Синклер Льюис
ПИСЬМО КОРОЛЕВЫ
Доктор Селиг был авантюрист. Конечно, подобная мысль никогда бы не пришла вам в голову. Это был любезный, несколько лысоватый молодой холостяк, преподаватель истории и экономики в Эразмус-колледже, где ему вменялось в обязанность, сидя на дурацком возвышении, ласково уговаривать пятьдесят юнцов и девиц, которые ничем не интересовались, кроме поцелуев и закрытых автомобилей, увлечься до самозабвения законом убывающих прибылей.
Но вечерами в своем чинном пансионе он курил трубку, что считалось непристойным под священной сенью колледжа, и отважно писал книгу, которой предстояло прославить его имя.
Каждый человек пишет книгу, это всем известно. Но у Селига книга была особенная. Глубокая. Судить о ее превосходных качествах можно было хотя бы по тому, что, написанная всего на три четверти, она уже имела тысячу пятьсот таких выразительных сносок, как, например, «см. ВАОИИ, VIII, стр. 234 и далее». Настоящая книга, не какая-нибудь дешевка, написанная ради денег.
Называлась она «Влияние американской дипломатии на внутреннюю политику Пан-Европы».
По мнению Селига, «Пан-Европа» звучало более красиво и учено, чем просто «Европа».
Если бы доктор Селиг не руководствовался убеждением, что чем труднее произведение читается, тем оно лучше, — книга на самом деле могла бы быть интересной. Он открыл мир, полный романтики и малоизвестный. Подобно путешественнику, набредшему в пустыне на неведомый оазис, где журчат фонтаны, смеются девушки и шумит людный базар, он нашел среди старинных документов свидетельства о том, что Франклин в своей скромной меховой шапке был некогда донжуаном парижского общества, что Адаме боролся против намерения английского правительства признать конфедерацию Южных штатов, что Бенджамин Томпсон, янки из Массачусетса, был в 1791 году главным советником при дворе в Баварии и носил титул графа Румфорда.
Селига волновали эти люди, благодаря которым мир в те дни восхищался Америкой больше, чем в наше время. Взволновала его и история сенатора Райдера и даже вызвала легкий приступ не приличествующего ученому гнева.
Ему, разумеется, было известно, что в первое президентство Гровера Кливленда Лафайет Райдер предотвратил войну между Америкой и Англией; что Райдер был в свое время государственным секретарем и послом в Париже, где его ум, манеры и остроумие снискали ему всеобщее внимание; что, будучи членом сената, он породил и выпестовал закон Райдера — Ханклина, спасший американские рынки пшеницы, и что его книги «Перспективы разоружения» и «Англо-американская империя» были не просто отличной пропагандой идей пацифизма, но вдохновенными трудами, которые могли бы послужить предотвращению бурской войны, испано-американской войны и мировой войны, если бы в его викторианском мире нашелся хотя бы десяток его единомышленников. Все это было известно Селигу, одного он не мог вспомнить: когда Райдер умер.
Позже, вне себя от изумления, он узнал, что сенатор Райдер вовсе не умер, что ему девяносто два года и он доживает свой век, забытый родиной, для возвеличения которой он так много сделал.
Да, с горечью думал Селиг, мы чтим наших великих людей — иногда целых два месяца после того, как они совершили подвиг, который вызвал наш восторг. Но ведь у нас демократия, поэтому пусть герой не воображает, что если 1 марта мы устроили ему (против его желания) триумфальное шествие по Бродвею или (несмотря на яростное сопротивление) окунули его в шумиху рекламы, то он может надеяться, что о нем еще будут помнить 2 мая.
Адмирала Дьюи, которого газеты целую неделю величали соединением Нельсона, Наполеона и рыцаря Байярда, впоследствии свели в могилу всевозможными нападками. Если драматург имеет успех в течение одного сезона, то да помогут ему боги! Ибо после этого и до конца его дней люди будут ходить на его пьесы в единственной надежде, что он оскандалится.
Но не всегда веселая толпа поклонников стаскивает своего кумира с пьедестала, дабы обнаружить его глиняные ноги, — бывает, что огромный стодвадцатимиллионный народ просто-напросто предает его забвению, презрительно и равнодушно.
Так возмущался доктор Селиг, собираясь в конце своей книги воскресить Райдера из мертвых. Он питал скромную надежду, что книга выйдет в свет еще при жизни сенатора и тем самым осчастливит старика.
Когда Селиг читал речи Райдера, рассматривал его портреты в подшивках старых журналов, ему казалось, что он близко знает сенатора. Он ясно видел перед собой высокого человека с непринужденной осанкой, его лицо, в котором противоречиво сочетались тонкий длинный нос, веселые глаза и огромный выпуклый лоб, отчего казалось, что в нем было одновременно что-то от пуританина, от клоуна и от благожелательного ученого.
Селиг мечтал написать Райдеру и спросить его — ах! — о тысяче разных вещей, объяснить которые мог только он, — например, в чем заключались предложения Лайонеля Саквиль-Уэста касательно Колумбии; что писала королева Виктория в своем знаменитом неопубликованном письме президенту Гаррисону относительно права рыбной ловли в нью-фаундлендских водах. А что, если написать?
Нет, старику девяносто два года, и Селиг питал к нему такое благоговение, что не решился бы его обеспокоить. К тому же он вполне здраво опасался, что человек, который некогда послал к черту Гладстона, просто выкинет его письмо в корзину. Сенатор был так основательно забыт, что Селиг сначала никак не мог узнать, где он живет. Справочник «Кто есть кто» адреса не указывал. Начальник Селига, профессор Манк, о котором говорили, будто он знает все на свете, кроме того, где находится его прошлогодняя соломенная шляпа, проблеял в ответ на его вопрос: «Дорогой мой! Местожительство Райдера на каком-нибудь кладбище! Он отошел к праотцам, насколько я помню, в 1901 году».
Кроткий доктор Селиг едва не совершил смертоубийственной расправы над почтенным американским историком.
Наконец в бюллетене, издаваемом Лигой Противников Сухого Закона, Селиг нашел в списке директоров: «Лафайет Райдер (бывш. сенат. США, госуд. секр.), Уэст-Уикли, штат Вермонт». Хотя ему было безразлично, где живет сенатор, Селиг так разволновался в тот вечер, что выкурил лишнюю трубку.
Он хотел уехать куда-нибудь на время каникул, мечтая кончить за лето свою книгу. Сенатор жил в штате Вермонт, и Селига потянуло туда. В одном педагогическом журнале он нашел объявление: «Скай-Пикс, близ Уикли, штат Вермонт — тихий лесной уголок; библиотека; интеллигентное общество; теннис, ручной мяч, прогулки верхом; по вечерам традиционное пение у костра; мебл. бунг., цены умеренные».
Вот как раз то, что ему нужно: тихий уголок, библиотека, умеренные цены и к тому же соседство с его кумиром. Он снял мебл. бунг. на лето и понес свой чемодан на вокзал в тот чудесный день, когда юные мучители, терзавшие его целый год каверзными вопросами, разъехались во все стороны, дав ему возможность на целых три месяца почувствовать себя человеком. Скай-Пикс оказался бывшей фермой, после переделки самым обидным образом смахивавшей на кафе. Его бунгало — некогда простой амбар для хранения зерна — было выкрашено в нежно-голубой и желтый цвета и носило название «Шелли». Но ферма лежала среди гор, и воздух, благоухавший сеном и хвоей, нес исцеление его легким, забитым пылью аудиторий.
В первый же день он спросил за обедом владельца Скай-Пикс, некоего мистера Идла:
— Кажется, сенатор Райдер живет где-то поблизости?
— Ну как же, на горе, мили четыре отсюда.
— Хотелось бы как-нибудь его увидеть.
— Я отвезу вас к нему, когда захотите.
— Что вы, как можно! Я не смею его беспокоить!
— Ерунда! Он старый, это верно, но живо интересуется всем, что происходит по соседству. Я ведь купил эту ферму у него и… Не забудьте, вечером будем петь у костра.
В восемь вечера Идл вытащил Селига из его укромного амбара как раз в тот момент, когда взаимоотношения между Локарнским пактом и Версальским договором начали великолепно увязываться.
Пели песни вроде «Долгий, долгий путь» и «У всех божьих деток есть башмаки». (У божьих деток имелись, кроме того, пиджаки, брюки, жилеты, автомобили, арбузы и т. д. до бесконечности.) Рядом с Селигом у костра сидела молодая женщина, у которой имелись нос, глаза, свитер и спортивного вида юбка, — все это не особенно хорошее, но и не особенно плохое. Он не обратил бы на нее внимания, если бы она сама не остановила на нем свой выбор.
— Я слышала, вы преподаете в Эразмус-колледже, доктор Селиг?
— Угу.
— Вот где по-настоящему обращают внимание на воспитание характера. В конце концов какой смысл развивать умственные способности, если развитие характера отстает от развития интеллекта? Видите ли, я тоже преподаю — о, не в колледже, как вы. Я всего-навсего веду историю в средней школе в Скенектади. Давайте познакомимся — Сельма Суонсон. Нам нужно когда-нибудь обстоятельно поговорить о преподавании истории, хорошо?
