— Вот как? Гм! Большая ошибка со стороны врача не примкнуть к какой-нибудь солидной секте, верит ли он в эту материю, или нет. Пастор, скажу я вам, или проповедник может направить к вам очень много больных.
— Еще бы! Да, а тот человек говорил мне, что Эроусмит вечно спорит с проповедниками… он будто уверял одного преподобного, что все должны читать этого иммунолога Макса Готлиба, да еще Жака Леба — знаете? того молодчика, который… не припомню точно, в чем там дело, но он утверждал, будто может создать химическим путем живую рыбу.
— Да-да. Видите! Каким, однако, обольщениям предаются эти лабораторные ученые, когда у них нет стоящей практики, которая давала бы им твердую почву под ногами. Если Эроусмит подпал под влияние такого человека, не удивительно, что у людей нет к нему доверия.
— Конечно. Гм! Да, очень жаль, что Эроусмит пьет, ведет беспутную жизнь, пренебрегает семьей и пациентами. Нетрудно угадать, какой его ждет конец. Позор! Однако стемнело, — вы не скажете, который час?
Берт Тозер хныкал:
— Март, чем ты задел доктора Кофлина из Леополиса? Я слышал от одного человека, что Кофлин ходит повсюду и говорит о тебе, будто ты пьяница и все такое.
— Да? Тут люди следят друг за другом в оба, не правда ли?
— Будьте уверены! Потому я и говорю тебе всегда, что ты должен отстать от покера и виски. Ты когда-нибудь видал, чтоб у меня вдруг явилась потребность выпить?
Отчаянней прежнего чувствовал Мартин, что весь округ не сводит с него глаз. Он не был жаден до похвал; не воображал, что ему подобает занимать более высокое место; но как ни боролся он с собою, он мысленно видел себя отдельно от Уитсильвании и тихо плетущихся лет деревенской практики.
Вдруг, непредвиденным образом, когда в восторге перед Сонделиусом и войной за здоровье Мартин забыл свою лабораторную гордость, случай втянул его снова в исследовательскую работу.
В округе Кринсен появился среди скота симптоматический карбункул, или, как называют эту болезнь в Америке, — «черная нога». Пригласили ветеринара из главного города штата, впрыскивали вакцину Досон Ханзикера, но эпидемия распространялась. Мартин слышал жалобы фермеров. Отметил, что у животных после прививки не появлялось воспаления, не поднималась температура. И он заподозрил, что вакцина Ханзикера содержит слишком мало живых микробов, и ринулся, как борзая, по следу своей гипотезы.
Он раздобыл (прибегнув к подлогу) некоторый запас вакцины и стал ее испытывать в душном чулане, заменявшем ему лабораторию. Пришлось изобрести собственный способ посева анаэробных культур, но он недаром учился у Готлиба, который любил говорить: «Если человек не умеет, когда нужно, сделать фильтр из зубочистки, то пусть он лучше вместе с прекрасным оборудованием покупает и результат своих опытов». Из большой банки для варенья и запаянной трубки Мартин соорудил свой аппарат.
Когда в полной мере подтвердилось, что вакцина не содержит живых возбудителей, он обрадовался неизмеримо больше, чем если бы убедился, что честный мистер Досон Ханзикер производит доброкачественную вакцину.
Без разрешения и уж конечно без поощрения с чьей бы то ни было стороны Мартин выделил возбудителей симптоматического карбункула из крови, взятой у больного животного, и сам приготовил ослабленную вакцину. Это отняло много времени. Он не забросил практики, но, конечно, перестал появляться в заведениях, где шла игра в покер. Вечером они с Леорой съедали вместо обеда по бутерброду и спешили в лабораторию подогревать культуры в импровизированной водяной бане — старой, с течью, кастрюле, поставленной на спиртовку. Мартин, нетерпеливо слушавший отповедь Гесселинка, был бесконечно терпелив в наблюдении за результатом своей работы. Он насвистывал и напевал, и часы с семи до полуночи проносились, как минуты. Леора, миролюбиво насупив брови, высунув кончик языка, сторожила температуру, как хорошая цепная собачка.
После трех попыток с двумя глупейшими провалами он получил вакцину, которая его удовлетворила, и сделал прививку пораженному болезнью стаду. Эпидемия прекратилась, чем и ограничилась награда Мартина, а записи свои и запас вакцины он передал ветеринару штата. Но для других дело этим не ограничилось. Кринсенские ветеринары поносили Мартина за узурпацию их права спасать или убивать скот; врачи поговаривали:
— Дурацкая выходка! Разве можно так унижать свое профессиональное достоинство! Ваш Эроусмит сущий нигилист, который вдобавок гонится за известностью, вот он что такое! Попомните мои слова: вместо того чтоб сохранить приличную, регулярную практику, он, вот увидите, откроет скоро шарлатанский санаторий.
А Мартин отводил душу перед Леорой:
— К черту достоинство! Моя бы воля, я занялся бы изысканиями — о, не холодной, отвлеченной материей, как Готлиб, но подлинно практической работой, — а потом я нашел бы кого-нибудь вроде Сонделиуса, чтобы тот взял мои открытия и вбивал бы их людям в головы, и я бы сделал всех здоровыми, со всем их скотом и зверьем, вплоть до кошек, — угодно им это или нет, — вот что я стал бы делать!
В таком настроении он прочитал в миннеаполисской газете, между занявшей полстолбца заметкой о женитьбе чемпиона среднелегкого веса и тремя строками, посвященными линчеванию агитатора ИРМ, следующее извещение:
«В пятницу вечером, в помещении летних курсов при университете, Густав Сонделиус, крупный специалист по предупреждению холеры, прочтет лекцию «Борцы за здоровье».
Мартин, захлебываясь, прибежал домой:
— Ли! Сонделиус читает лекцию в Миннеаполисе. Едем! Собирайся! Мы его послушаем, а там кутнем и все такое!
— Нет, поезжай один. Тебе полезно немножко отдохнуть от города, от родственников и от меня. Я поеду с тобой куда-нибудь осенью. В самом деле. Если меня с тобой не будет, тебе, может быть, удастся поговорить с доктором Сонделиусом.
— Куда там! Тамошние видные врачи и чиновники здравоохранения столпятся вокруг него в десять рядов. Но все-таки я поеду.
Степь горела зноем, в ленивом ветре шуршала пшеница, бесплацкартный вагон заносило угольной пылью. Несколько часов медленной езды истомили Мартина. Он дремал, курил, думал. «Надо забыть медицину и все остальное, — убеждал он самого себя. — Пойду поговорю с кем-нибудь в курилке, назовусь коммивояжером от обувной фирмы».
Он так и сделал. К несчастью, собеседник его оказался подлинным коммивояжером по обуви, очень любопытствовавшим узнать, какую фирму представляет Мартин, и тот вернулся в свой вагон с обостренным чувством обиды. Приехав часам к четырем в Миннеаполис, он поспешил в университет и запасся билетом на лекцию Сонделиуса, не подыскав еще даже номера в гостинице, но успев уже выпить кружку пива, о которой мечтал все сто миль дороги.
У него было нечеткое, но приятное намерение провести беспутно свой первый вечер свободы. Он встретит где-нибудь компанию веселых людей, с которыми можно будет посмеяться и поговорить и выпить вволю — хоть не через меру, конечно, — промчаться в авто на полной скорости к озеру Миннетонка и выкупаться при лунном свете. Поиски товарищей он начал с того, что немедленно выпил коктейль в баре какой-то гостиницы и пошел обедать в ресторан на Геннепин-авеню. Никто на него не глядел, никто, как видно, не жаждал общества. Он затосковал по Леоре, и весь его восторг, все серьезное и простосердечное стремление покутить переродилось в сонливость.
Ворочаясь с боку на бок на постели в гостинице, он грустил: «А лекция Сонделиуса скорее всего окажется вздором. Он скорее всего попросту Роско Гик».
Душный вечер. Студенты по двое, по трое подходят к дверям аудитории, пробегают глазами скромную афишу Сонделиуса и бредут прочь. Мартин, едва не решившись дезертировать вместе с ними, хмуро вошел. Зал на треть заполнен студентами и преподавателями летних курсов и людьми, в которых можно признать врачей или начальников учебных заведений. Мартин сидит в заднем ряду, обмахивается соломенной шляпой, ненавидит сидящего с ним в одном ряду человека с бакенбардами, не одобряет Густава Сонделиуса и почти презирает самого себя.
Но вот в зал ворвалось оживление. По центральному проходу, сопровождаемый бесполезным маленьким хлопотуном, прошел раскатом грома человек с широкой улыбкой, широким лбом и копной курчавых льняных волос — прямо ньюфаундлендская собака. Мартин выпрямился. И когда Сонделиус залился мелодичным ревом со шведским акцентом и певучей шведской интонацией, Мартин настолько ободрился, что стал легко переносить даже гнетущее соседство человека с бакенбардами.
— Профессия медика может рождать только одно желание, — бушевал Сонделиус, — уничтожить профессию медика. Непосвященные же могут быть уверены только в одном: девять десятых того, что им известно о здоровье, неверно, а остальное они не умеют применить. Как показывает Батлер в «Эрехоне» «Erehwon» (перевернутое англ. слово nowhere — «нигде») — памфлет английского писателя-сатирика Самюэля Батлера (1835–1902)] (Свинья! Украл у меня эту мысль за добрых тридцать лет до того, как я до нее додумался), единственное преступление, за которое следует вешать человека, это наличие у него туберкулеза.
