересовался. Это касалось свидетельства нескольких работников отеля «Майами-Бич», показавших, что Зангара постоянно получал почту и бандероли со штемпелем Чикаго, и, похоже, у него всегда было много денег. Управляющий ломбардом, у которого Зангара купил револьвер тридцать второго калибра, сказал, что у него были дела с Зангарой в течение почти двух лет и что «тот говорил, что он – каменщик, но, судя по всему, никогда не работал. Хотя у него всегда были деньги».
У Зангары деньги были, это верно: он припомнил потерю двух сотен долларов на собачьих бегах за день или два до покушения; а вдобавок к тем деньгам, которые он имел при себе – сорок баксов, – у него было две с половиной сотни в аккредитивах. На его банковском счету, как выяснилось, незадолго до этого лежало двадцать пять сотен долларов. Ни один человек не спросил Зангару, куда ушли эти деньги, отослал ли он их в Италию отцу с мачехой и шестерым сестрам, раз он переписывался с ними даже сейчас. Прокурор спрашивал у Зангары, откуда появились деньги, и у того не было другого объяснения, кроме как, что он их получил, работая каменщиком, хотя он и пальцем не пошевелил в течение трех последних лет.
Ходили и другие сведения, но факты не подтвердились: некоторые газеты сообщили, что у Зангары был полный ящик вырезок о визите Рузвельта в Майами, также о других покушениях – на Линкольна и Мак Кинли. Но в показаниях свидетелей на слушании ни каких вырезках такого рода не упоминалось.
Все остальное заглушили слова Зангары – «убить президента, убить любого президента, убить всех президентов». Казалось, никто не замечал, что бред Зангары обычно сопровождается нервным смехом, как у ребенка-актера, который слова роли выучил, но на практике не созрел для ее достоверного использования.
Конечно, ничего этого я сам не видел, но за меня это сделали кинооператоры новостей. У шерифа, давшего возможность Уинчеллу первому взять интервью у Зангары, видимо, крыша поехала от желания прославиться, и он появлялся с преступником в большинстве кадров. Зангара, наверное, тоже чокнулся на этой почве, когда его много раз снимали в его камере, заваленной газетами с его именем в заголовках. Суд по делу Зангары тоже снимали на пленку. В интервью, в некотором роде подводящем итоги, данном им незадолго до приговора, он умолял правительство взять под контроль оружие; несколько общественных групп тут же стали настаивать: на том, что запрещение оружия противоправно.
Услышав о приговоре Зангары к восьмидесяти годам, Сермэк, посреди всеобщего политического ажиотажа, сказал: «Определенно, в этом штате они очень быстро осуществляют правосудие». Потом он перешел к грустному рассуждению о том, почему же другие штаты не берут пример с Флориды и не борются с преступлениями путем ускорения судебной процедуры.
Когда после ободряющих прогнозов у Сермэка вдруг наступил очередной кризис, и он, впав в кому, умер, не приходя в сознание утром 6 марта, штат Флорида опять его не разочаровал. В течение трех дней Зангару пересудили и приговорили к смерти 20 марта в тюрьме Рейфорда. В газетах писали, что электрический стул находился в центре небольшой кубической камеры. Когда Зангара сел на него, то, должно быть, выглядел как ребенок на стуле огромной высоты.
Он уселся на этот стул сам, отмахнувшись от услуг двух охранников, которые, как считалось, ведут его на казнь. Он сел и сказал, улыбаясь: «Видите? Я не боюсь электрического стула». Но потом огляделся и, не увидев среди множества репортеров и присутствующих на галерее наблюдателей операторов с камерами, спросил: «Камер нет? Кино нет, снять картину с Зангары?» Начальник тюрьмы ответил: «Нет. Это не позволено». – «Паршивые капиталисты!» Стражник натянул ему на голову черный колпак, он сказал: «До свиданья – адио всему паршивому миру... Нажимай на кнопку». И Зангара получил свое.
Конечно, через несколько дней после казни выяснилось, что настоящей причиной смерти Сермэка, вопреки сообщению о результатах вскрытия, назвавшему первопричиной смерти огнестрельную рану и давшему возможность Флориде приговорить Зангару к смерти, был язвенный колит. Девять терапевтов, подписавших отчет насчет колита, причислили его к «единственному решающему фактору», отметив позднее, что рана, в лучшем случае, была лишь «косвенной» причиной.
Итак, Сермэк умер от язвенного колита – застарелой его болячки...
Я посчитал, что справедливость восторжествовала: болезнь желудка Зангары убила Сермэка, тогда с чего бы болезни желудка Сермэка оказывать любезность Зангаре?
Утром следующего дня штат Флорида кремировал Джо Зангару, а штат Иллинойс в это время пытался осудить Фрэнка Нитти за ранение в руку полицейского сержанта Гарри Лэнга, когда Нитти оказал тому сопротивление при аресте. На оглашение обвинительного акта Большого жюри, слушавшегося в январе, меня не вызывали, без сомнения, благодаря усилиям Сермэка и общему мнению, что дело решенное и потому забытое. Но в слушании, на котором я теперь присутствовал, мне пришлось сидеть рядом с Лэнгом и Миллером. Они оказались очень ко мне расположены, вот так-то: прямо-таки трое старых приятелей, случайно встретившихся в суде.
