Елизавета Петровна утвердила законодательно рабское положение русских крестьян, но ее морганатический супруг при этом был сыном простого малоросского пьяницы-казака Розума, а мать, Марта-Екатерина, — и вовсе родилась крепостной крестьянкой…
Вряд ли Елизавета вообще задумывалась когда-нибудь о последствиях своих указов, многие из которых она подписывала в перерывах между придворными маскарадами. Власть для нее, как раньше и для ее матери, была средством самосохранения, а позже превратилась в источник удовлетворения своих страстей. В нравственном смысле Елизавета, как и многие другие, стала жертвой системы, которая разделила духовно государя и народ, извратила представления о роли монарха в государстве, превратила его в деспота, освободив от любых моральных обязательств перед страной, и, кроме того, сделала распущенность и разврат нормой жизни.
Сильнее чем социальное неравенство, сословные предрассудки, иностранная одежда и иноземная речь — крайняя испорченность нравов привела высшее сословие к духовному расколу с большинством народа.
Начало ему положили необдуманные и вместе с тем довольно резкие нововведения в русский быт и культуру и царя Алексея, и Феодора, и Софьи с ее фаворитом «великим» Голицыным. Но реформаторские усилия Петра Первого привели, без преувеличения, к полной нравственной деградации всех, кто так или иначе имел отношение к петербургскому императорскому двору. Это обстоятельство необходимо четко осознавать, обращаясь к периоду российской истории от начала восемнадцатого столетия.
Плоды произошедшей «революции нравов» были столь печальны, что подвигли известного консерватора времен Екатерины Второй, князя М. Щербатова, к написанию труда под заглавием «О повреждении нравов в России». В нем автор выносил объективный приговор эпохе: «Пьянство, роскошь, любодеяние и насилие место прежде бывшего порядку заступили… Вельможи и вышние впали в роскошь, жены стыд, толь украшающий их пол, стали оный забывать…»
Но это все сказано еще довольно мягко. В других местах своего сочинения Щербатов значительно более резок и откровенен, описывая отвратительные и горькие плоды петровского «просвещения». Среди прочего, пряча жесткую истину во множестве верноподданнических лояльных оговорок, он делает вывод, что именно правление Петра стало началом духовной порчи российского дворянства, а отчасти и всего общества, когда, вслед за поруганием основ православной веры и старых национальных традиций, «нравы… в разврат стали приходить».
Пьянство и распутство при Петре стало обязательной нормой придворной жизни. Всех, кто уклонялся или сопротивлялся «потехам», ждала расправа. Последняя такая «потешная» расправа, которую удалось учинить Петру при жизни, — было наказание придворного Матвея Головина. В самом начале болезни, которая привела его к смерти, в январе 1725 года Петр задумал маскарад в ознаменование своего ожидаемого скорого выздоровления. Головину отведена была роль «черта» и он должен был нарядиться в соответствующий костюм. Матвей Алексеевич из религиозных соображений отказался выполнить приказ императора. Князь П. Долгоруков так передает дальнейшее: «Петр I разгневался и приказал схватить несчастного восьмидесятилетнего старца, раздеть его догола от пояса до ступней и связать ему руки и ноги; его посадили на лед Невы и продержали так целый час с картонными рогами черта на голове. Несчастный схватил горячку и умер 30 января, через два дня после кончины своего августейшего палача…»{103}
Но действия Петра представляли собой не просто хулиганские выходки против церковного благочестия, народных обычаев и отдельных лиц, как обычно их пытаются представить в исторической литературе. Это было не просто «озорство», а сознательное кощунство, получившее характер подробно разработанного церемониала.
На протяжении всего правления Петра действовал учрежденный им при начале своих «славных дел» «Всешутейший всепьянейший и сумасброднейший собор». Историки спорят о том, являлся ли он пародией на католическую или православную церковную иерархию, был ли очередным плодом личной фантазии Петра, или заимствованием из Европы, наконец — как соотносились в этой затее развлекательная и воспитательная функции. Да, именно так, воспитательная — ведь нельзя же, в самом деле, представить, чтобы такое безобразие было затеяно «гениальным» царем просто так… Привычка, или политкорректная необходимость оправдывать и извинять любые сумасбродства Петра, заставила и В.О. Ключевского написать, что все его «потехи имели немаловажное учебное значение». Хотя про создание самого Всешутейшего собора историк смущенно заметил, что «трудно сказать, что было причиной этого, потребность ли в грязном рассеянии после черной работы, или непривычка обдумывать свои поступки»{104}. Но Ключевский прекрасно знал о том, что регламент и состав «собора» были как раз продуманы Петром до мельчайших подробностей, со своей иерархией и обрядностью, сохранявшимися почти без изменения на протяжении всего правления — более тридцати лет!
Церемония проведения собора была обставлена столь непристойно и в таких терминах, о которых, по словам очевидца, князя Б. Куракина, «запотребно находим не распространять, но кратко скажем: к пьянству и к блуду, и к всяким дебошам»{105}. Уважая и разделяя скромность князя Куракина, представляется, что некоторые подробности все же необходимо упомянуть для лучшего понимания характера и нравов Петра и его окружения. Все участники этого ордена пьяниц и богохульников носили прозвища, основанные на произведении от нецензурного названия мужского детородного органа. Петр имел там чин протодиакона с именем «Пахом пихай х…»; далее шли диакон И. Бутурлин — «попирай…», ключари: Апраксин «почини…», Хилков «ери…», ризничий Мусин-Пушкин «изымай…», а также: Шемякин «дунь на…», Тургенев «сомни…», Васильев «розмахни…», Тимашев «возьми…» и прочие{106}.
При поставлении всепьянейшего «патриарха» кандидат, кроме множества других скабрезных и пошлых действий, должен был отвечать на ряд вопросов, кощунственно пародирующих чин поставления в архиереи. Над ним произносили такой текст: «Рукополагаю аз пьяный сего не трезвого: во имя всех кабаков, во имя всех Табаков, во имя всех водок…» После того одевали на нового «патриарха» шутовской головной убор с изображением кружки, возглашая: «Венец мглы Бахусовой возлагаю на главу твою. Да не познаеши десницы твоей, ниже шуйцы твоей во пьянстве твоем»{107}. После этого возглашали «аксиос»! — и начиналась оргия. Причем если чины членов собора — диаконы, ризничие, архидиаконы и т.д. — копировали церковную иерархию, то сами попойки являлись, по мысли Петра, пародией на церковную службу.
После того как выпито было порядком, принимались за настоящее «веселье». Князь Куракин описывает некоторые подробности этого: «На многих платье дирали и оставляли нагими, иных гузном яйцы на лохани разбивали, иным свечи в проход забивали, иных на лед гузном сажали, иных в проход мехом надували… иным многая другие ругательства чинили. И сия потеха так происходила трудная, что многие к тем дням приуготовливалися как бы к смерти».
Не так важно — заимствовал ли Петр идею «всешутейшего собора» из Европы, или опирался на собственную фантазию, затевая свой шутовской орден. Он стал зримым воплощением поругания над благочестивой стариной, стал символом соблазна и греха, которыми Петр наполнил и отравил страну. Эта пьяная компания не ограничивалась стенами царского дворца, она с самого начала выплеснулась на улицы старой Москвы, в вывернутых наизнанку шубах скача в санях, запряженных козлами, ослами и свиньями, ударяя в бубны, давя и разгоняя жителей, ругаясь над их обычаями и верой. Пьяными они заваливались в церкви, в частные дома, чинили погромы и насилия, оскорбления православным святыням — всешутейший «патриарх» Зотов «благословлял» сложенными крестом табачными трубками…
Особенно веселились «соборяне» Петра в Великий пост. Берхгольц писал об этом: «В прежние времена в Москве всякий год в Вербное воскресенье бывала особенная процессия, в которой патриарх ехал верхом, а царь вел лошадь его за поводья через весь город. Вместо всего этого бывает теперь совершенно другая церемония: в тот же день князь-папа (Зотов) с своими кардиналами ездит по всему городу и делает визиты верхом на волах или ослах, или в санях, в которые запрягают свиней, медведей или козлов…»
Необходимо знать православные традиции и всю важность для православных христиан праздника Вербного воскресенья, как и Великого поста в целом, чтобы попять настоящую степень допущенного кощунства.
Свиньи могут стать символом всей, страшной для России, эпохи Петра. Они сопровождают его на протяжении всего царствования, участвуют во многих знаковых событиях — именно на свиньях, после подавления стрелецкого бунта, волокут под эшафот труп боярина Милославского, чтобы кровь казненных стекала прямо в гроб, на покойника. На свиньях ездят участники всешутейшего собора во главе с Петром, без них не обходится ни маскарад, ни важное торжество. По свидетельству Берхгольца, в петровской кунсткамере хранился странный экспонат — свинья с человекообразным лицом, густо поросшим щетиной. Свиньи непременно участвуют в шутовских свадьбах и похоронах, затеивать которые Петр был большой мастер и охотник.
