Но цена этих привилегий была слишком высокой — за право иметь рабов русское дворянство само пожертвовало свободой и независимостью. Владение поместьями и крепостными крестьянами было возможно сначала только при условии верной службы режиму, а также исключительной лояльности ему. Дворянское поместье, таким образом, являлось не самостоятельным независимым владением, а вознаграждением за покорность государственному строю вместе со всеми его нововведениями и, одновременно, за охрану этого строя. С введением Табели о рангах дворянство окончательно превратилось в сословие гражданских и военных чиновников, «благородство» которых определялось не происхождением, не знатностью и стариной, а положением в служебной иерархии.
Правители смотрели на «благородное» сословие, как на свой охранный корпус в завоеванной, но неспокойной стране. Николай Первый, обращаясь к дворянству, прямо говорил: «Вы моя полиция»!{114} И после того, как в результате нескольких законодательных актов дворянство добилось освобождения от обязательной государственной службы, эти полицейские обязанности оставались за ним как непременное условие сохранения привилегий. Русские помещики эпохи XVIII и XIX веков на деле стали сословием тюремных надсмотрщиков, своего рода «вольноотпущенников» среди порабощенного населения.
Они отгородились от народа господской властью, сословной исключительностью, одеждой, языком и привычками. Воспитание дворянских детей было направлено на то, чтобы превратить их в чужеземцев в собственной стране, привить им взгляд на русских крепостных крестьян как на рабов, убить чувство кровного и духовного родства со своим народом.
Разрыв связей с национальной культурой был единственным результатом, которого достигло подобное воспитание. Высшее сословие оказалось дерусифицированным, но, конечно, даже в лице представителей знати не смогло и вполне перевоплотиться в европейцев. Из европейской культуры русские дворяне усваивали прежде всего то, что в конечном счете служило дальнейшей деградации духовных ценностей — материальные новинки, делавшие более удобным и комфортным быт, и всевозможные способы для досужего развлечения, в том числе — разжигания чувственности, чему способствовало большое число любовных романов или подобных сочинений, приходивших из-за рубежа. Знакомство с общественно-политическими идеями было поверхностным и затрагивало только столичные слои дворянства. Провинциальные помещики вовсе вели образ жизни чрезвычайно неприглядный. Князь П. Долгоруков так описывает его: «Охота осенью и зимой; пьянство во все четыре времени года; отсутствие книг и газет… Невежество доходило до крайних пределов»{115}.
Те, кто имел больше средств, получали образование, внешне казавшееся блестящим, но в действительности это был красивый фасад, за которым скрывалась духовная пустота. Аристократы, лишенные крепких нравственных и религиозных основ в своем воспитании, обучались заграницей не совсем тому, зачем их туда посылали, усваивали привычку к порочным удовольствиям — вроде одного мемуариста, князя, описывавшего свои ужины в Амстердаме «с раздетой дочиста женской прислугой»{116}. По замечанию В.О. Ключевского, самих иностранцев удивляла в русских аристократах странная «смесь заграничных пороков с дурными родными привычками, которая… вела только к духовной и телесной испорченности»{117}.
Эта испорченность развивалась тем быстрее, чем легче можно было удовлетворить дурные наклонности. Созданные в первой половине XVIII века государственная система и социальная структура общества, всемерно расширявшие права «благородного шляхетства», на практике способствовали дальнейшей нравственной деградации дворянства, практически не оставляя выбора и самым здоровым и сильным представителям сословия.
Постепенное освобождение от обязательной службы и одновременное пожалование все новых и новых привилегий лишают дворян чувства социальной ответственности, дают им свободное время и гарантированный доход, извлекаемый из труда закрепощенных крестьян, чтобы заполнить досуг разнообразными удовольствиями, не требуя взамен ничего, кроме лояльности режиму.
Еще со второй половины XVII века происходил процесс сближения статуса «поместья» — земли, даваемой временно за службу, и «вотчины» — наследственного родового имения, не связанного напрямую со службой. Служилое поместье все чаще смешивалось в практической жизни и по своему юридическому статусу с вотчиной, приобретало черты тоже наследственного владения. Дальнейшему сближению способствовал указ Петра «О единонаследии» от 1714 года. В нем все земельное владение помещика, вне различия от того, родовое оно или выслуженное, получает единое наименование «недвижимой вещи». Таким образом, хотя император и требовал от дворянства обязательной службы, фактически при нем прежнее условное временное земельное держание приобретает статус наследственного. Это обстоятельство не было четко обозначено в указе, но, как правило, все умолчания и неясности истолковывались в пользу землевладельцев. Так что петровский указ значительно расширял на практике права и возможности дворян в распоряжении своими имениями.
В марте 1731 года появился закон, уже окончательно смешавший поместья с вотчинами. Отныне любое пожалование земли с крестьянами означало их переход «в полную наследственную собственность» помещика{118}.
Сокращались сроки обязательной дворянской службы. При Петре она считалась пожизненной. В 1736 году Анна Ивановна ограничила ее 25 годами. Кроме того, отцам, имевшим более двух сыновей, одного из них разрешалось вовсе не отдавать в службу, оставив в имении для помощи в хозяйстве. Правительство закрывало глаза и на распространившийся среди помещиков обычай записывать сыновей в полки сразу после рождения, значительно сокращая тем самым фактический срок их службы «престолу и отечеству».
В 1762 году Петр Третий издает свой «Манифест о вольности дворянской», в котором, кроме многих других привилегий, провозглашалось, что «никто уже из дворян российских неволею службу продолжать не будет… разве особливая надобность востребует, но то не инаково, как за подписанием нашей собственной руки именным указом повелено будет».
Одновременное с эмансипацией от государственных обязанностей последовательное юридическое расширение прав дворян в распоряжении личностью и трудом крепостных крестьян создало совершенно особый социальный тип — русского помещика. Его паразитическое существование было основано на насилии и социальной несправедливости, возведенных правительством в ранг закона.
* * *
Крепостнические отношения, все более ужесточаясь с конца XVII века, к середине восемнадцатого столетия привели к тому, что положение русских помещичьих крестьян ничем не отличалось от рабства, причем в самых грубых его формах, распространенных разве что в древности или в колониях Нового Света. По замечанию В.О. Ключевского: «Закон все более обезличивал крепостного, стирая с него последние признаки правоспособного лица»{119}.
В правление Петра и его ближайших преемников правительство и дворянство, допуская чрезвычайное насилие по отношению к крепостным людям, действовали фактически беззаконно, злоупотребляя теми правовыми нормами, которые находились в законодательстве и хотя бы отчасти ограничивали помещичий произвол. Кроме того, в это время появляется ряд прямо дискриминационных постановлений. В частности, крепостные были лишены права владеть недвижимым имуществом. Однако именно правление императрицы Елизаветы стало началом неуклонного юридического наступления на остатки крестьянских прав.
Как уже упоминалось ранее, при самом восшествии на престол Елизавета отняла у помещичьих крестьян право присягать монарху. Вряд ли для самих крестьян лично этот указ имел большое значение и они могли вполне оценить его последствия; но он очень важен для понимания настроения правительства — государственная власть сознательно и целенаправленно стремилась лишить закрепощенных людей любых признаков гражданственности. Дальнейшие меры правительства вполне подтверждают такой вывод.
Еще в 1736 году помещики получают официальное право самостоятельно определять способ и меру наказания своим крепостным. В 1747 году издается важный указ, по сути отменявший запрет Уложения от 1649 года на продажу крещеных людей. Указ Елизаветы позволял господам продавать крестьян или дворовых в рекруты. Дворянство, с молчаливого поощрения власти, восприняло этот закон как разрешение на безземельную торговлю крепостными людьми вообще. Теперь крестьянин вполне превращался в товар, его можно было отчуждать не только от возделываемой им земли, но и разделять с семьей. Крепостными стали торговать по отдельности, на рынках, разлучая родителей с детьми. Это сомнительное господское право, получившее широкое распространение, после некоторых колебаний правительства было окончательно утверждено в 1792 году. Торговля людьми, в том числе через объявления в газете, продолжалась в России вплоть до отмены крепостного права в 1861 году.
