– Ну чего, отцы, откуда прибыли?
– Я из Питера, – с готовностью отозвался Конев. К сему моменту он слегка ожил, вкусив свежей семги. Правда, внешне это было мало видно – напялив на себя мой лыжный комбинезон, который я на всякий случай захватил с собой; не найдя, чем подпоясаться, он ходил в нем словно отощавший Карлсон в одежде прежнего размера. И хоть глаза живее смотрели сквозь очки на окружающий его мир, видна была вся чуждость Конева ему.
– Ты зачем ботаника сюда взял? – как-то быстро яркий сокол задал мне непозволительный вопрос.
– А ты кто сам, не ботаник? – так не люблю, когда посреди мира и веселья кто-то начинает морщить лоб.
– Ты быстро здесь освоился, – бывалый вид порой сбивает с панталыку. Но мне казалось – я таких видал.
– Смотрящий, что ли, за порядком?
– Нет, не смотрящий. Но борзых не люблю.
– Сынок, ты сам здесь самый борзый.
Яркому того и надо было. Я-то уже опять захмелился.
– Пошли в кусты, поговорим.
– Пошли, – говорю, не парюсь даже. Чего-то злость такая взяла, что вот и здесь найдутся люди, менеджеры среднего звена, которые умеют все поганить. Да люди ли?
– Давай-ка ножи здесь оставим, – хорошо, когда пьяный задор не теряет трезвых мыслей.
– Давай, – легко согласился мой противник, и мы положили на стол хорошие рыбацкие ножи. – Теперь пошли.
Мужики все замолчали. Неприятно как-то стало вокруг. Конев мой сидел, не поднимая глаз.
– Пошли, – я сделал шаг к кустам, попутно разминая руки да головой туда-сюда качнув, чтобы шея напряглась и крепко держала ее – это важно бывает, когда получишь в лицо и боль застит глаза.
– Ты чего, боксер? – насторожился мой противник, замечательный такой – все сразу замечает.
– Боксер, – ответил я, хотя когда я был боксер – лет пятнадцать тому назад. Да и то низшего ранга и разряда.
– Ну ладно, – ответил «яркий», и бой начался.
Ах, что это был за бой! Кусты трещали и ломались под нашей тяжестью, вес обоих был не мал. «Яркий», как услышал про бокс, сразу стал за деревья прятаться и пинаться оттуда большими ботинками, хоть и был на полголовы выше меня. А мне так обидно это показалось, так хотелось этого бесенка наказать сразу и одним ударом, что я промахивался постоянно. Хмель, помноженный на ярость, – плохой помощник. А ярость была отменная – всегда в нашей жизни найдется тот, кто начнет диктовать, как нам нужно жить. И напористо так, словно один знает истину. А поддашься чуть – уже и на шею вспрыгнул и понукает оттуда. И с уверенностью дьявольской, непонятно, откуда берется, ни тени сомнения посреди наглости. Очень не люблю я так. А потому и говорю:
– Подь сюды, чего ты прячешься?
А тот опять ногой из-за дерева – хабах, я еле блокировать сумел тяжелый ботинок, а то бы пах не собрать. Тут я совсем рассвирепел – чуть он только голову из-за дерева высунул, я ему левой в нее – буцк. Успел зацепить, чиркнул по скуле. Несильно получилось, но хоть раз попал. Заторопился, правда, и правой вслед – ащ наискось. Как перекрестил, получилось. Только так сильно, что самого на месте развернуло, и свалился я на колени. «Яркий» же, не будь медленным, выскочил из-за дерева и ко мне. И гляжу – ствол выхватил и ко лбу мне приставил. Ну, думаю, приехали, и холодный кружок так неприятно свербит кожу металлом. Но уж ярость никуда не делась. Поднимаюсь я с колен и говорю уродцу медленно и внятно:
– Если, – говорю, – пистолет свой смешной сейчас сам не выкинешь в кусты, я у тебя его отберу и по голове тебе настучу нахрен его же рукояткой.
Смотрю, поразился он моей отваге и пистолет подальше кинул. Тут мы опять сцепились, но уже вяло, задышали тяжело, устали оба. На том и разошлись.
Я в палатку забрался, а там уже Конев лежит. Не спит, тревожится.
– Ты, – говорю, – про бесов все говорил, про кабиасов. Так вот встретились нам. Эти двое – точно нелюди. Только мелкие бесенята, немощные. Завтра увидишь.
А наутро проснулись от криков.
– Украли! – кричат. – Украли!
Я вылез на свет. Милиция уже тут, автоматчики с пистолетчиками. И наш знакомец как близким им докладывает:
– Был пистолет вчера, а сегодня нету. Вот право на ношение. Вот все прочие радости.
– Слышь, ты, – говорю ему. – Ты вчера пистолет свой сам в кусты закинул спьяну. Не помнишь?
Бросились они искать – лежит, родимый. Обложили они «яркого» матами, сели в моторку свою и умчались восвояси.
В этот день «яркий» как с ума сошел. Корежило его всего. Два раза еще кричал – то деньги у него украли на обратную дорогу. То рыбу пойманную. Ко мне же народ потянулся, с кем вчера выпивали, и другие прочие:
– Видели, как ты его учил вчера. И правильно. Он за три дня достал тут всех наглостью своей, хамло питерское. Правильно все.
– Да я не учил вроде, – а самому стыдно наутро.
– Да не, нормально, – мужики говорят.
С «ярким» же точно что-то случилось. Точно бесы из него повылезали. Стал в истерике биться. Потом к людям пошел, к одному, другому, кем командовать до того пытался.
А все, не боясь уже, увидев, кто он есть, по-простому посылают его к матушке да батюшке. Первый, второй. Он к Васе, соседу нашему, а тот:
– Да надоел ты совсем. Не подходи больше.
Тут «яркий» к дереву, осине ближайшей, и давай вдруг рыдать неожиданно:
– Вы не знаете. Меня в детстве отец бросил. Я найду и убью его, убью!
И взрослый мужик, а плачет-заливается, как дите малое, брошенное. Аж жалко его стало. Вышли бесы из человека. Надолго ли?
– Ладно, – говорю, – хватит рыдать. Иди вон, горячего поешь.
Трудно порой, ой как трудно разобраться в человеке. Иной всем хорош – и пригож, и румян, и весел с притопом, а в душу заглянешь – есть что-то черненькое, какая-то червоточина. И такая она бывает извилистая, непростая – просто загляденье.
Другой же зол как черт, несуразен, прихотлив, а прощаешь ему все. Потому что точно знаешь – свой человек, не продаст, не заступит за границу белого с черным.
Было у меня два друга – один с волосами, второй – без. Оба писали печальные и смешные книжки. Я в них прямо влюблен был за их талант и красоту.
С безволосым когда познакомился да почитал его первую книжку про войну – так и подумал: брат народился. Так он правильно все понимал, так писал искренно, с болью и бесстрашием. Такую женщину красивую любил, таких детишек славных нарожал! Да и сам хорош собой – взгляд пронзительный, голос зычный, подбородок небритый, мужественный. В солнечные дни над головой самодельный нимб стоит. Походка четкая была, как печатный текст. Не человек, а кумир молодежи и студентов. Он тогда еще весь в черном и кожаном ходил, даже и в носках. Но не это главное. Показалось мне вдруг, что не один я думаю о мучительных вещах, что нашелся наконец человек-глубокопатель, молодой, а правильный. Так он о жизни и смерти со знанием писал, так про детство рассказывал да про любовь плакал, как я почти не умел. Только потом что-то насторожило меня. Слишком уж все гладко и отважно получается. Будто по маслу пальцем – борозда заметная, а края оплывшие. Сначала я, после лет уже знакомства, все понять не мог – как же его зовут. То ли Мирон Прилавин, то ли Целестий Лабильный. Даже и сейчас не знаю. Как-то неуютно мне стало с человеком без имени дружить. А он пуще того – принялся революцией заниматься.
– За последние годы, – говорит, – у нас двадцать процентов населения заразились сифилисом!
Я от нынешнего времени тоже не в восторге. И про болезни разные побольше моего друга Целестия знаю. Туберкулез вырос и окреп, во всем мире про него забыли и лекарств новых не делают. И у нас не делают и забыли – и больные с открытой формой шашлыки на улицах продают. Да много еще другого, Мирону неведомого, по причине неспециального образования. Но чтобы двадцать процентов сифилиса…
– Слушай, – говорю, – дружище Мирон, вот нас пятеро тут стоит, беседует. Это значит – один из нас сифилитик. Давай-ка выясним – кто? А вот на рынке сто человек толкутся, включая стариков и детей. Двадцать из них – больные?
– Это статистика такая специальная, – быстро и правильно говорит мне Мирон, а глаза отважные и хитрые.
Дальше – больше. Гляжу, друг мой на государственном телевидении занимается революцией. А также в различных поездках за деньги налогоплательщиков.
«Какой молодец! – думаю. – Как он ловко занимается революцией под носом у властей!»
– Друг родной, – спрашиваю его, – а не боишься, что лодка раскачается с твоей помощью и не станет ни правых, ни левых, ни виноватых?
– Я знаю, что нужно начать, а там само все сложится, – заслушаешься моего красавца.
Дружу с ним, а все удивляюсь – и левак он, и православный христианин, и созидатель, и разрушитель одновременно.
– Да ты же бес! – догадался я внезапно.
Радуется.
– Поехали со мной на север, – предлагаю, – почистишься.
– Я и так чистый, – отвечает. – Мне незачем.
