Берта очутилась перед Вотивкирхе[30], где скрещивается несколько улиц. Здесь ветер просто невыносим. Пора обедать. Но сегодня ей не хочется возвращаться в свою скромную гостиницу. Она направляется во Внутренний город. Внезапно ей приходит в голову, что она может встретить кузину, но ее это нисколько не пугает. А вдруг деверь все-таки поехал за нею следом? И эта мысль тоже ничуть не тревожит ее. Она знает, что имеет право распоряжаться собой и своим временем, как никогда раньше. Она неторопливо бродит по улицам, с удовольствием рассматривает витрины. На площади святого Стефана[31] ей захотелось ненадолго зайти в собор. В сумрачном, холодном, огромном храме ее охватило чувство глубокого покоя. Берта никогда не была набожна, но в дом господень входила с благоговением и всегда облекала свои молитвы в определенную форму, ибо искала какой-нибудь способ вознести к небу свои пожелания. Сначала она прошлась по собору, словно иностранка, осматривающая красивое здание. Перед маленьким алтарем в боковом приделе присела на скамью.
Ей вспомнился день ее венчания, и она увидела себя вместе с покойным мужем перед священником, но это было так бесконечно далеко и так мало трогало ее, будто она думала о совершенно чужих людях. Но вдруг, подобно тому как меняются картины в волшебном фонаре, вместо мужа она увидела рядом с собой Эмиля, и так четко, помимо ее воли, рисовалась ей эта картина, что она восприняла ее, словно предзнаменование свыше. Невольно она сложила руки и прошептала: «Да будет так». И словно для того, чтобы придать своему желанию большую силу, она еще некоторое время просидела на скамье, пытаясь удержать в сознании привидевшийся ей образ. Через несколько минут она снова вышла на улицу, где яркий свет и шум поразили ее как нечто новое, давно не испытанное ею, будто она пробыла в церкви долгие часы. Она была спокойна и преисполнена надежд.
Пообедала она в хорошем ресторане на Кертнерштрассе[32]. Она чувствовала себя уверенно и считала теперь, что поступила прямо-таки по-детски, не остановившись в перворазрядной гостинице. Вернувшись к себе в номер, она переоделась; от непривычно обильного обеда и выпитого вина ее так разморило, что она вытянулась на диване и заснула. Когда она проснулась, было уже пять часов. Ей совершенно не хотелось вставать. Обычно в этот час... Что бы она делала теперь, если бы не поехала в Вену? Если бы он ей не ответил — если бы она не написала ему? Если бы он не получил ордена? Если бы она не увидела его портрет в иллюстрированном журнале? Если бы ничто не напомнило ей об его существовании? Если бы он стал безвестным скрипачом в одном из оркестров предместья? Что за странные мысли! Разве она любит его потому, что он знаменит? Какое это имеет для нее значение? Да и вообще, интересуется ли она его игрой на скрипке? Разве не лучше было бы, если бы Эмиль вовсе не был знаменит и окружен поклонением? Конечно, тогда она чувствовала бы себя гораздо ближе к нему, роднее, не робела бы так перед ним, да и он относился бы к ней по-другому. Он и теперь очень любезен, а все-таки... тут до ее сознания доходит — ведь что-то стояло сегодня между ними, отдаляя их друг от друга. Да, и это объясняется только тем, что он человек с мировым именем, а она — всего лишь глупая провинциалка. И она вдруг вспомнила, как он стоял в зале перед Рембрандтом и смотрел в окно, когда она рассказывала; как торопливо попрощался с нею, как быстро ушел, просто убежал. Но разве она сама испытывала то, что чувствуют к любимому человеку? Была ли она счастлива, когда он говорил с нею? Хотелось ли ей поцеловать его, когда он стоял около нее?.. Ничего подобного. И радует ли ее предстоящий вечер? Рада ли она, что через два часа увидит его? И будь в ее власти перенестись теперь в другое место, не предпочла бы она очутиться дома, с сыном, пойти с ним гулять средь виноградников, без тревог и без волнений, как достойная мать и порядочная женщина, вместо того чтобы лежать здесь, на скверном диване в неуютном номере гостиницы, и тревожно, но без страстного нетерпения ждать наступления вечера? Она вспомнила то время, еще такое недавнее, когда весь круг ее забот составляли только ребенок, хозяйство, уроки, — разве не была она тогда довольна, почти счастлива?.. Она посмотрела вокруг. Убогая комната гостиницы, стены, безвкусно окрашенные в голубой и белый цвета, грязные пятна на потолке, шкаф с полуоткрытой дверцей — все это ей глубоко противно. Нет, это не для нее! С неудовольствием вспоминает она обед в перворазрядном ресторане, свою беготню по городу, усталость, ветер и пыль; можно подумать, будто она стала бродягой. И вдруг ее пронзает мысль, не случилось ли чего-нибудь дома! У мальчика может сделаться лихорадка, родные телеграфируют в Вену ее кузине или даже приедут за ней и не найдут ее, и тогда выяснится, что она лгала, словно какая-нибудь дурная женщина, у которой есть все основания лгать... Ужасно подумать, как она будет выглядеть! В глазах невестки, деверя, Элли, в глазах взрослого племянника... в глазах всего города, который тотчас обо всем узнает... в глазах господина Рупиуса! Нет, право, она не создана для всего этого! Как по-детски, как неумело она все это затеяла, довольно малейшей случайности, чтобы выдать ее. Почему же она обо всем этом не подумала раньше? Неужели ею так сильно овладело желание снова увидеться с Эмилем, что ради этого она все поставила на карту — свое доброе имя, свое будущее? Ибо кто знает, не откажутся ли от нее родные, не лишится ли она уроков, когда все выяснится? Все... Но что, что выяснится? Что произошло? В чем она может упрекнуть себя? И с радостным чувством, с чистой совестью она отвечает себе: ни в чем. И она может сегодня же... сейчас же уехать из Вены, семичасовым поездом, в десять быть дома, в своей уютной комнате, со своим любимым мальчиком... Да, это она может сделать. Правда, мальчика нет дома... но она пошлет за ним... Нет, этого она не сделает, не уедет... нет, для этого нет никаких оснований — и завтра утром будет еще не поздно. Сегодня вечером она попрощается с Эмилем... да, она сразу сообщит ему, что завтра утром едет домой, что она вообще приехала только для того, чтобы хоть раз пожать ему руку... Да, так будет лучше всего. О, он может проводить ее до гостиницы — ах, боже мой — и поужинать с нею в каком-нибудь ресторане, в саду... и она уйдет от него, как пришла... Да, кроме того, по его поведению она увидит, как он на самом деле относится к ней; она будет сдержанна, даже холодна, и это ей совсем не трудно, потому что она спокойна, совершенно спокойна. Ей кажется, что все ее желания снова угасли, и она отчетливо сознает, что ее назначение — быть и оставаться порядочной женщиной. Молодой девушкой она отвергала все домогательства, потом была верна мужу, став вдовой, не знала искушений... короче говоря, если он захочет жениться на ней, она будет очень рада этому, но любое дерзкое предложение отвергнет так же строго, как... как двенадцать лет тому назад, когда он возле Пауланеркирхе показал ей свое окно.
Она встает, потягивается, подходит к окну. Небо стало пасмурным, с гор надвигаются тучи, но порывистый ветер утих. Берта готовится к выходу.
Едва Берта вышла из гостиницы, как полил дождь. Под зонтом она могла не опасаться нежелательных встреч. Воздух был напоен благоуханием, словно вместе с дождем разливалось по городу дыхание окружающих его лесов. Берта наслаждалась прогулкой, и самая цель ее пути только смутно мерцала перед ней. Она так устала от полноты сменяющихся чувств, что уже ничего не чувствовала. У нее не было ни страха, ни надежд, ни планов. Она снова прошла мимо сада, по Рингу, с радостью впивая запах влажной сирени. Сегодня утром она даже не заметила, что все вокруг пестрит лиловыми цветами. Внезапно мелькнувшая мысль вызвала у нее улыбку: она зашла в цветочный магазин и купила букетик фиалок. Она поднесла фиалки ко рту, и ее охватила глубокая нежность; она подумала: сегодня в семь уходит поезд туда, домой, и обрадовалась, будто кого-то перехитрила. Она медленно перешла через мост. И вспомнила, как несколько дней тому назад переходила этот же мост, чтобы попасть на ту улицу, где он прежде жил, и снова увидеть его окно. Здесь ужасная сутолока, два людских потока устремляются навстречу друг другу — один из предместья в город, другой из города в предместье; едут всевозможные экипажи, слышатся звонки, свистки, крики кучеров; Берта хочет остановиться, но ее толкают вперед. Вдруг она слышит совсем рядом протяжный свист. Возле нее останавливается карета, чья-то голова высовывается из окна. Это он. Он подзывает ее глазами; несколько человек тотчас обращают на это внимание, им хочется слышать, что скажет молодой человек даме, подошедшей к его карете. Он очень тихо спрашивает:
— Не хочешь ли сесть?
— К тебе?
— Ну да, ведь дождь идет.
— Я, собственно говоря, хотела бы пойти пешком,
— Как хочешь. — Эмиль быстро выходит, расплачивается с кучером.
